на наш Телеграм
Воздвижение Креста Господня — уникальный праздник, единственный из двунадесятых праздников Церкви, отмечающий событие не из жизни Христа и Богородицы. Крест Господень нашла Елена, мать императора Константина, прекратившего гонения на христиан, основателя христианской государственности. Сам же праздник «вошел в моду» после возвращения Креста из персидского «плена», когда император Ираклий победил персов.
Воздвижение Креста Господня: Крест — это «всё» христианства. Но только ли про Крест — праздник Воздвижения? Нет: главным образом он — про христианскую империю.
Вот два главных церковных песнопения этого праздника:
Тропарь
Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы православным христианом на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.
Кондак
Вознесыйся на Крест волею, тезоименитому Твоему новому жительству, щедроты Твоя даруй, Христе Боже, возвесели нас силою Твоею, победы дая нам на сопостаты, пособие имущим Твое оружие мира, непобедимую победу.
Это современные славянские тексты. А вот перевод с оригинала на русский:
Тропарь
Спаси, Господи, народ Твой и благослови достояние Твое, Победы царям На варваров даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим общество.
Кондак
Вознесшийся на Крест волею, Тезоименитому Твоему и ныне обществу Щедроты Твои даруй, Христе Боже; Возвесели силою Твоею Верных царей наших, Победы даруя им на врагов, В союзе имеющим Твое Оружие мира– непобедимое победное знамение.
«Победу даруй нашим царям — Твоим Оружием мира (Крестом)» — победу в войне оружием мира — вот противоречие. Царей убрали из текста богослужения, когда они и вправду пропали из истории, то есть после Русской революции.
Но даже в императорском ритуале при всем обожествлении монарха жила эта мысль: пустой трон рядом с троном царя (на пустом должен был быть Христос — настоящий царь); чин венчания на царство, во время которого будущему императору преподносился мешочек праха («акакия» или «анексикакия» — одна из царских регалий, вообще элемент императорского ритуала) и предлагалось выбрать мрамор для гробницы (характерно, что Иван Грозный, первый русский царь и убийца святителя Филиппа, отверг эти части ритуала).
[В классической «Поэтике ранневизантийской литературы» Аверинцева читаем: «единственный абсолютно «истинный» образ Небесною Царства Бога — это эсхатологическое царство Христа на земле (по Апокалипсису, на «новой» земле и под «новым» небом). Лишь Христос — безусловно легитимный владыка, и не только небесный, но и земной владыка: «дана Мне всякая власть (εξουσία — «полномочна») на небе и на земле». Любая иная власть рядом с этой безусловностью условна. /…/ По праздничный дням византийский государь имел право восседать только на левом, пурпурной сиденье трона, между тем как более почетное право и золотое сиденье было многозначительно оставлено пустым — для Христа. Это очень важно: «священный» трон императора мыслился священным, собственно говоря, лишь как знак принципиально пустого «престола уготованною», на который в конце времен воссядет единственный правомочный владыка — Христос (ср. иконографию так называемой «Этимасии»).»
Попутно: история ересей, читаем в той же книге, есть ни что иное как ряд попыток дехристианизации империи, а ортодоксия («православие») есть последовательная десакрализация империи: «официозное арианство в IV веке, официозное монофелитство в VII веке, официозное иконоборчество в VIII—IX веках — это ряд последовательных попыток преодолеть идею Церкви во имя идеи империи; современная каждому из зтих явлений оппозиция Афанасия Александрийского, Максима Исповедника, Феодора Студита — ряд столь же последовательных попыток подчинить идею империи идее Церкви.»]
В Первой Книге Царств (главы 8, 10, 12) читаем: «И собрались все старейшины Израиля, и пришли к [пророку] Самуилу; поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов. И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними; как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня, оставляли Меня и служили иным богам; вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда. Но народ не согласился послушаться голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши. Созвал Самуил народ к Господу в Массифу и сказал сынам Израилевым: так говорит Господь Бог Израилев: Я вывел Израиля из Египта и избавил вас от руки Египтян и от руки всех царств, угнетавших вас. А вы теперь отвергли Бога вашего, Который спасает вас от всех бедствий ваших и скорбей ваших, и сказали Ему: “царя поставь над нами”. Тогда весь народ воскликнул и сказал: да живет царь! Вы сказали мне: “нет, царь пусть царствует над нами”, тогда как Господь Бог ваш – Царь ваш».
Какого рода мы здесь видим теорию суверенитета и политическую теологию? Библия, как мы видим, как-то очень странно относится к «божественному праву королей», «суверенитету народа», соответствию власть Бога / власть монарха. Напротив: Слово Божье всё это вместе отвергает. Скорее так: представители народа учреждают монархию, что есть отвержение Бога. Народ-суверен, учреждая монарха-суверена отвергает господство Бога. Не было «войны всех против всех» перед учреждением суверенитета, не было никакой «богоустановленной монархии»: суверенитету предшествует господство Бога: вот нетривиальный вклад Библии в политическую теорию. Таким же образом Библия имеет свою политическую теологию, и теология эта явно антимонархична. Так свт. Игнатий (Брянчанинов) пишет: «несвободное состояние людей, имеющее многоразличные формы, как это должно быть известно и понятно всякому образованному, есть последствие ниспадения человеческого во грех. Первою властию была объявлена власть мужа, первою зависимостию — зависимость жены. С этой минуты власть сопряжена с насилием, подчинение сопряжено с страданием»: всякая власть — плод греха, власть есть, потому что есть грех. Монархия действительно есть некая своеобразная религиозная реалия, а именно: отвержение Бога, предательство Бога («отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними»), скатывание в язычество («как у прочих народов»). Иметь царя = отказаться от Бога. («Кесари, писалъ Тертуллиан, не могутъ быть христианами, потому что они Кесари.») Притом: недвусмысленно библейский текст связывает Царство Бога с освобождением («избавил вас от руки Египтян», «от руки всех царств, угнетавших вас»), а монархию с порабощением (пророк Самуил зачитывает большой список «прав царя», который мы не полностью привели), притом частью этого богоотрицания-порабощения является «ведение войн», «право» мобилизовать «сыновей». И опять же недвусмысленно библейский текст предупреждает: политически всё это приведет к «восстенаете тогда от царя вашего», а религиозно к «не будет Господь отвечать вам тогда»: монархия=стенание=богооставленность. Люди сами отказываются от господства Бога, и, соответственно, Господь не будет больше отвечать: вообще частая в Библии мысль: если люди создали ситуации несправедливости-угнетения, то есть реального безбожия, то совершенно логично, что в этой ситуации нет Бога (справедливости-освобождения). В монархии нет Бога; монархия есть реальное богоотрицание, противобожественная языческая реалия.
