на наш Телеграм
Лестер Бэнгз по просьбе «Предания.ру» поговорил с поэтом-шансонье Псоем Короленко.
Вы сильно изменились. В молодости писали песни с большим количеством мата и непристойностей, а теперь — с моралью про Бога, а то и почти что рифмованные проповеди. Был ли этот переход трудным и болезненным? Это сознательный выбор или естественная эволюция?
Пожалуй, в строгом смысле слова «непристойностей» в моих ранних песнях нет. Ни одно «хулиганское» слово никогда не употребляется там в его «прямом» значении. И там никогда ничего не говорится о «плоти». Кроме, может быть, одной или двух песен, которые при этом сразу подаются как песни «про грехи», и в них сразу чётко расставляются «поучительные» акценты, несмотря на комические обертона. А более приличное, но довольно обидное словечко на букву «м» в этих ранних песнях используются лирическим героем только и исключительно в отношении себя.
Что касается естественной динамики или эволюции, тут могу сказать вот что. Когда вы внимательно читаете мои ранние песни, в которых могли использоваться хулиганские слова, вы обнаруживаете в них такую плотность библейских, евангельских, церковнославянских литургических мотивов и цитат, которой, может быть, и нет сейчас, а также цитат из резонансной религиозно-философской русской литературы, классики и Серебряного века, в объёме, которого нет сейчас. Кто-то говорит здесь о сильном влиянии Д. А. Пригова и Тимура Кибирова, для которых было важно сталкивать высокие и низкие пласты языка и культуры, кто-то проводит параллели с некоторыми песнями великого французского шансонье Жоржа Брассенса, в которых иногда присутствует нарочито гротескная подача религиозных тем, не отменяющая их важности, кто-то вспоминает теорию «карнавализации» Михаила Бахтина или образ скомороха в «Андрее Рублёве», но в любом случае речь идёт о нарочито нелепой подаче серьёзного, не отменяющей серьёзности.
Это был неофитский период для меня, ведь я крестился в 1988-м, и это было вхождение в совершенного новую концептуальную вселенную, в этих песнях отражается неофитско-ученический опыт, как, например, в фольклоре семинаристов, где часто встречается гротеск и пародизация, но на уровне глубинной структуры это не кощунство, а некая парадоксальная практика, некий способ освоения новых и важных понятий.
Не будем забывать и о том, что шла эпоха перестройки, открывшая дверь в наши головы одновременно и русскому Серебряному веку с его религиозно-философским ренессансом, а также, условно говоря, «постмодернизму», который является слишком широким понятием, но неизбежно сводился порой к так называемому «стёбу», на волне которого, впрочем, развивались и митьки, и значительная часть рок-поэзии, и многие другие тексты, которые сейчас являются классикой. В любом случае все те мои ранние песни, о которых мы тут говорим, были не то чтобы проповедью, но своего рода исповедью и медиацией, как в те годы мог выразиться увлеченный структурализмом филолог, не только религиозных понятий, но и собственно религиозного опыта, который всегда является каким-то прорывом к Другому.
Именно тогда я начал использовать жанр дидактических куплетов, или, как я тогда их называл, на средневековый манер, exempla, «примеров». В них сочетались формальные признаки театрально-эстрадных куплетов начала XX века с некоторым полупародийным или самопародийным, но на глубоком уровне всегда серьёзным и искренним «месседжем», часто напрямую религиозным, недаром мой первый альбом назывался «Песня про Бога», а второй — Fioretti, отсылая к Франциску Ассизскому.
Такие же куплеты я часто пишу и теперь. В них, как и прежде, последний куплет содержит в себе фигуру религиозной дидактики, часто прямо говорится «про Бога». Этот жанр был у меня с самого начала, тут полная консистентность, последовательность, никакого особого «перехода», только совершенствование жанра и приёмов. Различие только в том, что сейчас нет хулиганской лексики, которая сегодня вообще не актуальна в песнях, кроме, наверное, рэпа и других специальных случаев.
Конечно, сейчас я пою и пишу не только куплеты, встречаются и более медитативные, и лирические вещи, в чём-то следующие традиции духовных стихов, нигунов, или переводы, ремейки каких-то традиционных песнопений. Но ведь и в юности такой тип песен был у меня представлен «пропорционально». «Держи ум твой во аде» — песня с альбома Fioretti. Можно сказать, что моя молодость совпала с юностью вот этой самой «новой песенности» как жанра и стиля, в который я сам лично очень сильно «вложился», будучи, можно сказать, пионером этого «нового кабаре», и это совпало с тем переходным периодом, который был для России поздне- и постсоветскими временами, а для мира — концом «конца истории»… Так что ничего удивительного ни в том, что в этих песнях встречаются хулиганские слова, ни в том, что они постепенно из них уходят, и в этом нет ничего более «трудного и болезненного», чем сама жизнь, её естественная динамика, подразумевающая постепенный переход от юности к зрелости, от «песен невинности» к «песням опыта». Нет, это не оговорка по Фрейду, именно в такой последовательности я и хотел их назвать.
