на наш Телеграм
«Пост и молитва приводят ко вратам рая, а милостыня открывает их» — так выдающийся русский старец и исповедник архимандрит Павел (Груздев) (1911–1996), вовсе не многопишущий богослов, сформулировал самое существенное в христианском подвиге. Попытаемся развернуть этот «тезис» отца Павла, основываясь на его словах и свидетельствах о старце.
Молитва Иисусова заменяет все правила и молитвы
В одной из проповедей отец Павел приводит притчу, которая очень много дает для понимания того, что такое молитва:
Родные мои, и молиться! Как можешь, так и молись. Скажу пример. Едет архиерей в один знаменитый монастырь.
Глядит: на палубе да что за народ?
— Господи, — он говорит, — что там такое?
Говорят:
— Владыко, во-о-от островок. На этом островке живут святые люди.
Владыка говорит:
— Нет, святые или не святые, никто знать не может.
— Владыко, правильно. Живут святые люди…
Ну, архиерей — сила, велит лодку отчалить. Подъехали к островку. На этом островке стоят три человека, ухватившись за руки. Кланяются ему. Под благословение подошли.
Он говорит:
— Что вы за люди?
— А мы, — говорят, — владыко, когда-то мы были рыбаки, потерпели крушение и дали обещание: Господи! Где мы очутимся на твердой земле, с этой земли не уйдем. Вот очутилися на этом острове. С тех пор здесь живем. В год раз к нам приезжает священник с материка, нас исповедует.
Он говорит:
— Хорошо, а как же вы молитесь?
— А мы, — говорят, — владыко, знаем, что Святая Троица во Едином Существе. Нас трое, и Святая Троица — Трое, и мы вот молимся: «Трое Вас и трое нас. Помилуй нас, Один Бог!»
Проповедь перед исповедью. 19.11.1987
Далее в рассказе отца Павла архиерей научает отшельников главной христианской молитве «Отче наш», но на полпути обратно трое жителей острова чудесным образом, ступая по поверхности моря, догоняют корабль, чтобы попросить епископа напомнить молитву, слова которой они уже забыли. Епископ удивляется и говорит бывшим рыбакам, что при той силе веры, которая позволяет «бегать по морю», никакие другие молитвы и не нужны.
Легко истолковать эту притчу как проповедь ритуального опрощения, отказа от сложного литургического наследия Церкви и замены его произвольными словами, которые человек может изобрести и сам. Мы, однако, должны указать на две вещи.
Во-первых, речь идет, конечно, не о случайном наборе слов, хотя в притче молитва напоминает народную присказку. В действительности отшельники внятно исповедуют догмат о Троице, а стало быть, и о Христе — втором Лице в Ней. Очевидно, что перед нами пример крайне сжатого, формульного изложения православной догматики. Христологический аналог такой «молитвенной формулы» — молитва Иисусова, которая формально тоже не содержит обращения к другим ипостасям Троицы, однако предполагает, что молящийся включает это знание в обращение ко Христу: если он не считает Иисуса Богом, единосущным Сыном Отца, и не предполагает действия Духа в своей жизни, то и обращение ко Христу не имеет смысла.
«Молитва Иисусова заменяет все правила и молитвы» — такая запись есть в дневнике отца Павла. Он указывает не на то, что молитва может быть какой угодно, а на ценность произносимого слова — лучше сказать краткую Иисусову молитву (или молитву Троице, как чудотворцы-островитяне), но полностью осмысленно, «с сердечным участием», чем много страниц глубокого, но непонятного, текста.
Молитва. Человек — как птица без крыльев, так человек без молитвы жить не может. Родные мои! Аух! Устаем, скоро восемь десятков. Да Господи, утром-то встанем: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Разок хоть перекреститься правильно, чем сто раз вот так. Обед пришел. Вот бы где помолиться-то и «Отче наш» бы прочитать — да и забыли. Дак опять: «Господи, благослови!» Вечер пришел. Радикулит какой-то, да у кого давление бывает, а у кого и нет. Дак хоть подойди к постели-то, да и сообрази-то: «Да слава Тебе, Господи! День прошел, благодарю Тебя, Господи!» Вот это маленькие три-то молитвы, а их желательно каждый день повторять. Это очень желательно, а еще кроме того к этому и прибавить — и похвально.
