Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

535–536 гг. ознаменованы самым сильным похолоданием в северном полушарии Земли за последние два тысячелетия. Восемнадцать месяцев солнце было блекло как луна. Это вызвало голод в Теотиуакане и Китае, многочисленные миграции, политические потрясения: климатический кризис; буквально меркнет солнце; кажется, жизни настает конец.

С 541 г. по середину VIII в. свирепствует чума, апогей которой приходится на 544 г. Две трети населения Константинополя умирает, умирает половина населения Византии, умирают десятки миллионов людей в Азии и Европе (такие оценки, во всяком случае, встречаются в литературе).

Между тем Империя предпринимает попытки вернуться к былому величию в целой серии войн по всей ойкумене. Византия воюет за бывшие имперские провинции в Африке (533–534 гг.), Италии (535–554 гг.), Испании (552–554 гг.), ведет череду войн с конкурентом за гегемонию — с Сасанидским Ираном (526–532, 540–545, 541–562 гг.); в этом же ряду кровопролитий — восстание «Ника» (532 г.), при подавлении которого Империя убила десятки тысяч человек (Айя-София построена после вспыхнувшего во время восстания пожара, уничтожившего стоявший на месте будущей Айя-Софии храм; по предположению византиниста Иванова, она могла быть построена Юстинианом в искупление вины за погибших во время кроваво подавленного императором восстания: известнейший символ Византии — Собор святой Софии — памятник подавленного в крови восстания; инфернальная ирония состоит в том, что возможно само восстание имело причиной вышедшею из под контроля провокацию императора); и в том же ряду кровопролитий — подавление (531 г.) восстания самаритян, поднятого в ответ на дискриминационные законы, введенные Империей (по сообщению Прокопия сто тысяч восставших было убито: «самая плодородная на земле местность лишилась крестьян»). Вслед войнам и кровопролитиям, разумеется, — голод и болезни.

Климатический кризис. Пандемия. Череда войн и репрессий. Как бы идеальный шторм истории. Тьма и ужас сгущались все сильней — и не было видно этому конца — или, точнее, начинал грезиться уже окончательный Конец всего. Как жить — в том числе интеллектуально и политически — в такую эпоху? Выделили шесть возможных стратегий из той эпохи — эпохи Юстиниана (годы жизни 482/483–565, годы правления 527–565).

I. Стратегия в пределах государства #1:
Попытка христианизации Империи

О диаконе Великой церкви в Константинополе Агапите мы не знаем ничего, кроме того, что он написал «Увещевательные главы к императору Юстиниану», маленький шедевр византийской литературы (по форме, стилю, языку) — один из главных образчиков византийского понимания христианской политики. Этот текст был чрезвычайно популярен как в самой Византии, так и в Западном и Восточном Средневековье (в частности — на Руси): классика христианской политической теологии.

Здесь мы найдем теорию цезаропапизма, возвеличивания императора, но что однако очень важно — ясно ограниченную, не допускающую обожествления императора: император должен быть мудрым и милосердным как Бог, но он всегда есть только один из сорабов Бога, ничем по природе не отличающийся от прочих людей. Важна разница между этими «должен» и «есть». Агапит рисует идеал императора как христианского философа (христианский платонизм: утопия правления философов). Правит философ, осуществляет в государстве Благо — это платонизм, но философия-то — уже христианская, и поэтому не забывается равенство всех людей, грешность правителя-философа.

Христианским властям предписано милосердие, активная социальная политика, как сейчас бы сказали, соблюдение равенства всех подданных перед законом и пр. и пр. Благочестивое правление есть милосердие к бедным, учит Агапит. Никто не должен гордиться своим происхождением: все люди — прах, единственное значимое различие — добродетель и грех.

И вот может быть самое интересное: «для меня кажется весьма странным, что богатые и бедные, от совершенно различных причин, страждут одинаково: те разрываются от пресыщения, сии снедаются голодом; те обладают целыми странами света, сии не имеют, где ноги поставить. И так, чтобы тем и другим возвратить здравие, надобно врачевать их отнятием и прибавлением и неравенство приводить к равенству».

Итак, какую стратегию для эпохи климатического кризиса, пандемии и войн предлагает Агапит? — можно делать попытку работать с тем, что есть: есть Империя, может быть, она станет инструментом христианизации — можно формулировать программу христианской политики и пытаться предложит ее Империи. Независимо от того, как отреагирует Империя, во всяком случае, в этой стратегии удается хотя бы такую программу сформулировать и пустить в оборот. Во всяком случае, ценности христианской политики, ее идеал был явлен, был представлен.

