на наш Телеграм
В прошлой серии Рене Жирар показывал нам, как христианство разрушило традиционные общества; в этой серии Гейдар Джемаль противопоставляет традиционализм — политической теологии единобожия.
Традиционализм vs монотеизм
Своеобразие философии Гейдара Джемаля кроется в его полном согласии с традиционалистской доктриной (Генон и его продолжатели, в частности — Александр Дугин, например) при полной же ей оппозиции. То есть, Джемаль — анти-традиционалист (анти-генонист, анти-дугинист…) в строгом, точном смысле. Традиционализм утверждает — и Джемаль с этим согласен — следующее. Есть интегральная, общая для всех цивилизаций Традиция, общая для всех метафизика (которая более-менее сводится к платонизму/веданте). Реальность есть поток появлений-исчезновений; этот поток связывается в одно тем, что он состоит из того, что уйдет в ничто. Тотальность негации — вот что связывает поток реальности. Эта Тотальность, это Единое, То, что ничтожит Все и тем делает Все — Всем, оно есть сакральная реальность: Единое, Вечное, Абсолютное etc. Традиция осуществляет связь с сакральным. Таковы «хорошие», традиционные, сакральные общества — все общества, кроме западных, (пост)христианских, ибо последние — профанные общества, потерявшие сакральность, безбожные общества.
Джемаль, согласный с традиционалистским прочтением сакральности и профанности, добавляет, однако, следующее: сакральному поклоняются язычники, т. е. все религии, кроме религий монотеистического Откровения. Абсолют Традиции есть не кто иной, как Сатана, Иблис, Великое Существо, Космос-Общество; архонт миропорядка (ап. Иоанн), бог эона (ап. Павел). Тотальности Всего противостоит некая Не-Тотальность. Джемаль здесь хорошо играет с метафизикой. Если классическая метафизика делает одно отрицание — отрицание Всего, в результате которого остается Единое (отрицание временного, дающего Вечное; отрицание относительного, дающее Абсолютное, etc.), то Джемаль совершает второе отрицание — отрицание Единого, в результате которого получается Бог пророческого Откровения.
Все минус все сущее = Бытие — формула язычников. Минус Бытие — формула монотеистов. Здесь видим принципиальное различие язычества от монотеизма. Язычники поклоняются Космосу, Бытию, Тотальности всего, отрицающей все частное; монотеисты — Неотмирному Субъекту, не выводимому из бытия. Бог пророческого Откровения никоим образом не выводим из бытия, миропорядка, эона.
Человек, разумеется, есть мирское существо. Однако он устроен как зеркало: от отражает Все (почему, во-первых, и может выйти на Великое Существо, а во-вторых, отвергнуть его). Принципиальна амальгама зеркала, черная обратная сторона его: в человеке нет ничего кроме того, что он отражает, и того ничто, кое позволяет отражать все, точки нетождества со всем. Бог есть Тот, Кто противостоит Всему, но таков и человек (Бог — онтологически, человек — гносеологически). Язычество ставит на зеркальность человека: человек отражает Все и поклоняется Всему, Мировому Существу, но оно не знает про амальгаму зеркала, не знает того, что существо субъекта в том и состоит, что он не тожественен Всему. А коли такое нетождество есть, то метафизика тождества ложна.
Но обратите внимание: все традиции как раз работают над тем, чтобы растворить субъекта в тотальности (нирвана и пр.). Монотеизм ставит на обратную сторону зеркала, но то, что позволяет отражать и не является ни отражением, ни всем тем, что может быть отражено. Нетождество субъекта позволяет ему выйти на Того, Кто безусловно неподобен Всему, Непредставим, Неотмирен. Язычники, служа Сатане, хотят, чтобы люди растворились в Едином — Сатане. Монотеисты поднимают восстание против Единого, хотят, чтобы мир сей пал вместе с архонтом-богом его.