Проповедь перед исповедью. 19.11.1987
Святая простота
Во-вторых, дело не только в тексте молитвы, но и в том, кто этот текст произносит. Сквозная характеристика отца Павла — она встречается в каждом втором из воспоминаний о нем — «простота».
«Внешним видом своим он не выделялся, но поразил меня простотой в отношениях с людьми и некоторой даже, как показалось мне, грубостью. Впрочем, позже я понял, что грубость эта была кажущейся» (преосвященный Евстафий (Евдокимов), епископ Читинский и Забайкальский);
«Главное, что бросалось в глаза, была его редкостная, поразительная простота» (архимандрит Вениамин (Лихоманок);
«Когда он по делам храма приезжал в Ярославль, он бывал у меня дома, играл с моими детьми. В общении с ними он был очень простым и душевным человеком» (протоиерей Павел Красноцветов);
«Первое, что бросилось в глаза, — батюшкина глубокая простота и в то же время — огромная духовная сила, которой он обладал. Он как-то сразу располагал к себе сердца — располагал своим душевным отношением, сердечной заботой» (протоиерей Сергий Козлов);
«В отце Павле прежде всего поражала, конечно, простота. Простота истинная, нелицемерная. Не та напускная «простота», которой сейчас пытаются прикрыться многие, а настоящая простота, простота Христова» (протоиерей Григорий Гогишвили) и т. д.
Что это за «простота»? Блаженный Диадох Фотикийский в «Подвижническом слове», которое вошло в «Добротолюбие», пишет, что «чувство душевное в действовании своем было едино в состоянии невинности; грехопадением оно раздвоилось, а благодать Святого Духа опять возводит его в простоту единства». То есть простота — это такое состояние души, душевного устроения, которое соответствует душевному состоянию человека в раю, когда — это тоже многократно описано у Святых Отцов — ум и воля были обращены к Богу, а чувства с легкостью, естественно подчинялись руководящему устремлению. Результат грехопадения — раздвоение человека, когда одна его часть, ум, все еще способна к богосозерцанию, а вторая, чувства, стремится к земному. Вернуть это единство, подлинное духовное здоровье стало возможно благодаря Христу.
Но подражание Его подвигу — тоже настоящий подвиг — и интеллектуальный в том числе. Духовная простота может выглядеть как угодно — например, как ребячество, как юродство, как внешнее опрощение в народническом или толстовском смысле — все это мы найдем в воспоминаниях об отце Павле. Но видевшие и слушавшие его поражались не его крестьянскому одеянию, не мологскому говору, не многочисленным афоризмам-поговоркам, а той простоте «Добротолюбия», которая происходит от сложности долгого и напряженного труда — умственного и телесного.
Мы в святом (хоть книжном, хоть живом), конечно, видим результат — простоту, саму святость, которую чаще всего намерены эксплуатировать в своих целях, для восполнения своей, хотя бы и нематериальной, неполноты. Святой же скорее желает, чтобы мы были причастны его подвигу, а точнее подвигу Христа, которому уже причастен он:
<…> Духовное чадо довольно известного московского видного исповедника иеросхимонаха Самсона [схимнахиня Мария]. Она большой подвиг несла, много скорбей и болезней у нее было. В последнее время уже с постели не могла встать. И я, будучи священником и в то же время заканчивая духовную семинарию, каждую неделю посещал ее, исповедывал и причащал. Она несмотря на болезнь, собралась, поехала, а точнее сказать, ее везли, тем более что она очень полная. Приехала в село Верхне-Никульское, села на лавочку у церковной сторожки и ждет, когда батюшка выйдет. А батюшка вышел и конкретно сразу ей в лоб: «Какая ты хитрая! Я одиннадцать лет копил, а тебе за пять минут высыпал бы все?» К чему это он сказал? Она говорит: не знаю».
