на наш Телеграм
В прошлый раз мы говорили о четырех лакановских дискурсах, о том, что историю — историю как и типов социума, так и типов психики — можно схватить как смену Господского дискурса — через его переворот в Университетском и Истерическом дискурсах — на дискурс Аналитический. Но что конкретно это значит?
Ясно, что несмотря на смену дискурсов (формаций, эпох и пр.) человек в своем материальном составе не менялся: человек как был, так и остался особью хомо сапиенс (не берем постчеловеческие сценарии, поскольку в любом случае они — по крайней мере пока — чисто виртуальны). Очень грубо говоря: меняется гендер, но не пол; отсюда и важность сексуальности: она нижняя граница человека: поверх границы — гендер, человечность, понизу — пол, животность; это не значит, к слову, что одно хорошее, другое плохое: все творение благо, и тут граница не между добром и злом, а между биологией и социологией: и как раз «зло» — это то, что бывает поверх упомянутой нами границы. Задачей всего нашего дискурсивного предприятия было ведь это: артикулировать специфически христианский «гендер», специфически христианскую раскладку сексуальных энергий, специфически христианскую их конфигурацию: то, что мы называли «скопчеством» («блаженны скопцы») — артикулировать притом с учетом неизменности материального (биологического) состава человека: нужно понять, что в «природе» человека отвечает первозданной — благой —сексуальности: что христианскому «гендеру» служит биопсихологическим базисом? И тут опять нам поможет психоанализ.
Фрейд: латентная сексуальность
Психоанализ — классический, фрейдистский — различает пять стадий психосексуального развития: оральную, анальную, фаллическую, латентную, генитальную (не следует путать латентную стадию с латентной гомосексуальностью — это непересекающиеся понятия). Несмотря на множащиеся гендеры, стадий суть пять и не больше: ибо материальный (биологический) состав человека не меняется, а стало быть, гендерное разнообразие функционирует на уровне социопсихологическом, а психосексуальные стадии — на биопсихологическом. Нам надо, следовательно, искать ответ в этих пяти стадиях.
Генитальная стадия мыслится как «взрослая», высшая, совершенная, стадия полноты психосексуального развития. Оральная и анальная — стадии детские, несовершенные, откат к ним — регресс, болезнь. Ясно, что генитальная стадия по слишком понятным причинам не может быть базисом христианского «скопчества» (генитальность самоочевидно антоним к скопчеству): она есть «мирская» форма сексуальности, «традиционная», в наших терминах — языческая, антихристианская, или точнее: генитальность есть здоровая, «естественная» форма сексуальности человека падшего: «естественная» в том специфическом смысле, каковой улавливается только при противопоставлении «сверхъестественной» цели христианства — спасенности, обоженности. Но и оральная, анальная, фаллическая стадии как формы регресса не могут быть искомой нами формой: эта последняя должна быть формой полноты психосексуального развития, но не генитальной (в психоаналитических терминах), не падшей (в теологических терминах). Мы ищем форму полноты сексуальности, ибо христианство подразумевает полноту человека, оно не урезывает, а развивает его предельно, и собственно запредельно: весь человек в полноте своей природы спасается-обоживается, то есть с сексуальностью вместе. Остается одна — латентная стадия, располагающаяся после фаллической и перед генитальной.
Уже сама эта топология показательна: латентность располагается между фалличностью и генитальностью. Вообще говоря, человеческое существо (согласно, во всяком случае, фрейдизму)достигает полноты сексуальности еще в детстве, на фаллической стадии — и преодолевает ее на стадии латентной. То есть, вообще говоря, следующая за латентностью генитальность не должна ли бы быть понята как регресс к фалличности? — то есть то, что мы считаем естественной формой сексуальности, не есть ли на самом деле ее извращение — результат падения, регресса, как собственно и учит христианство?