Политическая теология пророческого Откровения
Такова в кратчайшем очерке метафизика и антропология Джемаля. Далее он делает переход к социологии. Тотальность Бытия, Мировое существо есть Космос, мир. Переходник от Мирового Существа к людям — Общество-Власть, система угнетения. Есть принуждающий Космический Закон, есть принуждающие социальные законы. Как есть архонт космоса, бог века сего, царствующий надо Всем, так есть правители, правящие людьми. Принуждение, угнетение, смерть царствуют на всех уровнях единой онтологической машины несвободы. Мировая данность давит на всех нас и космически, и биологически, и социально. Языческие жрецы поклоняются Мировому Существу и его именем освящают социальный порядок. Каждое частное — частица Целого: общества, возводимого к власти, космоса, возводимого к его архонту, Всего, возводимого, его богу.
Система живет жертвоприношением. Мировая данность жрет людей. Буквально. Системно это происходит в краже человеческого времени. Система заставляет работать на себя, то есть тратить на нее рабочее время, а время — главный ресурс, материя самой жизни, сама экзистенция. Итак, внизу — раб, отдающий свое время Фараону, вверху — жрецы, поклоняющиеся Мировому Существу и обожествляющие Фараона. Так Джемаль связывает трудовую теорию стоимости с теологией. Экзистенция человека отчуждается в пользу Общества-Власти-Космоса-Эона в форме отчуждения труда: время-экзистенция-энергия людей идет на продукты работы, каковые отчуждаются в пользу системы.
Монотеизм бросает мировой системе угнетения вызов. Вызов самому Бытию. Это возможно в силу нетождества субъекта Всему силой Неотмирного Контрбытийного Бога. Бог посылает пророков — Авраама против Вавилона, Моисея против Египта, Иисуса против Рима, Мухаммеда против Ирана. Они свергают идолов, то есть власть царей, власть жрецов, власть Мирового Существа. Монотеизм есть религия Революции, ликвидации угнетения на всех уровнях — политическом, социальном, космическом, онтологическом. Фараон/Кесарь есть бог; порядок его власти есть сакральный порядок; идеология его порядка есть Сакральная Традиция; прийти и сказать: «Ваши боги — демоны, ваши сакральные сказания — мерзость, ваш порядок — несправедлив» означает начать революцию. Это и есть пророческий монотеизм.
Все это прекрасно, пока Джемаль не переходит к конкретной политической, социальной аналитике. Тут становится все хуже, все страннее. Классов нет, есть касты. Нет групп интересов, есть тайные «клубы». До сих пор есть жрецы, работающие на европейскую знать, которая тайно правит миром. Они претворяют проект самообожествления, слияния с Мировым Существом. В общем, Джемаль скатывается в оккультистско-
Тут урок для политического теолога: Джемаль не смог правильно гармонизировать метафизический и социологический уровни своих рассуждений; неверная гармонизация искажает всю картину и выливается в оккультные и конспирологические фантазии. С метафизикой надо было кончать при переходе к трудовой теории стоимости (время, с одной стороны, экзистенциальное понятие, с другой — политэкномическое; вот тут и можно было бы строить синтез теологии и политэкономии); но Джемаль тащит метафизику дальше, отбрасывает научный подход и все кончается плохо.
Строить политическую теологию надо не так: теология должна находиться на собственно теологическом уровне; на социологическом уровне ее уже не должно быть, иначе — мы начинаем творить мифы. Политическая теология состоит из двух уровней: теологии и политики, и каждый из уровней должен быть на своем месте, секрет — в их гармонизации без смешения. Надо оставаться и ортодоксальным теологом, и ортодоксальным марксистом: тогда политическая теология будет работать как надо, а не превращаться в фэнтези, как у Джемаля. В итоге Джемаль, отвергая традиционализм на уровне метафизики, принимает его на уровне социологии и политологии, превращая их в бред.