Ещё вопрос про проповеди: вы хотите своими песнями добиться чего-то от людей, куда-то привести, может быть, заставить о чем-то задуматься? Или песня — это просто песня, ценность сама по себе?
Мне хочется поделиться.
Как вы начали петь, как вы начали сочинять и писать песни?
Семья была музыкальная, дома все пели, у всех был хороший слух и приятные голоса, было логично, что «ребёнок» тоже полюбит петь. В 1973-м меня привезли на Локтевский хор во Дворце пионеров на Ленинских горах. Мама знала этот, как бы мы теперь сказали, бренд, она ходила в него ещё при жизни самого Локтева и помнила его харизму. Таким образом, несмотря на то, что я испугался огромной толпы сверстников и убежал, едва дослушав одну песню, мы можем тут говорить, в некотором смысле, о прямой передаче.
Дело было так: преподавательница с сотней ребят разучивала украинскую народную песню «Ой, єсть в лісі калина». В песне изображается «дивчина» и то, как она «цвiт калини лама-ла», «та в пучечки в’яза-ла», «на воду кида-ла», и другие артистичные действия с объектами природы, а потом и хлопец уже должен будет появиться. В этой песне всё как-то сошлось в один пучок энергий. Во-первых — поэзия любовного заговора, усиленная регулярно распеваемыми женскими окончаниями, на которые переносилось ударение, — кали-на, дивчи-на, лама-ла, вяза-ла и так далее. Особенно в память впечатались глаголы с их пленительными бесконечными «ла», «ла», «ла», напоминавшими дошкольнику, единственному в семье ребёнку, о том волшебном заоконном мире, в котором существуют девочки. Во-вторых, особый контрапункт с другим, хоть и как будто бы знакомым, языком, — это ощущение «музыки» в чужом языке, которое я впоследствии стал называть «спелл-артом». В-третьих, народная абсурдистика припева «комарики-дзюбрики», который я много лет спустя использовал в своей песне, и вообще сочетание фольклорности и абсурда навсегда меня пленило.
Больше я в тот хор не ходил и долго не мог потом привыкнуть к большой компании сверстников, пока терпеливая ведущая хора в музыкальной школе, куда я позже поступил, Елена Николаевна Вишняк, не приняла на себя мощную волну психологических эксцессов и аффектов дикого «домашнего» ребёнка, заигравшегося в свои разного рода кондуиты и швамбрании, и не подготовила бы меня, по сути дела, уже к школе.
Песенку же ту, структура и общая ситуация которой, возможно, кодировала весь мой дальнейший путь как акына-трубадура, мне снова довелось услышать только несколько лет назад, в Калифорнии, от моего хорошего друга, инженера-программиста и изобретателя, при этом поэта, автора, собирателя и исполнителя интереснейших песен, Сергея Шкарупо. От него я узнал последний куплет этой песни, который в каком-то смысле составляет её тайну, цитируется редко и в детском хоре не использовался: «Ой, козаче, соколю, вiзьми мене з собою. З собою, з собою, комарики-дзюбрики, з собою». Песни сочинять я начал примерно с 1974-го, записывая тексты в небольшую тетрадку, и играл, как будто это книжка, а я настоящий писатель, но и читатель тоже.
Какая была ваша первая песня?
Кажется, первой была, условно говоря, песня «Маша». Ну, если считать «песней» материал, который потом, во взрослом возрасте, был мною же «апроприирован» и использован. Это неуклюжая трогательная детская парафраза на любовную серенаду, включавшая в себя, как ей и полагалось, какие-то спиритуалистические мотивы и даже тему «Бога», видимо, как-то уловленную через книжки именно в трубадурско-рыцарском любовном её контексте. Тридцать лет спустя я включил «Машу» в свой альбом — приложение к сборнику «Шлягер века».
Когда вы в первый раз вышли на сцену?
В школе, в составе мощных и ярких, по сути, «капустников», хотя тогда у нас там этот термин не использовался. Это были концерты в стиле капустников, агитбригад, КВНа и отчасти юмористических сегментов КСП, а также песенок из радио- и телепередач. Темой была школа, школьная культура, ориентиром для подражания служили передачи типа «Вокруг смеха» и недетские-детские типа «Радионяни», которые мы любили. В армии тоже несколько раз довелось выходить на самодеятельную сцену. Профессиональный публичный выход впервые случился в 1997-м, по инициативе Вадима «ВадВада» Гущина, одного из пионеров Рунета, концерт состоялся в интернет-кафе «Скрин», которым тогда руководила Наталья Комарова («Комета»). Всех зрителей я лично позвал по телефону, это были друзья, уже десять лет слушавшие мои песни, но я так боялся, что пришлось напиться пьяным. И первые концерты я предпочитал делать в таком же состоянии, чтобы преодолеть страх, но со временем уже этого не требовалось.