Таким образом, Воздвижение имеет два измерения: богословское и политическое, причем оба стыкуются в Кресте. Крестная казнь: Империя убивает преступников, один из которых оказался Богом. Крест как то, на чем умер Бог, — символ христианской Империи — вообще-то той же самой, что убила Бога, а потом в лице Константина признала Его. Вот парадокс Воздвижения — парадокс «христианской государственности», парадокс Империи, чей религией была религия Бога, казненного этой же самой Империей; парадокс царства, которое своей религией объявило религию совсем иного Царства. Ту или иную игру смыслов в этом парадоксе можно найти у Святых Отцов, чем мы сейчас и займемся.
Пять Святых Отцов о Воздвижении
Преподобный Андрей Критский — поэт, создатель Великого Канона, не изменяет себе и в «Слове на Всеславное Воздвижение Креста» — этой маленькой поэме в прозе, образце византийской риторики, ряде славословий Кресту. Преподобный Андрей в своей поэме возводит к Кресту все христианское богословие: через Распятие Христа мы освободились от власти греха, смерти и дьявола: «Мы славим Крест, и лице всея вселенныя озаряется сиянием радости», без Креста «нам не была бы дарована свобода». Преподобный Андрей передает политическое измерение Воздвижения так: «Крест — честь правителей, крепость Владык, победа вождей. Крест — хранитель градов, оградитель жилищ, посредник друзей, отмститель врагам, противник супостатам, преследователь язычников, оборонитель от варваров, блюститель тишины».
Крест — средоточие христианской политики, но в чем ее суть? — не в чем ином, как в политике социальной: «Крест — укротитель богатых, промыслитель о бедных, заступник вдовиц, покровитель и питатель сирот».
Преподобный Никодим Святогорец, создатель Добротолюбия, в своем «Толковании канона на Воздвижение» продолжает византийские традиции; образец византийской семиотики, сложный символизм, где в многочисленных смысловых взаимоотражениях одни тексты толкуют другие тексты, а те — третьи и т. д. — при этом по содержанию это скорее аскетических трактат, руководство по духовной жизни. Найдем ли мы здесь политические смыслы? — да. Например, в борьбе с помыслами есть и такой аспект:
«Когда ты спокойно сидишь, то приходит в твою голову помысл — собирать деньги, чтобы распоряжаться ими: это — нераспятый помысл, и ты должен распять его, т. е. умерщвлять его силою креста. — Как? Размышлением, что Бог всяческих, повешенный на кресте, был совершенно беден и наг».
О христианской государственности Никодим говорит: «Преславный и покланяемый крест Христов будет всеми поклоняемый и будет содержать и укреплять державу царства, т. е. могущественное христианское царство», а специфика это царства в том, что «у православных христианских царей не считается предметом победной похвалы ни множество войск, ни колесницы, ни всадники, ни тысячи и десятки тысяч военных коней; нет! но для них предметом победной похвалы служит крест Господень». Правителям христианских стран Никодим — к слову, подданный Османского халифата — говорит:
«О, благоверные и православные цари христианские, судом Божиим и волею избранные для царствования! Вы, говорю, веселитесь духовно, т. е. по преимуществу радуйтесь в сей праздник Воздвижения Креста. И не только веселитесь, вы, благоверные цари, но вместе с тем и хвалитесь хвалением божественным и похвальным, не своими храбрыми войсками, не множеством коней и колесниц своих, не скипетром и царскою диадемою (короною), которую носите, но тем, что получили или унаследовали от Бога победное и победоносное оружие, т. е. честный крест Христов. Но и ты, христианин, будь осторожен, чтобы не увеселяться мирскими предметами, не хвалиться родом, и богатством, и славою твоею».
Суть христианской политики по Никодиму — не в войсках, не в могуществе, но в Кресте.
Святитель Димитрий Ростовский, один из главных проповедников Нового времени, в своем «Сказании о воздвижении честного и животворящего Креста Господня» дает много ценных указаний насчет христианской политики. Крест был найден матерью императора Константина Еленой. Константин приходит к власти в ходе гражданской войны с Максенцием, о котором святитель Димитрий пишет, что он
«Причинял народу много зла, преследуя и мучая не только христиан, но убивая и язычников, разграблял их имущества и жил порочно, оскорбляя благородные семьи. Он был тягостен и гнусен всему Риму, по причине своих жестокостей и развращенной жизни». Народ не желал видеть Максенция правителем, поддерживала его только олигархия: «Народ не любил его, и только некоторые вельможи, коим он обещал большие дары и многие почести, изъявили желание на его избрание», а вот Константин «был провозглашен царем по всеобщему согласию». (Интересно, всё это сравнить с приведенными в начале библейскими текстами.)
Константин «услыхав, что Максенций не исправляется, но усиливается в своей злобе, собрал войско и пошел на него войною». Как известно, Константин в войне с Максенцием поместил на своих знаменах знак Креста, что имело свои важные новые радикальные христианские смыслы: «У язычников изображение креста было знаком злополучия и смерти, так как на кресте умирали присужденные к смертной казни разбойники и злодеи; посему воины боялись, что война их будет несчастна. Сам царь Константин находился в великом смущении». Константин победил и воздвиг в Риме каменный крест со словами «Сим спасительным знамением град сей освобожден от ига мучителя».
В своем рассказе святитель Димитрий, таким образом, сообщает принципиально важные черты христианской политики: он оправдывает политическую насильственную борьбу (вплоть до гражданской войны!) с тираном; Константин, основатель христианской государственности, — выдвиженец демократии, с помощью Креста одерживающий военную победу над Максенцием, выдвиженцем олигархии, угнетателем и палачом.
В «Сказании» же святитель Димитрий приводит и другой рассказ, связанный с Воздвижением: император Ираклий освобождает от персов Иерусалим и возвращает в Святой Город Крест. Однако происходит нечто неожиданное: «Царь внезапно остановился во вратах, коими входили на Лобное место, и к удивлению всех не мог ступить с честным древом Креста Христова ни шагу». В чем же дело? — тут же явившийся ангел разъясняет удивленному императору: «Не таковым образом нес сюда древо крестное Творец наш, каким вы несете его». Патриарх в свою очередь разъясняет слова ангела: «Знай, царь, что невозможно одетому в богатые одежды и украшенному царскими украшениями нести древо сие святое, которое нес обнищавший ради нас Христос в состоянии уничижения; если хочешь внести его, подражай Его нищете». Императору пришлось босому, в бедной одежде продолжить свой путь.