Но это технические, так скажем, моменты. В чем глубинная причина искажения политической теологии у Джемаля? Вспомним принципиальное для традиционализма деление на хорошие сакральные общества и плохие профанные, где последними оказываются (пост)христианские общества — но не исламские! Если Джемаль прав (а нам кажется, прав) и сакральные общества есть общества поклонения Великому Существу, Сатане, социально-космической тотальности, то профанные, (пост)христианские общества есть победа над сатанизмом, триумф единобожия.
Христианство победило традиционализм, десакрализовало Сакральную Традицию, ниспровергло ее. Но Джемаль не может так сказать: он мусульманин. В его конфессиональной логике необходимо, чтобы умма была субъектом сопротивления, а все прочие (включая профанные общества (пост)христиан) — субъектом угнетения. Джемалю надо это как-то объяснить, и он пускается в фэнтези: на самом деле профанизм — не ликвидация традиционализма, а его скрытая, усиленная форма. На самом деле на Западе до сих пор есть жрецы, служащие проводником власти от Мирового Существа к европейской знати, коя на самом деле до сих пор правит Западом. Все это нужно, чтобы как-то смазать тот очевидный факт, что традиционализм (сатанизм, язычество) преодолен христианством, а не исламом. Поэтому и искажается политическая теология Джемаля: не может так быть, чтобы марксизм, западная теория, была права, Джемаль придумает свою исламскую: касты, воины, жрецы… (хотя ведь теория каст — индийская, а Джемаль берет ее и вовсе в узкотрадиционалистском смысле Генона и Ко — то есть опять в некую западную идею, и, ко всему прочему, крайне сомнительного интеллектуального качества). Если класс есть эмпирически находимая социальная реальность, то каста — нечто, что существует только в голове у Джемаля. Нежелание увидеть реальность привело Джемаля к созданию теории, с помощью которой реальность действительно увидеть нельзя.
В итоге у Джемаля получается так, что профанизм не только не победа над традиционализмом, но и его усиление, он хуже «традиционного» традиционализма: профанизм есть криптонеотрадиционализм. Здесь становится видно, что Джемаль не до конца преодолел традиционализм, и что круговым движением он возвращается к нему. Происходит то, что Жирар писал об исламе вообще: если единобожие есть то, что уничтожает сакральное насилие (онтологическую негацию по Джемалю), и после единобожия нет никакой возможности вернуться к «традиционному» сакральному насилию, то для его новой жизни после победы единобожия требуется такой вид единобожия, который ресакрализует насилие уже на базе самого единобожия: требуется ислам. И такова, в частности, философия Джемаля с его «воинами» и пр. Не профанизм — новая форма традиционализма, а сам проект Джемаля и подобные ему суть попытки таких проектов.
Двойство Джемаля есть отображение двойства ислама. (Впрочем, надо оговориться, что и традиционалистская доктрина сама по себе и ее критическое прочтение Джемалем много сложнее и объемнее, чем я здесь грубейше наметил. Тут в скобках замечу только, что более глубинное чтение джемалевского толкования профанизма как криптонеотрадиционализма показало бы, как кажется, что Джемаль как могучий мыслитель чисто диалектически из двух псевдоальтернатив выбирает третью истинную альтернативу. В выборе между традиционализмом и «современностью», разумеется, «обе хуже», разумеется, надо выбирать третье; но у нас нет, к сожалению, времени: все привлекаемые нами тексты нужны нам не сами по себе, а для нашей концептуальной постройки; надеюсь это разъяснение снимет с нас часть вины за поверхностное чтение текстов.)
Так в философии Джемаля смешиваются два потока: освободительная весть единобожия и ресакрализация. Скажем, Джемаль из западных авторитетов называет только Декарта (который, по Джемалю, вообще принимает причудливую роль чуть ли не единственного подлинно исламского философа: ведь традиционная исламская философия, по Джемалю, загажена эллинской мыслью — то есть языческой метафизикой). Примечательное упоминание, ибо Декарт есть точка, с какой начал свое победное шествие модерн, то есть профанизм. Но вообще к джемалевскому контронтологизму близки, например, в иудейской традиции — Левинас с его приоритетом Другого над бытием, в христианской традиции — Бердяев с его приоритетом свободы над бытием. Но эти источники Джемалю не ко двору, ибо тогда вышло бы, что его теология не специфически исламская, а общемонотеистическая.