II. Стратегия в пределах государства #2:
Документация преступлений Империи

Прокопий Кесарийский (между 490 и 507 – после 565) — великий византийский историк, находившийся в самом центре событий, — он был секретарем Велизария, главного Юстинианова полководца. Он, стало быть, пишет с натуры, как очевидиц — из самого глаза шторма. Он запечатлевает военную и строительную политику Империи («Войны», «О постройках») и вместе с тем он делает и нечто другое — создает памфлет «Тайная история», представляющий собой показания свидетеля преступлений Империи, обвинительный акт против Империи.

Агапит формулирует программу христианской политики, предлагая ее Империи; Прокопий фиксирует, что не только эта программа не была осуществлена, но что реальная имперская политика носила противоположный намеченному Агапитом характер. Ранке века спустя квалифицирует «Тайную историю» как череду резких выпадов против Империи «в монашеском духе». Эта квалификация нам важна: речь идет о христианской оценке: Прокопий, например, напрямик рисует императора Юстиниана как «владыку демонов»: непристойная истина, изнанка византийского цезаропапизма, обнаруживаемая не на случайной фигуре, а на символе Империи, на известнейшем ее правителе.

Юстиниан, по Прокопию, «руководствовался не законом или справедливостью, но неприкрыто поддавался постыдному корыстолюбию … василевс не стеснялся брать взятки, так как ненасытная жадность лишила его всякого стыда», он вводил новые должности, «чтобы впредь становилось все больше доносчиков и чтобы намного удобнее было подвергать пыткам ни в чем не повинных людей», он «не прекращая войны из-за кровожадности и склонности к убийствам … поэтому в то время, как он царствовал, вся земля постоянно переполнялась кровью человеческой, как римлян, так и почти всех варваров»; о нем и его супруге он сообщает, что у них были «общими корыстолюбие и кровожадность». Корысть и жестокость, деньги и кровь.

Итак, какова стратегия Прокопия? — даже на службе Империи можно вопреки ей воздать должное и Истине — задокументировать преступления Империи, разоблачить ее, создать утешение жертвам будущих тираний и предостережение будущим тиранам: историю пишут не победители — вовсе нет! — историю пишут те, кто умеют писать, не тираны и завоеватели, а интеллектуалы — и историю юстинианова правления мы видим теперь не как хотелось бы императору, а как захотелось одному из его интеллектуальной обслуги: таково одно из последствий «слабой мессианской силы» истории (Беньямин) — слабая сила историка, интеллектуала, на сверхдлинной дистанции пересиливающая имперскую мощь; а если без пафоса; кто-то вроде управляющего административным аппаратом главнокомандующего имперскими войсками натурально «держит фигу в кармане» и демистифицирует им же созданную (в «Войнах» и в «О постройках») пропаганду (или же, что кажется вероятней, разочаровывается в ней к концу жизни); сообщая очевидно много слухов, впадая местами в откровенную «желтуху» — но не в том суть, нам важна сама стратегия, а не чистота, корректность её исполнения Прокопием — и нам важны условия, в которых она осуществляется:

«И в этом году произошло величайшее чудо: весь год солнце испускало свет как луна, без лучей, как будто оно теряло свою силу, перестав, как прежде, чисто и ярко сиять. С того времени, как это началось, не прекращались среди людей ни война, ни моровая язва, ни какое-либо иное бедствие, несущее смерть. Тогда шел десятый год правления Юстиниана».

«От чумы не было человеку спасения, где бы он ни жил — ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы … Большинство людей, которых можно было встретить на улице, были те, кто относил трупы. Вся торговля замерла, все ремесленники бросили свое ремесло».

« … под пытками открыл ему все тайны … она подвергла пыткам … она подвергла многим пыткам … он подверг самым жестоким пыткам некоторых из его близких … подвергая тела их пыткам и отнимая их достояние … решил подвергнуть пыткам этого человека … истерзанный муками, тот вскоре умер … лишали их срамных членов и так водили по городу … » и т.д. и т.д. и т.п. и т.п. т.п.

III. Стратегия в пределах государства #3:
Утешение философией

У Прокопия можно, в частности, прочитать о жизни и смерти Боэция (ок. 480-524 или 526) — политика, философа, теолога. Боэций в нашем собрании жизненных, интеллектуальных, политических стратегий представляет поворотный пункт — он воплощает сразу две взаимосвязанные стратегии. Первая — попытка активного вмешательства в политику, желание непосредственно изнутри изменить политику — в данном случае политику Остготского королевства, привив ему — и тем сохранив — политические и культурные традиции Рима: сохранить что можно в разрушающемся мире, в обвальном крушении классической культуры — посредством государственных структур и механизмов. Попытка проваливается: арест, казнь. Да и само королевство вскорости будет завоевано Империей — чтобы почти сразу же и почти полностью быть перезавоеванным у нее лангобардами. Тщета политики королевств и империй.