Эта история обыгрывает основной парадокс Воздвижения: противоположность небесного и земного царя; Царь Небесный был нищим, был распят Империей; земной царь христианской империи — не похож на Него, а должен быть похож (как тут не вспомнить, что спустя века правители христианских стран откажутся от помпезности, обычной для власти, и будут изображать «людей из народа», «слуг народа», «своих парней»).
Святитель Иннокентий Херсонский, выдающийся проповедник XIX века, посвятил Воздвижению четыре проповеди. Первую он начинает так: «Воздвижением Креста изображается, во-первых, вся жизнь нашего Господа. Ибо из чего слагается жизнь сия? Из неисповедимого уничижения».
В другой проповеди, обычным для христианина образом рассматривая те или иные трудности жизни как кресты, дарованные Господом, святитель Иннокентий говорит нечто важное:
«Твое состояние обещает тебе в жизни радости и удовольствия; между тем ты можешь составить счастье для многих, если пожертвуешь сим состоянием: принеси эту жертву, это будет истинный крест; его носил Моисей, не захотевший называться сыном дочери царевой, а лучше согласившийся страдать с людьми Божиими (Евр 11:24). Ты не можешь без сокрушения сердца видеть, как оскудевает вера между христианами, умаляется любовь, усиливается нечестие; питай в себе сие спасительное сокрушение, это будет истинный крест: его носил Илия за то, что не мог сносить нечестия в Израиле (3 Цар 19:14). Какой-либо могущественный человек, предавшись страстям, ненаказанно попирает права истины и человечества; многие терпят, все тайно осуждают, и нет обличающего; если на тебе лежит долг обличить неправду, обличи; опасность, коей через это подвергнешься, составит истинный крест: его понес на себе Иоанн Креститель, обличавший Ирода и Иродиаду. Кратко сказать: всякий подвиг благочестия, всякий труд любве есть истинный крест, ибо издает благоухание невинности».
Итак, в обычной христианской банальности «страдания как крестоношения» святитель Иннокентий не видит, как часто бывает, смыслов лжесмирения и лжепослушания, а нечто обратное: многие терпят произвол, а ты не терпи (слышите совет святителя? — не терпи, это мирские терпят, а христианин не должен!) христианину «хорошо» пострадать — вот и пострадай из-за борьбы с сильными мира сего, с власть имущими — вот это и будет твой крест. Борьба с несправедливостью — крестоношение. (Общее место у Отцов Церкви, например у Златоуста читаем: «что такое кротость и что малодушие? Когда мы, видя других оскорбляемыми, не защищаем их, а молчим, это — малодушие»: кротость — это не малодушие)
Дальше больше. Другую проповедь на Воздвижение Иннокентий — в полном согласии со смыслом праздника — полностью посвящает богословскому осмыслению современных политических событий — победе над Наполеоном и Священному Союзу. Вот крайне важная цитата:
«Из какого корня произросла большая часть того, что теперь есть лучшего между народами христианскими в законах, обычаях, нравах, взаимных отношениях гражданских и семейных? Из христианства. Почему малейшая часть света, нами населяемая, господствует над всем миром? Паче всех прочих причин потому, что над нею господствовал доселе свет евангельского учения» — причина политического господства Запада (куда святитель относит и Россию) — в христианстве. Иннокентий, однако, не забывает все более набирающую силу тенденцию отказа от христианства. Куда она ведет? — к определенным социальным, политическим, экономическим следствиям: «Корысть и гордость сделались единственными пружинами жизни общественной и частной, а ужас и страх — самовластными распорядителями всего» (господство рыночного подхода в экономике, диктатура в политике).
В победе над Наполеоном святитель Иннокентий тоже усматривает важные моменты христианской политики и — неожиданно для иных православных — экуменические моменты: «Три победоносных монарха, истинные представители трех главных исповеданий христианских, забыв все виды славолюбия, в невидимом присутствии Триединого Бога и в видимом собрании всех народов» победили Наполеона.
В Священном Союзе святитель Иннокентий видит христианскую политическую утопию (несбывшуюся, как мы знаем, но важна сама идея, подход святителя к политике):
«Христолюбивые монархи, во имя сего же Триединого Бога и Единородного Сына Его, пред лицом света заключают между собой священный союз, цель которого не нападение на кого-либо, даже не защищение царств, а смиренное исповедание недостатков прежнего в Европе образа мыслей и поступков во взаимном сношении народов и царей; признание над собой небесного самодержавия Господа Иисуса; обет управлять народами и всеми поступками своими по духу и правилам Евангелия; приглашение всех царей к таковому же союзу со Христом и между собой, а подданных и своих, и чуждых — ко взаимной любви братской и к христианскому совершенству в жизни».
Интернациональный союз христианских народов, признающий над собой власть Христа, в целях братства и любви, ради мира, а не для войны и обороны — вот идеал. Весьма современно, как видите. И прежде чем православные борцы с глобализмом ужаснутся, вот еще формула экуменизма от святителя:
«Не должно ли радоваться, видя христиан различных исповеданий воссоединяемых тройственным союзом веры, любви и надежды, и сим воссоединением предобразующих то великое блаженное единство, когда будет едино стадо и един Пастырь?» Все как в худших кошмарах антиэкуменистов, антимодернистов и т. д.
Мораль всего этого такова: «почитать всех людей своими братиями, и оказывать им знаки любви и уважения».
Святитель Феофан Затворник, наверное, главный русский духовный учитель, пишет в основном о аскетических чертах Воздвижения (в трех проповедях ему посвященных): но как раз в таком подходе может быть всего видней сверхрадикализм христианства:
«И первое, чего не может понять ум наш, это есть жизнь, проистекшая от Креста. Крест — орудие смерти, и притом самой поносной; между тем Церковь восхваляет его живоносным, живодавцем, Древом жизни и бессмертия, падших воздвижением, всех воскресением, и вообще приписывает ему все те блага, коих ищет истинный христианин в сей жизни и каких надеется в будущей. Как истинная жизнь происходит от Креста, это во всякое время было соблазном для суеверных и безумием для суемудрых».