Какие концерты являются для вас самыми значимыми?
Таких концертов много, это и концерты с конкретным информационным поводом (такие как, скажем, презентации альбомов), и участие в знаковых и лично значимых фестивалях, будь то Клезфесты, «Груша», KSPUS или наше родное любимое детище «JetLAG » (в создании и организации которого выпала судьба участвовать), или работа с участием творчески и жизненно важных, любимых или почти мифологически значимых людей, или концерты, которые чему-либо профессионально, творчески или духовно научили. Есть концерты «образцовые», то есть наиболее удачные, когда я был собой максимально доволен, притом, что я довольно-таки придирчив к себе, а есть, наоборот, концерты «показательно-неудачные», когда ты понимаешь, что сделал не так, чтобы никогда больше так не делать. Но всё это, как на идише говорят, халоймес: буквально это значит «сны» или «мечты», а в идиоматическом смысле как бы типа чепуха по большому счёту. Любой концерт важен как работа над ошибками, но по большому счёту думать о минувших концертах — это вредное самокопание, самым значимым должен быть текущий концерт, когда ты здесь и сейчас выходишь на сцену, потом стоишь и работаешь на ней.
Какие музыканты являются для вас самыми значимыми?
Есть такие, которых я люблю, их много, если я одних перечислю, то обязательно других забуду. Есть прямые влияния, но они, пожалуй, очевидны и известны.
Давайте лучше я назову музыканта, которого узнал вчера, и он произвёл впечатление: это бразилец Ивон Кури, расцвет творчества которого приходится на середину второй половины прошлого века. Мне дал его послушать Антон Аксюк, мой друг и коллега, создатель проекта «Дефеса», от которого я узнал и о Тропикалии, и о «Мутантах», и о Томе Зе, и все они в последние пять лет сильно влияют на моё творчество…
Несколько недель назад услышал в живом концерте культового артиста идишской сцены, автора таких песен, ставших позднее народными, как «Купите папиросы», — Германа Яблокова, и меня дико порадовала его манера, а также более внимательно послушал его коллегу и современницу из Черновиц, знаменитую еврейскую актрису и певицу Сиди Таль, и был настолько восхищён, что решил сразу же разучить одну из песен её репертуара.
Сиди Таль (1912–1983), украинская еврейская актриса, певица
В течение карантина послушал новый альбом «АукцЫона», живые и записанные концерты Леонида Федорова, Федора Чистякова, слушаю Умку и Олю Чикину, радуясь при этом не только их творчеству, но и личному общению, возможности в чём-то разделять судьбу.
В марте слушал песню Just Drifting Дженезиса Пи-Орриджа, ещё одного артиста, чьё наследие тоже повлияло, прямо или косвенно, на эпоху, на поколение.
Готовим альбом песен замечательного французского шансонье, одного из моих с детства любимых певцов и авторов, Ги Беара, песни прозвучат в русских переводах, альбом будет называться «Хроники Аналоговой Жизни», в проекте принимают участие Ольга Чикина, переводившая и исполнившая часть песен, и Фёдор Чистяков, который будет музыкальным редактором, выпускающим аранжировщиком и саунд-продюсером альбома. Влияние Ги Беара на меня трудно переоценить, это один из голосов, повлиявших прямо в детстве, без него мой мир был бы совсем другим.
Но сейчас я не назвал вам почти никого из значимых музыкантов. Их гораздо больше. На всех нас Бах повлиял и классика рока, об этом можно много говорить. Давайте я про диско хотя бы два слова ещё скажу. Boney M очень повлияли.
Мне очень понравилась ваша песня «Ксении Собчак». Как вы относитесь к Собчак? Она вам нравится?