Или, например: Джемаль не любил Хайдеггера из-за его онтологизма. Но ведь то, что предлагает Джемаль, — это просто-напросто хайдеггерово онтико-онтологическое различие, разрыв между тотальностью сущего и Бытием. Как мы уже писали, онтико-онтологическое различение есть вообще основополагающая операция для монотеизма. Первое отрицание Джемаля (от эмпирики к негации) есть то, что Хайдеггер называл онтотеологией, забвением бытия, метафизикой верховного сущего, а второе отрицание Джемаля (отрицание уже негации, отрицающей эмпирику) есть то, что Хайдеггер называл онтологией. Между прочим, так же ошибался Бердяев — обоим не нравилось слово «бытие», хотя и Бердяев в утверждении примата свободы над бытием, и Джемаль в своих двух отрицаниях просто проводили хайдеггерово онтико-онтологическое различие.
Например, современник Джемаля — Хоружий, исследователь исихазма (Джемаль страшно не любил исихазм, считая, что обожение — типический пример растворения субъекта в тотальности) тоже проводит деление по линии монотеизм/политеизм. Политеистические традиции в своей онтологии единого бытия, то есть онтотеологии (неоплатонизм, индуизм, буддизм, даосизм) есть эссенциалистские доктрины: тотальность сакральных сущностей, мирская иерархия, где субъект — грех, недоразумение или ошибка. Цель этих доктрин — вернуть субъекта на свое место: растворить в тотальности. Монотеизм же (в его высшей форме — исихазме) в своей онтологии расщепленного бытия, то есть в онтико-онтологическом различии есть антиэссенициализм, энергетизм, то есть доктрина не сущностей, а энергий (воли, желаний, устремлений, действий и пр.). Здесь субъект не растворяется в тотальности, а спасет себя от нее, устремляясь к Неотмирному Субъекту.
Так, например, в социальной сфере Хоружий выделяет парадигму освящения и парадигму обожения. Первая освящает мир сей. Вторая предполагает активность субъектов, динамику, отвержение мира сего, не-сакральности власти, не-сакральности традиционных институтов и пр. Политически: оппозиция Империя и Пустыни. Что в мышлении есть метафизика/эссенциализм/
Монахи и девы
Двойство позиции Джемаля видно в сфере пола/гендера. На первый взгляд, он здесь явный традиционалист, полностью против «третьего пола», победившего, как кажется Джемалю, на Западе, полностью за традиционную исламскую мораль (сводимую так или иначе к антифеминизму и пр.). Джемаль не ставит вопрос об оппозиции монотеизм/традиционализм в сфере пола/гендера. Он просто встает на сторону традиционализма, против западного «вырождения». Но есть у Джемаля и более интересные мысли относительно пола/гендера.
С этого места и уже до конца мы будем заниматься критикой современного положения в сфере пола/гендера, феминисткой, ЛГБТК+*, квир-идеологии. Мы уже успели определить их как продукты распада генитальности, промежуточные явления между крахом генитальности и триумфом новой сексуации — латентности (и именно в этом ответ на вопрос о гендерно-половой подоплеке оппозиции монотеизм/политезм: политеизм предполагает генитальность, монотеизм предполагает латентность). Таким образом, рассматривать их надо не в сравнении со старой сексуацией (генитальностью) — типичная здесь ошибка и сторонников, и противников, а новой — латентностью. Начнем со статьи Джемаля «Чертовы куклы».
Христианский аскетизм, мизогиния есть черта общая для всех монотеистических религий — с козырей начинает Джемаль (что примечательно, подчеркивая, что эта черта не так сильно выражена в исламе; удивительным образом подчеркивая в данном случае радикальность христианства в сравнении с исламом). В чем смысл этой мизогинии?