Латентная стадия есть стадия завершенной полноты психосексуального развития. При этом она наименее «сексуальна» (то есть: латентность есть форма сексуальности, очищенная от похоти, блуда и т.п.). Сексуальность дана здесь вся, в полноте развития, и притом она «снята», «переработана». Эти две кардинальные черты подсказывают нам, что искомая форма «скопчества», к которой идет христианская история, имеет своим базисом, условием возможности — латентность. Заметьте, что при всем том латентность не мешает половой любви: латентность как раз характеризуется возвышенными влюбленностями, латентная стадия куртуазна. Куртуазность — христианская, персонализированная форма сексуальности; платоническая любовь, как мы помним, была мизогинической любовью мужчин-господ, характеризующейся структурой господин-раб, верхний-нижний, влюбленный мужчина — возлюбленный отрок (патриархальная гомосексуальность есть форма сексуальности традиционных обществ); куртуазная любовь в высшей степени характеризуема преклонением перед женщиной, и модель верхний-нижний тут настолько отсутствует, что скорее верхний становится смиренным рабом нижней: и хотя это, без сомнения, форма сексуальности, здесь собственно секс — настолько не главное, что может быть принесен в жертву, коли то потребуется для блага любви: «ортодоксальная» куртуазность — максимум романтической влюбленности — как раз не подразумевала секса. Вообще латентная стадия характеризуется как стадия общения, дружбы, активных межчеловеческих контактов. А восточнохристианская мысль описывает христианство как раз как учение о «личном бытии-общении». Латентная стадия — единственная психосексуальная стадия, где нет привязки к физиологическим объектам (груди, анусу, гениталиям) как в прочих стадиях: латентная стадия тем самым — самая «человечная», «духовная» стадия (где не человек сводится к элементам-фетишам своего тела, но его тело понято как воплощенность-реальность личности-духа). Латентность есть максимум персонализма, максимум любви при минимуме «секса» (похоти, блуда, сексуальной объективации и т. д.). Таким образом, латентность есть христианская форма сексуальности.
Василий Розанов (пример наобум среди множества) в «Мире неясного и нерешенного» пишет, что условные 14 лет есть полнота пола, но еще девственного: чистота, святость, молитва и без противоречия, а как синоним: полнота пола, предел пола: вот формула латентности: девство, чистота. целомудрие и т. п. В генитальной же стадии все это исчезает. Ликвидация генитальности, триумф латентности есть тем самым не ликвидация пола, а спасение его. У самого источника жизни — у истоков пола еще не испорченных ничем — в поле на латентной стадии — в первозданном, допадшем поле — там чистота и молитва, там святость: в чистой глубине жизни — святость.
Вот центральная гипотеза всего нашего цикла: исторический процесс можно описать как смену социоформаций, ведущую к победе коммунизма; как смену религий, ведущую к победе христианства; как смену дискурсов, ведущих к победе А-дискурса; что в перспективе сексуальности означает победу «скопчества»: как крах генитальности и триумф латентности.
Смыслом наших изысканий было понять значение современных мутаций сексуальности. Вот этот смысл: человечество, движимое христианским импульсом, отказывается от генитальности в пользу латентности, от формы сексуальности «господ» в пользу формы сексуальности «скопцов».
Эта формула способна чрезвычайно много прояснить. Консервативное подозрение как и обычно что-то верно чует, но по своей извечной глупости не может здраво сформулировать. Консервативное подозрение: прогресс-де повязан с гомосексуализацией, феминизацией, инфантилизацией человека («либерастия», «толерастия» — замечательные, меткие словечки). Все это кривотолкованные черты смены генитальности на латентность. Традиционалисты из догадливых правы (Эвола и т. д.): начало этого процесса в христианстве: «жидовская» вера отравила человечество, что выражаемо в таких симптомах, как социализм, феминизм, ЛГБТК+*, демократия, крах всего и вся (для традиционалиста) и пр. и пр.: профанизм. Христианство есть предельная форма профанизма, то есть антитрадиционализма, антиязычества: неверия в богов, крушение идолов, прекращение жертв, попрание всех святынь. Но и здесь скорректируем (ибо консерватор верно чует, но глупо формулирует): все эти «симптомы» болезни Г-дискурса не есть цель христианства, но есть побочные эффекты его исторической работы. Сдвиг Г-дискурса привел к кризису генитальности: в У-дискурсе — «цивилизованная моногамия», а не всевластие господ, в И-дискурсе — сексуальная революция с последующей гендерной чехардой и квир-неразберихой. Но это не финал, а лишь один из этапов процесса: предметы раздражения консерватора суть осколки от взрыва генитальности, эффекты агонии генитальности, продукты ее распада, промежуточные явления между распадом генитальности и триумфом латентности, но не сама новая сексуация (не новый тип сексуальности), коя еще только зачинается, формируется — еще не вошла в полную силу.
Фуко: современность есть продукт христианства
До сей поры мы затрагивали теологическую составляющую вопроса лишь по касательной, не по существу. Нам нужно определить ее столь же строго, как мы определили сексуальную составляющую. Перейти от психоанализа к теологии — и точнее говоря: ни больше ни меньше как к догматическому богословию — нам поможет Фуко.