Признаюсь, что я довольно мало знаю о Ксении Собчак, несмотря на то, что мне даже довелось с нею кратко поговорить по телефону вскоре после этой истории с песней. А история такая. Меня пригласили спеть на её дне рождения в 2009-м. Но я не мог этого сделать, я в это время находился на семестровом проекте в университете Энн-Арбор в штате Мичиган. И я поехал к знакомому в Детройт, чтобы у него в домашней студии записать по скайпу поздравление Ксении Собчак и выступить у неё на дне рождения, по удалёнке, как теперь бы сказали. Там я спел несколько песен из своего репертуара. Но не эту песню, её тогда ещё не было. Её я сочинял по дороге из Энн-Арбора в Детройт и обратно. Это как бы украсило мой путь. Сама песня не имеет, строго говоря, никакого отношения к Ксении Собчак, кроме того, что Ксения случайно оказалась «виновницей» этого маленького путешествия, в котором родилась песня. Отсюда и посвящение, хотя в официальном релизе (альбом «Имармения», 2013) песня называется «О чём это я?». Это в итоге оказалась своего рода философская элегия «о старых друзьях и подругах, о дальних краях и разлуках, о долгих объятиях нежных, о горьких слезах безутешных. О нашей смиренной юдоли, о нашей мучительной боли, о нашей железной дороге, о нашем неведомом Боге», и я сегодня благодарен всем, кто, прямо или косвенно, вольно или невольно, способствовал появлению этой песни, а также, конечно, желаю всем оптимизма, гармонии, телесного и душевного здоровья, бодрости и вдохновения.
Как вы написали ваш гоголевский хит?
Он просто долго стучал, как этакий пепел Клааса, у меня в голове, и заставлял, заставлял написать себя. Сначала родились некоторые слова — кусочки песни, мелодия. Это всё случилось в 1991-м. Гоголь перемешался и с Блоком — тут тебе и незнакомка («По вечерам над ресторанами» у Блока, «по вечерам в глубь ресторанных зал» у меня), и еще с чем-то вроде русского Гамлета (у него «весь мир театр, и люди в нём актеры», у меня по-другому, более иронически, но примерно то же по смыслу), и даже старое школьное присловье «и сразу умер», и другие «шумы», из которых рождается песня, как стихи из «когда б вы знали какого» сора, как трагедия из духа музыки.
Пришло в голову на память декламировать отрывок из «Невского проспекта», который запомнился ещё в школе, а потом при подготовке в университет, куда меня готовил Глеб Александрович Анищенко, преподаватель большой харизмы, умевший передать свою любовь к литературе и к филологическому труду, он очень любил Гоголя, как и моя школьная учительница, Наталья Вадимовна Зуева, которая благословила меня идти на филфак, написав в тетрадке под сочинением, что там моё «место». Много раз я читал этот отрывок наизусть своим абитуриентам, которых уже сам готовил в МГУ, и закрепил в памяти, а потом уже и на «Тотальном диктанте» в Новосибирске это место случайно попалось мне, и кое-кто уже знал в аудитории, что есть такая песенка…
Позднее мы её реаранжировали с группой «Опа!» для нашего совместного альбома «Жить не по лжи», используя музыкальные отсылки к интонациям то Егора Летова, то условного Аркадия Северного, цитата из песни «Sweet Dreams», и эта песня превратилась в такой своеобразный мировой петербургский текст. А надо, кстати, заметить, что в самом начале эта песня имела такое, если можно так сказать, лотмановское, «московско-тартуское» название, «Петербургский текст русской литературы». Потом я решил, что это слишком сложно для песенки, и решил назвать её поскромнее, по-гоголевски, «Невский проспект»: заглавие, выдержавшее проверку временем.
Вы прекрасно танцевали в видео про 17-й год. Как вы этого добились? Откуда такие музыканты и такие уверенные движения?
Ну не то чтобы танцевал — скорее приплясывал, в так называемом стиле «лох», как мы в юности с друзьями это называли, а потом я уже это использовал как слоган для своих перформансов. «Откуда музыканты»? Вы задаёте этот вопрос так, как если бы речь шла о том, что я «нашёл» где-то музыкантов «для себя». Но это не «моя» группа. Это группа «Опа!», музыканты, ещё более известные другим своим проектом — «Добраночь».
Мы знакомы с 1999-го по клубно-фестивальной жизни, впервые, кажется, встретились на SKIFе в 2001-м, а начиная с «Клезфеста в Петербурге — 2002» регулярно играем вместе и записали два альбома «Псой и «Опа!», на одном из них есть песня «Невский проспект». В 2017 году мы встретились в Лондоне на мероприятии LIMMUD и делали совместный концерт. Ну как было не записать отдельным роликом эту старинную песню, также известную как «Матчиш», из моего старого репертуара. Меня научил этой песне в юности Алексей Асланянц, историк, путешественник, журналист, автор книги о Барселоне. Русский текст этого «матчиша» цитируется также в «Золотом телёнке» Ильфа и Петрова. В основе песни лежит французская песенка из репертуара Феликса Майоля. Авторов этой песенки, в свою очередь, вдохновил бразильский городской парный танец «матчиш», или «машише», в чём-то родственный и танго, и «шоттишу», и бразильской польке, вроде той, которую я недавно, по рекомендации Антона Аксюка, слушал в исполнении Ивона Кури… Вот такие, на самом деле вовсе не случайные, переплетения.