На деле же все парадоксально обстоит наоборот: после грехопадения «все человечество стало представлять один мертвый труп, а земля — вообще мрачное кладбище». Христом же «сею крестною смертию умерщвлена смерть и возвращен нам истинный живот во всем его пространстве: возвращен живот вечный».
Что означает мертвый труп? —
«Человек по падении стал двойствен. В него вошел иной закон, действующий в членах его, противовоюющий закону ума и пленяющий его законом греховным, вошло как бы иное лицо, иной человек, у которого есть свои руки — корыстолюбие; сей пришлый человек стеснил собою прежнего человека, подавил прежнюю нашу истинную жизнь. Потому, чтоб восстановить и воскресить сию жизнь, надлежит умертвить того чуждого человека, который всем беззаконно завладел в нас, стал душою всей нашей деятельности».
И нам чтобы освободиться от иного человека, надо распять его: «Когда пригвоздят руки его, — корыстолюбие, тогда место его заступит нестяжательность».
В другой проповеди святитель Феофан повторяет все ту же банальность о нашей жизни как крестоношении, но, как и святитель Иннокентий, дарит нам важное понимание ее: крест — «Тягота и терпение в исполнении лежащих на нас обязанностей. Ты судья… терпи, исполняя долг добросовестного судьи (о недобросовестном нечего говорить… тот сам себя вешает на крест в пагубу). Ты купец — веди дела купечества как следует». В самых мирских наших делах мы должны видеть Крест: для чиновника и коммерсанта само их чиновничество и коммерция должны стать крестоношением.
Описывая идеал христианской жизни — иночество, Феофан пишет: «Что это за жизнь? — подумает кто. Отчуждение от всего, отречение от своей воли в послушании, погашение почти всякого чувства в терпении, — это ли жизнь?!» Вот радикализм, о котором мы писали. Ужасаться, однако, не стоит: «Но не останавливайтесь на одной наружности. Каждая из показанных добродетелей иноческих, кроме внешней — суровой — стороны, имеет и сторону внутреннюю, живую и отрадную, которая или предполагается ею, или из ней развивается», — святитель Феофан называет надежду, радость, наслаждение, любовь. Христианство есть «забвение мира и обычаев его, непрестанное пребывание в обители без исхода, любовь к уединению, труд молитвенный в келлии и храме, постничество, неутомимость в рукоделии, готовность помогать друг другу, взаимопрощение, взаимопоощрение на добро». Радикальный отказ от социума, труд, солидарность — вот три критерия подлинного христианства.
Социальное учение Святых Отцов
Итак, у всех наших Отцов, говоривших о Воздвижении, мы находим некие социальные смыслы. Давайте, посмотрим три книги, полностью этому посвященные.
«Иоанн Златоуст о богатстве и бедности, деньгах и собственности» — собрание выписок из творений Иоанна Златоуста на социально-экономические темы. Иоанн Златоуст — один из авторитетнейших отцов Православной Церкви и, наверное, самый авторитетный по социально-этическим вопросам: он, обличавший уже христианскую империю и пострадавший от нее. А православное учение имеет своим источником не только Священное Писание, но и Священное Предание (то есть творения Святых Отцов прежде всего). Чему же учит Златоуст (то есть Церковь в его лице)?
Люди равны, во-первых, по своей природе, у всех людей одно естество; во-вторых, люди равны по отношению к миру: солнце, воздух, земля, вода — общие, даны Богом всем; в-третьих, люди равны перед Богом: Он — всем Отец, Иисус распят за всех и т. д. Если равенство столь всеобъемлюще, то откуда неравенство? — из-за «корня всех зол — сребролюбия».
Златоуст утверждает, говоря современными терминами, что собственность и деньги — социальные конструкты, у них нет основания ни в природе, ни в богословии; собственность и деньги — условности, порожденные грехом и причиняющие неисчислимое количество зла.
Как победить корень всех зол? С помощью «великой радости, добродетели и благодати» — общности имуществ. Здесь и сейчас надо, говорит Златоуст, отказаться от собственности и денег, все обобществить в братстве любви. Это не утопия: так было у первых христиан, так есть у монахов, ничего не мешает нам ввести общность имуществ прямо сейчас, считает Златоуст.
Замечательно, что социально-экономическое учение Златоуста не аскетично: он много раз говорит, что грех не в самом богатстве, не в самом имуществе, материальных вещах и т. д., а в их использовании (то есть в общественных отношениях), грех в сребролюбии, то есть в разделении, то есть в неравенстве, грех в том, что одни богаты за счет других; общность имуществ сделает богатыми всех без греха.
Замечательно также, что сребролюбие, будучи грехом, помрачает не только совесть, но и разум: Златоуст много раз говорит, что частная собственность неудобна, неполезна, вредна; общность же имуществ рациональна, удобна, полезна; только страсть сребролюбия мешает людям это увидеть.
Поскольку у христиан сребролюбие, неравенство, собственность, деньги и пр. сохраняются, постольку еще не все обратились ко Христу: христиане живут не по-христиански; общность имуществ у христиан привлечет ко Христу всю вселенную, считает Златоуст. И это не просто слова: Златоуст предлагает все это как конкретную, реализуемую программу. Две цитаты: одна, обращенная к народу, вторая — к властям:
«И хорошо сказал: «и великая благодать была на всех их», потому что благодать — в том, что никто не был беден, то есть, от великого усердия дающих никто не был в бедности. Не часть одну они давали, а другую оставляли у себя; и (отдавая) все, не (считали) за свое. Они изгнали из среды себя неравенство и жили в большом изобилии; притом делали это с великою честью. Так они не смели отдавать в руки (апостолов) и не с надменностью отдавали, но приносили к ногам их и предоставляли им быть распорядителями и делали их господами, так что издержки делались уже как из общего (имения), а не как из своего. Это предохраняло их и от тщеславия. Если бы так было и теперь, то мы жили бы с большею приятностью — и богатые, и бедные. Как бедным, так и богатым было бы приятно. И, если угодно, мы изобразим это, по крайней мере, словом, если не хотите (показать) делом, и от того уже получим удовольствие. Правда, это весьма ясно и из того, что было тогда, так как продающие не делались бедными, но и бедных делали богатыми.