Под арестом перед казнью — вот главное — Боэций пишет «Утешение философией». Чем утешиться, как осмыслить эпоху климатического кризиса, пандемии, непрерывных войн, политических смут — собственный арест и казнь? — история осмыслена, имеет смысл и ценность: Бог есть Благо, и Он же — Разум истории, Господин истории, стало быть, история — блага и разумна, хоть, может быть, и не видно того непосредственно. Поскольку Бог благ, то Он и катастрофы, и зло использует к благу: таков ответ Боэция на эпоху катастроф и свою личную катастрофу: вера в смысл и благо вопреки отчаянию и бессмыслице: бытие есть благо — свидетельствует арестованный философ перед своей казнью. Не обладающим властью, а репрессированным властью войдет в историю Боэций — и войдет не как политик, а как мыслитель: тут в ожидании казни философия являет свою мощь — мягкую, утешающую мощь, слабую свою силу, перешибающую грубую силу государств.

Вот об этом примерно — о Боге и истории, о свободе и Промысле, о фортуне (случайности) и фатуме (роке), о теодицее, добре и зле и т. п. — рассуждает Боэций в «Утешении философией», утешая себя — и всех будущих арестованных, всех будущих ожидающих собственной казни. Так создана одна из главных книг христианского мира, вкупе с теологическими трактатами Боэция образовавшая базис средневековой культуры, образованности, философии, теологии. Не служба Остготскому королевству, но это — великое деяние Боэция; теоретико-философско-теологическая работа, культурный труд оказываются более прагматичным, эффективным способом потратить свои способности, силы, жизнь: политические усилия сгорают по историческим меркам моментально; культурный труд же закладывает основание тому, что будет жить, развиваться, цвести веками. И тут мы пересекаем границы королевств и империй, выходим на территорию уже совсем другой политики.

IV. Стратегия за пределами государства #1:
Вивариум

Кассиодора (между 480-490 – между 585-590) принято называть более изощренным политиком, чем Боэций, чью должность после его казни тот займет. Кассиодор прослужит королевству на этой должности вплоть до его завоевания византийцами (и увидит, как лангобарды разорвут только что возвращенные Империи провинции в клочья) — действительно, более изощренный политик — но он был таковым и в совсем другом, радикальном смысле.

В предисловии к книге «Об изучении наук божественных и человеческих» Кассиодор сообщает, что войны и вызванные ими смуты не позволили ему организовать академию духовных и светских наук в Риме — вместо этого он организует монастырь Вивариум, чье устройство он и описывает в своей книге.

Вивариум — монастырь, община людей, ушедших из мира, то есть из королевств и империй — есть некоторый альтернативный королевствам и империями центр: Кассиодор описывает Вивариум как центр социальной помощи (нищим и странникам), как больницу, а главное — как культурный центр, как библиотеку — учреждение создания, копирования, хранения и изучения книг. Кассиодор, таким образом, изобрел безгосударственный способ трансляции культуры. Дело тут не только и не столько в том, что тексты Кассиодора (как и его предшественника Боэция) лягут в основу средневековой культуры, а в том, что он изобрел сам способ организации этой культуры, ее «технологию». Он изобрел способ хранения, трансляции и приумножения культуры в эпоху обвального крушения всего и вся — и тем посеял семена, что столь изобильно взойдут после (великая христианская культура Западного Средневековья).

Стратегия Кассиодора: не полагаться на королевства и империи, на государственные машины, а создавать альтернативные им центры (социальные, экономические, медицинские, культурные, религиозные etc. etc.). На государственные структуры и механизмы полагаться нельзя; вернее, надежнее, эффективнее оказываются внегосударственные институции; в эпоху обвального крушения тем паче нужно бежать за пределы разрушающих и разрушающихся государственных институций.

V. Стратегия за пределами государства #2:
Учреждение альтернативной политии

Кассиодор стоит на границе между Империей и Пустыней; он создает нечто вроде ковчега культуры, как бы резервации её — вынужденный к тому крушением классической культурной системы. В то же время и почти в том же месте (это все Италия времен войны остготов и византийцев) жил преподобный Бенедикт Нурсийский (480-547) — один из величайших теоретиков и практиков политики за пределами государства, политики исхода из королевств и империй в Пустыню, создания политического (социально-экономического, духовно-культурного) пространства, альтернативного тому, где вынуждены были действовать Агапит, Прокопий, Боэций и большую часть жизни Кассиодор.