Мы писали уже, что основная структура фукианской мысли совпадает со схемой лакановских дискурсов: власть — субъект — знание — желание. «Человек» есть продут тех или иных практик себя — таково одно из главных открытий постмодерного мышления, совпадающего, как показал великий христианский мыслитель Хоружий, с основоположениями восточнохристиансского (аскетикодогматического, патристического, исихастского) дискурса. Действительно, если «человек» может быть и райским и падшим, и грешником, и бесоодержимым, и святым — то что же тогда такое «человек»? Если в ходе исихастской практики падшее существо становится «богом по благодати», то и вправду: «человек» есть продукт практик себя — как раз тех, которые стали главным предметом исследований позднего Фуко, венцом коих служит четвертый том «Истории сексуальности», посвященный христианским практикам себя в связи с вопросами пола/гендера/сексуальности.
«Воля к знанию» — первый том «Истории сексуальности» Мишеля Фуко, где он описывает ситуацию: вот одни защищают ЛГБТК+*, а вот другие постоянно ругают ЛГБТК+*. Суть в том, что и «либерал», и «консерватор» не понимают, что они — и тот, и другой — одинаково подключены к диспозитиву сексуальности, одинаково одержимы сексом — движимы требованием постоянно и все больше и больше говорить о сексе. Главная загадка не в сексе, а в том, почему мы так много о нем говорим. Помимо всего того, что происходит с сексуальностью в современную эпоху, по-настоящему загадочно вот это — дискурсивный взрыв вокруг секса, беспрерывная болтовня о сексе. Фуко говорит: то, что известно как «подавление секса» в христианском мире, есть лишь предлог, триггер, спусковой крючок, мотив для разговора о сексе — желания выявить истину о сексе, принуждение к знанию о сексе. Если другие цивилизации характеризуются «искусством эротики», то христианский мир изобрел «науку о сексе», диспозитив сексуальности. управляющий и консервативыным негодованием «либерастией» и самой «либерастией». В чем причина?
Христианский монастырь есть коллектив ушедших от мира, от семьи, от рода. Представьте себе христианского аскета: как у человека у него сохраняется сексуальный инстинкт, который у монаха, однако, просто нет никаких возможностей (в рамках, по крайней мере, принятых правил игры) никуда подключить, ни в какие социальные связи. Монах остается один на один с сексуальностью. То есть — вот что важно — сексуальность как таковая (не как супружество, не как удовольствие, а «просто сексуальность») впервые появляется — как бы это ни было на первый взгляд странно — в христианском монастыре: «сексуальность» как предмет практики «знания», а не «удовольствия».
Монах, с другой стороны, уходит в монастырь, чтобы нечто с собой сделать — сотворить «нового человека». Одна из технологий синтеза нового человека — откровение помыслов, в частности «блудных». В монастыре впервые сексуальность, самые сокровенные желания выступают как нечто, что следует проговорить, нечто, чью истину надо познать, появляется некая дискурсивная работа с сексуальностью, какая-то не-сексуальная работа с сексуальностью — начинается долгая история выяснения истины о сексуальности. В монастыре «искусство эротики» отменено, чтобы воссияла наука о сексе: аскетика как перводиспозитив сексуальности.
Монастыри — испытательные площадки христианского мира. Практики, там рожденные, затем распространяются на весь христианский мир. Практики выявления истины о сексе, практики проговаривания тончайших сексуальных помыслов, практики особой работы с ними распространяются христианским пастырством на огромные человеческие массы в течение многих веков. Фрейдизм — дальнее следствие моаншеских дискурсивных и аскетических практик; и тем самым то, что мы в этой цикле делаем вполне органично: фрейдизм не внешняя христианству реалия, а этим последним рожденная.
Сексология, психоанализ, «освобождение секса», сексуальная революция, гей-парады и пр. и пр. и пр. — это все — лишь эффекты христианского монашества и пастырства, их новации теоретической проблематизации и практического преобразования «традиционной» сексуальности. «Брак»? — лучше «девство»! «Семья»? — лучше монашеская «коммуна»! «Традиционная мудрость»? — лучше подрывная аскетическая истина! — вот где начинается «современность».
И вот почему это важно для нас: все, что произошло и происходит в современности, должно быть осмыслено как следствие христианства, ибо «современность» есть имя того мира, который сформировало христианское человечество. И вот Фуко сделал это со всем тем, что происходит с современной сексуальностью — как нам не быть благодарным этому отнюдь не христианину! И это, конечно, западня для «христианских консерваторов» — они не могут богословски схватить историю христианского человечества, они просто критикуют — что? — да именно мир, созданный христианами, то есть критикуют «христианские консерваторы» на деле само христианство, его исторический путь, и, следовательно, в «консерватизме» своем они защищают язычество, ибо «традиционные общества» суть общества языческие. На самом деле ситуация много, много сложней, чем кажется «либералам» и «консерваторам». Вообще труды Фуко — пример образцового, возвышающегося и над консерваторами, и над либералами исследования сексуальности, дискурсивного взрыва вокруг сексуальности.