Но изобразим теперь это словом: пусть все продадут все, что имеют, и принесут на средину, — только словом говорю; никто не смущайся — ни богатый, ни бедный. Сколько, думаете, было бы собрано золота? Я полагаю, — с точностью сказать нельзя, — что если бы все мужчины и все женщины принесли сюда свои деньги, если бы отдали и поля, и имения, и жилища (не говорю о рабах — их тогда не было, быть может, отпускали их на волю), то, вероятно, собралось бы тысяча тысяч литров золота или лучше сказать даже два и три раза столько. Скажите, в самом деле, сколько теперь вообще жителей в нашем городе? Сколько, думаете вы, в нем христиан? Думаете ли, что сто тысяч, а прочие язычники и иудеи? Сколько же тысяч золота было бы собрано? А как велико число бедных? Не думаю, чтобы больше пятидесяти тысяч. И чтобы кормить их каждый день, много ли было бы нужно? При общем содержании и за общим столом, конечно, не потребовалось бы больших издержек. Что же, скажут, мы будем делать, когда истратим свои средства? Ужели ты думаешь, что можно когда-нибудь дойти до этого состояния? Не в тысячи ли раз больше была бы благодать Божия? Не изливалась ли бы благодать Божия обильно? И что же? Не сделали бы мы землю небом? Если между тремя и пятью тысячами это совершалось с такою славою, и никто из них не жаловался на бедность, — то не тем ли более в таком множестве? Даже и из внешних (нехристиан) кто не сделал бы приношения? А чтобы видеть, что разделение сопряжено с убытками и производит бедность, представим себе дом, в котором десять человек детей, жена и муж: она, положим, прядет пряжу, а он получает доходы отвне. Скажи же мне, когда больше издержат они, вместе ли питаясь и живя в одном доме, или разделившись? Очевидно, что разделившись; если десятеро детей захотят разделиться, то понадобится десять домов, десять трапез, десять слуг и постольку же прочих принадлежностей. И там, где много рабов, не для того ли все они имеют общий стол, чтобы меньше было издержек? Разделение всегда производит убыток, а единомыслие и согласие — прибыль. Так живут теперь в монастырях, как (жили) некогда верные. И умер ли кто с голода? Напротив, кто не был удовлетворен с большим изобилием? А теперь люди боятся этого больше, нежели броситься в неизмеримое и беспредельное море. Но, если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать? Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по вселенной были врагами (веры), когда ни откуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде по вселенной (находятся) верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом, мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то, уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дела таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни».
Царице Евдоксии:
«Бог, будучи создателем всей природы, по существу стоит выше всякой власти и господства, а все люди равны, хотя один кажется имеющим превосходство над другим. И тебе дал (Он) царский скипетр не для того, чтобы ты считала себя выше других, а чтобы оказывала всем равенство пред законом и справедливость. Не слава, богатство и мирская высокость поможет нам в страшный день суда, а только исполнение заповедей. Умоляю, облегчи поскорее тяготящую их скорбь и несчастие, помня Спасителя».
«Симеон Новый Богослов о деньгах и собственности» — собрание выписок из творений преподобного Симеона Нового Богослова на социально-экономические темы. Симеона Нового Богослова мы знаем прежде всего как восторженного мистического поэта, учителя духовной жизни, но он был также и радикальным социальным мыслителем. До грехопадения, учит Новый Богослов, человек жил в «полном счастии» и «всегдашнем веселии», после же грехопадения человек оказывается в условиях «скудости». Желая из «скудости» вырваться, человек «делался вором, явным или тайным, иной разбойником, насильно отнимающим чужое, иной лихоимцем, неправедным обманщиком; отсюда же зависть, предательство, клевета, враждование, споры, суды, наветы, ложь, клятвопреступничество, убийство». Грехопадение вырывает человека из царства «веселия» в царство «скудости», из-за чего он ввергается в борьбу за материальные блага, а борьба эта рождает неисчислимое количество зла. Тут, как видите, нет различия между «духовными» и «материальными» сторонами процесса. Так, например, Симеон описывает генезис рабства:
«Премудрый и всеблагий Бог, для бытия в мире сем, создал отца и сына, но не раба и наемника. Ни первый отец наш не был рабом, или наемником, ни первый сын. Ибо кому бы они были рабами и наемниками? Рабство и наемничество явились уже после: рабство произошло от вражды людей между собою, по коей начали воевать друг против друга, и друг друга порабощать; а наемничество от бедности и недостатков, кои одолевать начали слабейших по причине жадности и корыстолюбия сильнейших. Таким образом и раб и наемник произошли от греха и зла, воцарившихся среди людей: ибо без насилия и бедности ни рабом никто бы не был, ни наемником. Кому придет желание быть ими, когда рабы и наемники не то делают, что хотят и что им нравится, но то, что хотят их господа? Причиною сего — диавол, злая умная сила, от Бога отступившая».
Таков же генезис политического устройства:
«Тогда, в раю, не нужен был закон, ни писанный, ни духовный. Но после того, как человек вкусил от того запрещеннаго древа и умер горькою смертию, то есть, отпал от Бога и подвергся растлению, — тогда, чтобы совсем не отпал он от всякаго добра (так как зло сильно распространилось в роде человеческом и тиранило его насильственно, по причине бедственнаго разслабления, какому подвергся он вследствие растления), дан был ему закон, чтоб показывал, что хорошо, и что худо. Ибо человек стал слеп, вышел из ума и обезмыслел».
Бог все сотворил общим, частная собственность, классовое общество, государство — от греха, следовательно, делает вывод Новый Богослов, собственность и деньги должны быть общими, а собственник есть не кто иной, как убийца; богатые — убийцы бедных:
«Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом все является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было. С другой стороны, слуги и рабы этой тиранической страсти становятся не владельцами вещей и денег, полученных ими по наследству, но их дурными рабами и хранителями. И если они, взяв что-нибудь или даже все из этих денег, из страха угрожаемых наказаний или в надежде получить сторицею, или склоненные несчастиями людей, подадут находящимся в лишениях и скудости, то разве можно считать их милостивыми или напитавшими Христа, или совершившими дело, достойное награды? Ни в коем случае, но как я утверждаю, они должны каяться до самой смерти в том, что они столько времени удерживали (эти материальные блага) и лишали своих братьев пользоваться ими.
Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений — немилосердие, другое — надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги не может надеяться на Бога. Это ясно из того, что сказал Христос и Бог наш: «Где, — говорит Он, — сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Поэтому тот, кто раздает всем из собранных себе денег, не должен получать за это награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать».