Бенедикт предлагает стратегию радикальной политики: не надо действовать на территории королевств и империй вовсе — нужно вести не просто некую радикальную политику, но создать политическое пространство, радикально порвавшее с государствами, пространство внегосударственной политики. «Устав» Бенедикта — конституция нового типа политии — общины альтернативной жизни, внегосударственной автономии. Не в Империи, а тут в Пустыне исполняется политическая программа Агапита: «неравенство приводить к равенству». Что невозможно в Империи — оказывается возможным за её пределами в политиях Пустыни, в политиях совершенного и вполне буквального социально-экономического равенства (ведь монашеские общины суть общины обобществленного труда и собственности).

Основанный Бенедиктом монастырь успевает посетить предпоследний король остготов Тотила, которому суждено было быть разгромленным византийцами: его королевство вскорости погибнет — детищу же Бенедикта суждено было дать начало великому множеству общин альтернативной жизни — ставших подосновой средневекового мира — цветущих и поныне: Бенедикт, таким образом, создатель политико-духовной общности безмерно, несравнимо более значительной, чем Империя (имеем ввиду великое семейство бенедиктинских монастырей — а тем самым и во многом всего западного монашества).

VI. Стратегия за пределами государства #3:
Укрепление ядра альтернативной политии

Но мало просто уйти из Империи в Пустыню: нужно уничтожить в себе паттерны имперского поведения, мышления, чувствования и создать из себя нового не-имперского человека. Это знал, конечно, преподобный Бенедикт; но мы обратим внимание вот на что: параллельно его трудам в Италии — в Палестине трудились преподобные Варсонофий Великий (? – около 563) и Иоанн Пророк, чьи «Вопросоответы» составили веху в формировании христианской духовной традиции (авва Дорофей — их непосредственный ученик; Лествичник наследует им).

Дело христианской духовной традиции — углубление пространства альтернативной (немирской, внегосударственной) жизни: ушедший из имперских пространств человек Империю продолжает нести в себе — в своем уме, сердце, привычках, поведении — и заражает ей пространства альтернативной жизни; нужно не только внешне, но и внутренне уйти из Империи в Пустыню, нужен не только внешний, но и внутренний Исход — вплоть до самого дна человека и дальше к соединению с Божеством: Иоанн и Варсонофий концептуализируют важнейшую для функционирования духовной традиции диаду старец — послушник, развивают дискурс и практики Иисусовой молитвы, бесстрастия, борьбы с лукавыми помыслами и т. п. важнейшие элементы христианского мистико-аскетического дискурса.

Чтобы сбежать, нужно само место, куда можно сбежать; чтобы сбежать в Пустыню, для начала нужна сама Пустыня: Кассиодор и Бенедикт создают ее у себя в политически коллапсирующей Италии; Иоанн и Варсонофий в уже созданной Пустыне палестинского монашества крепят ее ядро. Кассиодор и Бенедикт создают Пустыню; Иоанн и Варсонофий обживают ее.

Что делать в эпоху климатического кризиса, пандемии и войн? Отчаиваться, ждать финальной катастрофы? Нет: можно и нужно формулировать идеал христианской политики; обличать преступления Империи; верить в осмысленность и благость истории, утешаясь и утешая тем изнутри катастрофы; создавать внегосударственные центры всех возможных сфер жизни и культуры; создавать внегосударственные автономные политии; обживать и развивать их. Это так, ибо христианская эсхатология есть не боязнь финальной катастрофы, всеобщего уничтожения, а нетерпеливая радостная вера в конец мира сего, в смысле: в наступление Царства Божьего — этому миру суждено погибнуть, давая место Царству Божьему — в наступление спасенной, блаженной, восславленной, ангельской жизни — притом, коль скоро Христос уже искупил наши грехи, воскрес и вознесся, то мир сей разрушается, обваливается уже здесь-и-сейчас, а ангельская жизнь уже здесь-и-сейчас открыта — как именно ведь всегда и учили Отцы Церкви: надо здесь-и-сейчас оставить мир сей и уйти в Пустыню, жить как ангелы: так понятый Конец уже произошел/происходит: эсхатологическая жизнь уже открыта в Пустыне: мир сей — империи и королевства — проходит, уступая место Царству Божьему: «Ей, гряди, Господи Иисусе!»