Семья — что социологически, что психоаналитически — есть ячейка мира сего. Младенец рождается, вскармливается, воспитывается матерью: мать вводит человека в мир сей, в общество. При этом общество-то — патриархальное! Мать приобщает ребенка (сына, дочь) к патриархату, она — проводник социализации, она подключает человека к Мировому Существу! Это важная мысль: патриархат, общество мужского господства, имеет себе важнейшую женскую опору — женщины воспитывают патриархальных мужчин и женщин, женщин воспитывают так, чтобы они выбирали патриархальных мужчин. Без женской поддержки воспроизводство патриархата невозможно. Мать — хранительница патриархальной традиции, в том числе угнетения женщины (примеры бесчисленны, вспомните сами, какие на ум придут). Дочери придавлены, понятным образом, в такой системе. Сыновья восстают — но это восстание вписано в патриархат, предписано им — сыновья восстают против малого общества семьи, чтобы войти в большое общество — социум, то есть, по Джемалю (не забываем метафизической рамки), — в земную проекцию Мирового Существа, Сатаны. Где же найти восставшим сынам укрытие от большого общества? В создании уже собственной семьи, новой ячейки патриархального общества! Так, по Джемалю, выглядит цикл воспроизводства патриархата.
Здесь надо сказать нечто, крайне часто не понимаемое в феминизме. Угнетены оба пола, да женщины вдвойне (мужчина — раб, женщина — раб раба), но оба заперты в системе угнетения.
Патриархат, хотя и строится на мужском господстве, угнетает большинство мужчин, ибо большинство мужчин включены в иерархии подчинения мужчинам-господам. Если женщину «имеют» (и в собственническом, и в сексуальном аспектах), то большинство мужчин тоже «имеют» внутри мужской иерархии, коя имеет структуру платонической гомосексуальности, о чем мы писали уже. Большинство мужчин — не-мужчины, подчиненные Мужчине-Вождю. Таким образом, феминизм, борьба против угнетения — выгодна обоим полам, должна быть борьбой обоих полов — борьбой за общество, где никто никого не «имеет» во всех смыслах этого словца. Как писал Маркузе:
«Все, что в рамках патриархальной системы представляется женской антитезой мужских ценностей, на самом деле может составлять подавленную социально-историческую альтернативу — социалистическую… В патриархальном обществе особые качества приписываются женщине как таковой, и покончить с этим обществом можно как раз отрицанием такой ограниченной атрибуции: нужно дать этим качествам развернуться во всех секторах общественной жизни, относящихся как к труду, так и к досугу. Освобождение женщины в таком случае совпадет с освобождением мужчины».
Как же должен выглядеть подлинный бунт, бунт, не воспроизводящий патриархат, общество, не поддерживающий земную проекцию Мирового Существа? Как радикальный аскетизм, монашество, христианское скопчество, порывающее и с семьей, и с обществом, не воспроизводящем семью и строящем новый социум. Мы об этом уже много говорили, но здесь интересно, что это все говорит (не буквально, конечно) исламский мыслитель Джемаль.
Вот чего не понимают: христианское «женоненавистничество» есть отрицание женщины при патриархате, то есть отрицание патриархата, ликвидация позиции мужчины-господина, введение скопчества. Отрицается не столько женщина, сколько тот, кто хочет ее и владеет ей, — отрицается традиционная мужская социализация в пользу того, кто отказывается от женщины, от семьи, то есть от патриархата.
Джемаль пишет: «женоненавистническая позиция исторического христианства есть лишь крайняя форма оппозиции естественному космосу» — христианство просто проговаривает вслух то, что предшествующие и последующие монотеистические традиции предпочитали предать молчанию. Но именно на женоненавистничестве христианство строит общество равноправия — почему? — надо было пройти сквозь эту радикальную аскезу, чтобы сначала уничтожить того, кто владел женщиной, чтобы явился тот, кто мог бы с ней быть равен.