Христос освобождает людей от всего этого:
«Люди отвращаются их (т. е. немощных, немудрых, бедных), земной царь не переносит их вида, начальствующие от них отворачиваются, богатые их презирают и, когда встречают их, проходят мимо, как будто бы они не существовали, и общаться с ними никто не считает желаемым, а Бог, Которому служат бесчисленные множества ангелов, все содержащий словом Своей силы, Кого великолепие непереносимо для всех, не отказался стать отцом и другом и братом этих отверженных, но захотел воплотиться, чтобы стать подобным нам по всему кроме греха и сделать нас причастниками Своей славы и царства. Великая потребна сила, чтоб освободить их [людей] из рук диавола, поработившаго их и держащаго в своем рабстве. И другой такой силы нет и быть не может, кроме единаго Христа Господа, Который есть сила Бога и Отца. Итак, кого Он освободит, тот воистину свободен бывает, потому что бывает чист, целомудр, благ, праведен, благочестив, человеколюбив, благоутробен, милостив, кроток, сострадателен, воздержен, — словом сказать, бывает человеком, каким ему подобает быть. Те же, которые не таковы, суть или безсловесныя животные, или демоны, хотя по внешности они православные христиане. Такие христиане паче повинны и тягчайшему наказанию; и Христос, пришедший избавить их от рабства диаволу, ничтоже пользует им, не потому чтоб Он не мог или не хотел избавить, а потому что они сами не хотят быть избавленными и не ищут Его должным образом. Сие избавление одно и есть истинная свобода, получение которой превосходит всякую силу человеческую. Почему Христос, Бог сый, и восхотел соделаться человеком, и для того одного умер, чтоб освободить людей от рабства диаволу».
Здесь мы видим связь мистико-аскетического учения преподобного Симеона Нового Богослова с социальным: «те же, которые не таковы, животные и демоны» — это те, кто не получил благодати, кто не принял Духа, кто не видит Нетварный Свет, то есть христиане лишь по имени, а не по существу. Тем же, кто получил благодать, не нужны ни капитал, ни собственность, не семья:
«Не говорите, что невозможно принять Божественный Дух, не говорите, что Бог невидим людям, не говорите, что люди не видят Божественного света или что это невозможно в настоящие времена! Это никогда не бывает невозможным, друзья! Но очень даже возможно желающим. [Такие] мало-помалу забывают мир и яже в мире, — деньги, имущества, родных. Свет, конечно, раждает свет: поэтому и они делаются светом, чадами Божиими, как написано (Пс 81:6), и Богами по благодати — те, которые отрекутся суетнаго и обманчиваго мира, без ненависти возненавидят родителей и братий, считая себя странниками и пришельцами в жизни; те, которые лишат себя богатств и имуществ, совершенно отвергнув пристрастие к ним. Мы вместе (с тем) сделаемся Богами, сопребывающими с Богом, совершенно не усматривая неблагообразия в теле (своем), но все уподобившись всему телу — Христу, а каждый из нас — член (его), весь Христос есть. Палец мой — Христос и детородный член. Усмотри Христа и в (женских) ложеснах и помысли о том, что в ложеснах, и о Том, Кто вышел из ложесн, (которыя) прошел и Бог мой, изойдя оттуда. Ты, о Боже мой, — ничто из всего (существующаго в природе), но все дела Твои произведены из ничего, один только Ты несотворен, один безначален, Спасителю, — Троица Святая и честная, Бог всяческих. И Ты показал нам свет Твоей непорочной славы, который и ныне непрерывно подавай мне, Спасителю. Дай мне всегда чрез него, как бы в зеркале, видеть (и созерцать) Тебя, Слове, и хорошо (узреть и) уразуметь неизъяснимую красоту Твою, которая, будучи совершенно недомысленна, более чем поражает ум мой, приводит в изступление мысли мои и возжигает в сердце моем огонь любви к Тебе; он же, соделываясь пламенем Божественнаго желания, яснее показывает мне славу Твою, Боже мой. Поклоняясь ей, молю Тебя, Сыне Божий, дай мне и ныне и в будущем (веке) непрестанно иметь ее и чрез нее вечно созерцать Тебя — Бога. Не дай мне, Владыко, суетной славы мира сего, ни богатства гибнущаго, ни талантов золота, ни высокаго престола, ни начальства над этими тленными (вещами); соедини меня со смиренными, нищими и кроткими, (дабы и я также сделался смиренным и кротким)».
«Василий Великий о богатстве и бедности, собственности и деньгах» — эта книга представляет собой собрание выписок из творений Василия Великого на социально-экономические темы. Василий Великий — один из самых значительных Отцов Православной Церкви. Он — один из тех, кто сформулировал важнейший догмат христианства — Триединство Божье. Он — тот, кто сформулировал правила восточнохристианского монашества. Здесь мы можем узнать его взгляды на экономику и общество.
Святитель Василий начинает с того, что человек — существо социальное, ибо создан Богом-Любовью для любви:
«Человек есть животное кроткое и общительное, а не уединенное и дикое. Ничто так не свойственно нашей природе, как иметь общение друг с другом и нужду друг в друге и любить соплеменных».
Грех извратил природу человека, то есть — по мысли Василия Великого — грех извратил социальную любовь, общественную природу человека. Христианство (монашество как его живой идеал) есть возвращение к той жизни, ради которой создавал людей Господь: жизни в любви, жизни без собственности, жизни сообща в равенстве:
«Возлюбив общение и совокупную жизнь, возвращаются они [монахи-киновиты] к тому, что по самой природе хорошо. Ибо то общение жизни называю совершеннейшим, из которого исключена собственность имущества, изгнана противоположность расположений, в котором с корнем истреблены всякое смятение, споры и ссоры, все же общее, и души, и расположения, и телесные силы, и что нужно к питанию тела и на служение ему, в котором один общий Бог, одна общая купля благочестия, общее спасение, общие подвиги, общие труды, общие венцы, в котором многие составляют одного и каждый не один, но в ряду многих. Нарушение равенства везде бывает в унижаемых началом и предлогом зависти и неприязни. Поэтому и заповедь приняли мы от Господа подражать благости Его, сияющего солнце Свое одинаково на праведныя и на неправедныя (Мф. 5, 45)».