Одиннадцать лет провел отец Павел в ссылках и лагерях и, как пишут его духовные чада, считал тюрьму лучшей (в своей жизни) школой молитвы, некнижной мудрости. Но для нас важнее не эта биографическая подробность, а то, что именно духовно опытному, переносящему со смирением телесные страдания, человеку (схимонахине Марии) старец не желает давать набор готовых ответов, предлагать волшебную таблетку от какого-то внутреннего или внешнего затруднения. Именно такого человека, возможно, уже готового к следующему шагу, он и призывает этот шаг совершить.
Самого Бога дело
Еще одна краткая сентенция в дневниках отца Павла: «Молитва — с постом с Богом соединяет. Милость — Самого Бога дело». Очень просто и очень точно: молитва — это способ соединения с Богом целого человека, а потому требует и телесного напряжения, в том числе воздержания от пищи. Хотя, отдавая должное посту как «ускорителю» молитвы, отец Павел все же не считает его чем-то абсолютным, неотменимым:
Уж как теперь не поститься — только постись. Но надо помнить: будьте мудры яко змея, а целы яко голубие. Двадцатый век. Пословица есть: пляши, враже, як пан каже. Предлагаемое да ешьте.
Проповедь к покаянию и слово в конце Литургии в день празднования иконы Пресвятой Богородицы «Достойно есть» 24.06.1985
Далее отец Павел приводит несколько поучительных историй, в том числе из своей жизни, когда он или известные ему духовные люди нарушали пост ради любви к ближнему. Действительно, по сравнению с чем пост представляется чем-то относительным? С тем, ради чего пост совершается, то есть по сравнению с божественным присутствием. А божественное присутствие отец Павел переживал, как он сам признавался, именно когда совершал «милость — Самого Бога дело».
Легко увидеть, какой евангельский эпизод, какая главка сильнее всего запала в душу архимандрита Павла (Груздева), какая представлялась ему самой важной, самой существенной — по крайней мере, для повседневной жизни христианина. Это «малый Апокалипсис», строки Мф 25:31–46, притча об овцах и козлищах. К этому эпизоду он постоянно возвращается в проповедях (см. скажем, превосходную беллетризацию евангельской притчи в цитируемой выше проповеди от 24.06.1985), и ключевые эпизоды своей биографии он осмыслял, оценивал, взвешивал, с точки зрения Страшного суда.
Христос обращается к нам через человека, который просит нас о помощи. Он становится тем, кому чего-то недостает, чтобы мы явили свою любовь. Мы получаем шанс не просто встретиться со Христом, а явиться перед Ним такими, какими Он нас замыслил. Отец Павел потому самым счастливым днем жизни считает не день рукоположения или монашеского пострига, не день освобождения из лагеря и возвращения из ссылки на Родину, а день, когда он увидел Христа и свой шанс на милосердие не упустил:
Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день, вот послушайте. Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые, наверное, и двадцати им не было. Их бандеровками называли: не знаю — что такое бандеровки? Знаю только, были они с Украины, хохлушки. Среди них одна, годов шестнадцать — красавица. Коса у нее до пят, и лет ей от силы шестнадцать. И вот она-то так ревет, так плачет! Как же горько ей, думаю, девочке этой, что так убивается она, так плачет.
Подошел ближе, спрашиваю… А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, с этапом вместе.
— А отчего девушка-то так ревет?
Кто-то мне отвечает из ихних же, вновь прибывших:
— Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела: день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня, и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нет, уже все съели.
А у меня в бараке была заначка, не заначка даже, а паек на сегодняшний день — буханка хлеба! Бегом я в барак, а получал восемьсот граммов хлеба как рабочий… Какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Хлеб беру и бегом назад. Несу хлеб девочке и даю. А она мне:
— Ни, нэ трэба! Я чести своей за хлеб не продаю!
И хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! Не знаю, какая честь такая, что человек за нее умереть готов? До того не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется!
Сунул я этот кусок ей под мышку, и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, стал на коленки, и такие были слезы у меня, но не горькие, а радостные… А думаю, Господь скажет:
— Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.
— Когда, Господи?
— Да вот ту девку-то, бандеровку… То ты Меня накормил! Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни, а прожил я уже немало…