Кратенько свяжем, как мы это делаем на протяжении всего нашего цикла, сексуальность с социально-политическим контекстом. Вот христианство, вот монастыри, вот мутации сексуальности. А в своей лекции от 28 января 1976 г. из курса «Нужно защищать общество» Фуко говорит: история есть дискурс господства — история королей, военных побед, «славных достижений» — все это нужно для поддержки верховной власти. В конце Средних веков, в начале Нового времени появляется «контристория»: дискурс, утвержающий, что помимо победителей есть и побежденные; помимо господ есть и рабы. Эта контристория есть, как утверждает Фуко, библейски понятая история, ибо Библия и сама по себе есть, и служила для Запада антигосподским, антитираническим дискурсом — фундаментом для вызова властям, фундаментом восстания. И вот эта библейская контристория (история угнетенных, а не господ) послужила истоком революционного дискурса. Так история Запада есть противоборство двух историй — истории Рима и истории Иерусалима. И Фуко становится на сторону Иерусалима, Библии, Революции.
А в курсе 1977–1978 гг. «Безопасность, территория, население» Фуко ставит в центре проблему «управленчества», «правительственности», то есть современных политических форм в их отличии от суверенитета, господства, классических форм властвования. Фуко считает, что исток управленчества, его первомодель — христианское пастырство, «управление душами» — вещь совершенно уникальная, и до и вне христианской Церкви не встречающаяся больше нигде, кроме христианства. Зародившись в монастырях, распространившись на весь христианский мир (Запад) через Церковь, начиная с Нового времени пастырская модель уничтожила господскую модель, породив современные общества, современную политику. Христианство задает модели современности; секуляризация — не отмена христианства, а исполнение его программ в социальных практиках; в данном случае Фуко прослеживает христианский генезис современной политики, но все специфические реалии современности имеют христианский характер.
В ряде своих интервью Фуко говорил о «политической духовности», спрашивая: «что же в современном мире может вызвать у человека желание, склонность, способность и возможность такой революции, такой социально-политической борьбы, где нельзя заподозрить даже малейшее желание власти и выгоды, то есть политику «Иерусалима», а не «Рима»? Миф, духовность — вот что может преодолеть капитализм».
У нас тут нет места воспроизводить все, что писал Фуко о религии; мы привели эти краткие замечания лишь затем, чтобы показать социально-политический контекст, социально-политические следствия того, что производят христианские практики в области сексуальности. Важно здесь вот что: если ранний Фуко изучал то, как власть производит субъекта, то поздний Фуко изучает, как субъект производит сам себя; и образцовый здесь пример — для самого Фуко — христианские практики себя.
Итак: античные практики себя, как правило, характеризуются Фуко через феномен парресии — «истинных речей» Учителя практики к адепту практики. Иными словами, античные практики себя относятся к Г-дискурсу: учитель (S1), занимая господствующее положение, держит «истинную речь» (S2), результатом чего выступает формирование адепта (S), чье желание отброшено (а):
S1 (власть) → S2 (знание)
— —
S (субъект) а (желание)
Все меняется в христианских практиках себя: тут парресия принадлежит уже адепту — практика, известная как откровение помыслов (разновидности: исповедь, покаянная речь, речь самонаблюдения, «внимание», «трезвение»). Принципиально, что это не И-дискурс, не истерические вопли, где истерик что-то орет господину, но А-дискурс, в ходе которого адепт работает с самим собой, производит самого себя (становление «богом по благодати»), выводя свои желание на свет, управляя ими: не желания стихийно им управляют, как у истерика, а он управляет желаниями, высвечивая их истину. Желание высвечивается, освобождается и направляется к своему Абсолютному Объекту — к Богу: такова суть христианских практик себя. То есть: само желание, объект-причина желания (а) открывается субъекту (S), результатом чего выступает истина (S2), и тем отбрасывается сама структура господства (S1):
а (желание) → S (субъект)
— —
S2 (знание) S1 (власть)
(мы дали фукианские версии лакановских дискурсов Господина и Аналитика; очевидно, аналог дискурса Истерика у Фуко нужно искать в его анализе «безумия», а дискурса Университета — в его анализе дисциплинарных обществ, образовательных структур и т. п.).
Такова формальная структура христианских практик себя: не учитель, но адепт практики держит речь: начинается восхождение субъекта, характеризующее историю Запада: эпоха личностности. Конкретику — относительно области сексуальности — мы находим в четвертом томе «Истории сексуальности» — в «Признания плоти»; но это уже в следующем выпуске: догматика девства!
2019, 2021
*«Международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено на территории РФ.