Частная собственность противоестественна. Если бы ее не было, не было бы нищеты и социальных разделений:
«Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою в жизни? Положим, что иной, заняв место на зрелище, стал бы потом выгонять входящих, почитая своею собственностию представляемое для общего всем употребления; таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других. Если бы каждый, взяв потребное к удовлетворению своей нужды, излишнее предоставлял нуждающемуся, никто бы не был богат, никто бы не был и скуден».
Частная собственность есть грабеж, собственность это кража, учит святитель Василий:
«Кто хищник? Отнимающий у всякого, что ему принадлежит. Кто обнажает одетого, того назовут грабителем; а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого какого названия? Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному — одежда, которую хранишь в своих кладовых; необутому — обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся — серебро, которое закрыто у тебя. Поэтому всем тем делаешь ты обиду, кого мог бы снабдить. Скажешь: хороши слова, но золото лучше. Не хищник там [на Страшном Суде] обвиняется, но осуждается не делившийся с другими».
Собственник — не только вор, но и убийца:
«Каких же достоин наказаний, кто проходит мимо [голодных]? Что еще можно прибавить к такой жестокости? Не стоит ли он того, чтобы причислить его к лютым зверям, признать злодеем и человекоубийцею? Кто имеет возможность уврачевать зло, но добровольно и по любостяжательности откладывает сие, того, по справедливости, можно осудить наравне с убийцами».
Но, скажут, собственность нужна для детей. Святитель Василий с этим не согласен:
««Но богатство необходимо для детей». Это благовидный предлог любостяжательности; ссылаетесь на детей, а удовлетворяете собственному сердцу».
Всё является общим. Христианам нужно вернуться к первохристианской общности имуществ:
«Мы общее достояние прячем себе за пазуху, и собственностию многих владеем одни. Обратимся к примеру этих трех тысяч (Деян. 2:41–42); поревнуем первенствующему обществу христиан: у них все было общее, жизнь, душа, согласие, общий стол, нераздельное братство, нелицемерная любовь, которая из многих тел делала единое тело, различные души соглашала в то же единомыслие».
Василий Великий крайне много и крайне эмоционально обличает рост капиталов, процентный кредит, считает его верхом зла:
«Если берешь с бедного, то сие верх человеконенавистничества. Ты из чужих несчастий извлекаешь прибыль, со слез собираешь деньги, душишь нагого, бьешь голодного. У тебя нет жалости, нет и мысли о родстве со страдальцем. Скажи мне: денег ли и прибыли ищешь ты у бедного? Если бы он мог обогатить тебя, то чего бы стал просить у дверей твоих? Он пришел за помощью, а нашел врага; он искал врачевства, а в руки дан ему яд. Надлежало облегчить убожество человека, а ты увеличиваешь нужду, стараясь отнять и последнее у неимущего. Как если бы врач, пришедши к больным, вместо того чтобы возвратить им здравие, отнял у них и малый остаток сил, так и ты несчастия бедных обращаешь в случай к своему обогащению. И как земледельцы молят дождя для приумножения семян, так и ты желаешь людям скудости и убожества, чтобы деньги твои приносили тебе прибыль. Или не знаешь, что ты более приращаешь грехи свои, нежели умножаешь богатство придуманным ростом?»
Частная собственность, капитал есть причина всех социальных зол:
«Долго ли золоту быть силками для душ, удою смерти, приманкою греха? Долго ли богатству служить предлогом к войнам, из-за которого куют оружие, изощряют мечи? Ради него родные не знают естественных уз, братья смотрят друг на друга убийством. Ради богатства пустыни питают в себе убийц, море — разбойников, города — ябедников. Кто отец лжи? Кто виновник ложных подписей? Кто породил клятвопреступление? Не богатство ли? Не старание ли о богатстве? Что с вами делается, люди? Кто вашу собственность обратил в средство уловлять вас? Имение дано вам в пособие жизни, а не в напутие к злу, на искупление души, а не в повод к гибели».
Давать нуждающемуся кредит в процент — грех. Обществу следует ввести беспроцентный или вовсе безвозмездный кредит:
«Какой же совет дает Господь? «Взаим» дадите, от нихже не «чаете восприятии» (ср.: Лк. 6, 34–35). Скажешь: какой же это заем, с которым не сопряжена надежда возвращения? Вникни в силу речения и подивишься человеколюбию Законодателя. Когда будешь давать бедному ради Господа, это будет и дар и заем — дар по безнадежности получить обратно, заем по великодаровитости Владыки, Который Сам за него заплатит и, взяв малость чрез бедного, воздаст за то великим. Ибо «милуяй нища взаим дает Богови» (Притч. 19, 17). Ужели не захочешь, чтобы общий всех Владыка принял на Себя ответственность заплатить тебе? А ежели какой-нибудь богач в городе обещается заплатить за других, не примешь ли его поручительства? Но Бога не допускаешь платить за убогих? Отдай серебро, которое лежит у тебя напрасно, не отягощая бедного приращениями, и будет хорошо обоим — тебе, потому что серебро сбережется в безопасности, и взявшему у тебя, потому что он чрез употребление извлечет из него пользу».
Василий Великий не идеализирует бедных. Капитал из богатых делает воров и убийц, а из бедных — рабов и социально, и морально:
«Как одержимые водяною болезнью остаются в той мысли, что они тучны, так и этот человек [должник]
представляет себя богатым, непрестанно то занимая, то отдавая деньги и новыми долгами уплачивая прежние, так что самою непрерывностью зла приобретает себе доверие к получению вновь. Потом, как больные холерою, непрестанно извергая вон принятую ими пищу и прежде, нежели желудок совершенно очищен, наполняя его новою пищею, опять подвергаются рвоте с мучительною болью и судорогами, так и эти люди, меняя один рост на другой и прежде, нежели очищен прежний долг, делая новый заем, на некоторое время повеличавшись чужим имуществом, впоследствии оплакивают собственное свое достояние. Как многие, видев себя богатыми во сне, понесли ущерб! Согласись отказаться от всего, только не от свободы».