Монашество есть операция, порождающая общество равноправия полов. Какой гендер у монаха? Сами они считали, что вышли из человечества и приняли ангельский чин-гендер: монахи — те, кто живут вне семьи, вне собственности, вне власти (обеты целомудрия, бедности, послушания). Почему другие вне-монотеистические формы аскетизма не дают таких же эффектов? На этот вопрос мы отвечали выше: христианский аскетизм носит антиэссенциалистский характер, культивирующий субъекта настолько, что субъект — именно в качестве субъекта, вот этой конкретной личности — «увековечивается» в общении с Неотмирным Субъектом. Христианство есть радикальный персонализм, монашество есть практика радикального персонализма (трансцендентный эгоизм, по Леонтьеву). Вне-монотеистический аскетизм работает на аннигиляцию субъекта, его уничтожение: это не радикальный подрыв социума как в монотеизме, а его крайнее выражение. Если Мировое Существо подчиняет субъекта на нижних уровнях социума, включает в себя, как шестеренки в монструозный механизм угнетения, то на высшем — мистико-аскетическом — он его растворяет в себе, полностью поглощает.
Тут одна из типичных ошибок: «все религии одинаковы, лишь отличаясь по внешности». Наоборот: везде есть какой-то культ, специальные служители культа, какие-то люди, занимающиеся теми или иными духовными практиками и собирающиеся в общины. Внешне как раз все примерно одинаково, а вот внутренне все разное вплоть до противоположности. Так можно сказать, что у нацистов, либералов, анархистов, коммунистов, социал-демократов нет никаких различий, на основании того, что у них всех есть партии, уставы, программы, лидеры, митинги, выборы и пр.: дескать, есть только внешние различия (названия, символика), а занимаются они одним и тем же.
Но какова женщина, не воспроизводящая патриархат, по Джемалю, кто она? Дева (дева-воительница). Ибо дева — человек женского пола, достигшая полноты развития (не ребенок, вполне развитая особь хомо), но не имеющая мужчины, детей, семьи. То есть соответствующая развиваемой нами здесь формуле латентности.
Но дева — самоочевидно женский вариант христианского скопчества, монашества. Война полов — ибо любой мирской порядок есть порядок угнетения, то есть мирской порядок всегда основан на том или ином конфликте, в частности якобы мирный традиционный гендерный порядок разумеется основанным на скрытой войне — прекращается только в образе девы-воительницы, ибо только с ней мужчина может совместно вести борьбу против Общества, в ней находит себе равноправного партнера в деле, которое не касается секса и семьи.
Тип русской девушки-революционерки — не буржуазный, а революционный феминизм; но понятным образом таковой мужчина — тоже выпадает из генитальности в латентность, раз он не «имеет» деву, а на равных сотрудничает с ней в сфере, не касающейся секса и семьи (я думаю, еще о развитой Булгаковым теологии Богородицы и Предтечи как архетипов женщины и мужчины: Дева и Девственник). Отвержение насилия — «бабская» черта, женщина — воплощение инертности социума и материи. Не бунтуйте, все хорошо, терпите. Дева — учит нас Джемаль — единственная модификация женщины, которая может быть подлинной подругой мужчины — ибо она бунтарка. Бунт девы-воительницы и мужчины-героя — вот вариант монашеского радикализма «в миру» по Джемалю. Единственное мыслимое равноправие и сотрудничество полов — борьба девы-революционерки и мужчины-революционера против патриархата, включая и его женскую опору, против социума, против мира сего, против архонта-бога его.
Именно поэтому современный мир противостоит и девам, делает из них самок, и мужчинам, делая из них мальчиков. Господствующих самок и покорных мальчиков. Этот вывод Джемаля полностью совпадает с выводом Алена Бадью, к «Истинной жизни» которого мы перейдем в следующий раз.
2019, 2021
*«Международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено на территории РФ.