Логика накопления капитала делает из людей зверей, делает и богатых и бедных — грешниками, но, подчеркивает святитель Василий, корень зла — в капитале. Грешат и богатые и бедные, но главный грех в том, что заставляет людей грешить — в богатстве:
«Как представлю взорам твоим страдания бедного? Осмотрев внутренность дома, видит он, что золота у него нет и никогда не будет; домашние приборы и одежда точно таковы, как и у всякого нищего; все они стоят не многих оволов. Что ж еще? Обращает, наконец, взор на детей, чтобы, отведя их на торг, в этом найти пособие против голодной смерти. Представь при этом борьбу неминуемого голода и отеческой любви. Голод угрожает самою бедственною смертию, а природа влечет к противному, убеждая умереть вместе с детьми. Много раз собирается он идти, много раз останавливается; наконец препобежден, вынужденный необходимостию и неумолимою нуждою. И над чем еще задумывается этот отец? «Которого прежде продать мне? На которого приятнее взглянет хлебопродавец? Не взять ли старшего? Но уважаю его старшинство. Или младшего? Но жаль его возраста, который не чувствует еще несчастий. Этот сохраняет в себе ясные черты родителей; а этот способен к учению. Увы, какое затруднение! Что со мною будет? На которого из них напасть мне? У какого зверя занять мне душу? Как забыть природу? Если всех удержу при себе, то увижу, как все будут истаевать от голода. Если продам одного, то какими глазами буду смотреть на остальных, сделавшись уже для них подозрительным, так что перестанут мне верить? Как буду жить в доме, сам доведя себя до бесчадия? Как пойду за стол, на котором обилие произведено такими средствами?» И он после бесчисленного множества слез идет продавать любезнейшего сына!
Болезнь алчущего — голод — есть страдание, возбуждающее жалость. Верх всех человеческих бедствий — голод: всякой смерти мучительнее такой конец. Голод есть медленное зло, продолжительное мучение; кроющаяся и таящаяся внутри смерть, каждую минуту угрожающая и все еще замедляющая. Мучение голода нередко вынуждало многих преступать пределы естества, делало, что человек касался плоти ему единоплеменных, и что мать своего сына, которого произвела на свет из утробы, опять без милосердия принимала в утробу. Каких же достоин наказаний, кто проходит мимо [голодных]?»
Вообще, Василий Великий критикует общество в целом не только за его грехи, но вообще за бессмысленность; критикует навязанное людям желание потребления, карьеры, успеха, ввергающие их в рабство обществу, греху, злу; а ведь главное правило по Василию, как мы уже цитировали «согласись отказаться от всего, только не от свободы»:
«Ребенок достигает возраста и начинает бояться родителей или домашних слуг. Стал взрослым отроком
и отдан в науку учителям. Вот страх, не знающий отдыха! Ленится, принимает побои, проводит ночи без сна, но выучивается, вполне успевает, заходит далеко в науках, приобретает добрую о себе славу, просвещен всеми родами познаний, исполнен опытности в законоведении, со временем достигает мужеского возраста, посвящает себя военной службе. Опять начало еще больших скорбей! Боится начальников, подозревает злонамеренных, прилепляется к корысти, везде ее ищет, сходит с ума, домогаясь прибыли; неусыпен, проводит жизнь в тяжбах. Рассчитывая выгоды, оставляет родину никем не влекомый, служит невольно, трудится сверх силы, проводит в заботах ночи, работает неутомимо днем, как раб. Нужда запродала его свободу. Потом, после всего этого, после многих трудов и угождений, удостоен он почестей, возведен на высоту чинов, управляет народами, повелевает войсками, величается, как первый сановник в государстве, собрал груды богатства; но с трудами текло вместе и время, с чинами пришла и старость, и прежде, нежели насладился богатством, отходит похищенный из жизни, и в самой пристани терпит кораблекрушение. Ибо вслед за суетными надеждами идет смерть, посмевающаяся смертным».
Итак, есть грешники в элитах, есть грешники в низах общества: «законные» грабители и убийцы правят массами, а иные представители Церкви освящают такой грешный порядок:
«[Князья] по сребролюбию, для гнусной корысти, сделались общницы татем. Под татями, конечно, разуметь должно не тех только, которые подрезывают карманы или крадут платье в бане, но также и тех, которые, предводительствуя войском или приняв начальство над городами и народами, иное отнимают тайно, а другое открыто берут с насилием. А если признаваемый начальствующим в Церкви берет что-нибудь у подобных людей, или для собственного своего употребления, под предлогом подобающей ему по предстоятельству почести, или под видом снабжения бедных в Церкви, то и он бывает общником татьбы. Ибо, когда надлежало обличить, усовестить, отклонить крадущих от несправедливости, он охотно простирает руку за подарком и ублажает крадущего. Кого надлежало тем более ненавидеть, чем более крадет, того готов он хвалить, ухаживая за ним, сопровождая его, не отходя от его дверей и касаясь тех рук, которыми расхищал он все как наедине, так и всенародно. Поступая таким образом, по всей справедливости называемся общницы татем. Нам надлежало бы попрать беспорядки целого мира и его призраков, когда видим, что в судилищах большие тати наказывают малых, а мы за что ненавидим рабов, в том им удивляемся; первых убегаем, потому что они тати, а на последних взираем с изумлением, потому что они чрез татьбу разбогатели».
Разумеется, такая ситуация не может продолжаться долго, Господь разрушит такое общество, причем святитель подчеркивает, что от греха элит пострадают все, даже невинные: такова диалектика социального зла:
«Овцы у нас многоплодны, но нагих больше, чем овец; кладовые затеснены множеством хранимого в них, а утесненного не милуем. За сие-то и Бог не отверзает руки Своей, потому что мы заградили братолюбие. Пусть покажут чтители любостяжания, собирающие до преизбытка богатство, какая сила или польза их сокровищ, если разгневанный Бог еще долее продлит наказание! Голос молящихся раздается напрасно и рассевается в воздухе, потому что и мы не слушали умоляющих. За тебя осудил Бог и на сие бедствие: потому что ты, имея, не подавал; потому что ты проходил мимо алчущих; потому что ты не обращал внимания на плачущих; потому что ты не оказывал милости кланявшимся тебе. И за немногих приходят бедствия на целый народ, и за злодеяние одного вкушают плоды его многие».
Итак, зло, грех коренится в логике капитала. Зло — от первородного греха, Христос преодолел первородный грех. Святитель Василий так рисует взаимосвязь этих мыслей:
«Разреши первообразный грех подаянием пищи. Ибо как Адам худым вкушением передал нам грех, так мы загладим сие зловредное вкушение, если удовлетворим нужде и голоду брата. Слышите, народы! внемлите, христиане! Сие говорит Господь, не собственным Своим гласом вещая, но, как органами, возглашая устами рабов».
Вопль социально угнетенных — голос Божий, возвещающий о социальной справедливости, коя есть победа над грехом.
