на наш Телеграм
Идти ли войной на «еретиков и безбожников»
Приходилось ли вам сталкиваться с тем, что кроткий, добродушный человек с благостным лицом, о котором ты иногда про себя думал: «вот он, угодивший Богу», обсуждая общественно-социальные темы, превращается в сгусток ненависти, желчи и ярости? Благость исчезает, на смену ей приходит маска непоколебимого воина, готового «во славу Божью» уничтожить идеологического противника. Думаю, в Интернете это не редкость.
Мне недавно довелось вживую общаться с таким человеком. Как только от праздного, но душевного разговора перешли к обсуждению социально-церковных вопросов, сразу всплыли советские штампы: «пятая колонна, враги народа, вредители». Ну и термины дореволюционные: «еретики, безбожники, служители порока, хулители и предатели веры».
В качестве панацеи от всех социальных бед, вишенкой на торте, была предложена смертная казнь. Мои аргументы закончились, не успев начаться. Было ощущение, что со мной говорит уже не тот человек, которого знаю много лет как отзывчивого и сердечного, а его злой двойник. Поскольку эту риторику я давно слышу на «ультраправых» сайтах, то понять, какие газеты человек читает за завтраком, не составило труда. Вежливо откланявшись, я поспешила домой и по пути думала: а как вообще такое могло случиться с христианами? Ведь, конечно, не один этот мой знакомый в нашей Церкви является апологетом подобного образа мышления, их много!
Такое чувство, что в какой-то момент церковной истории чуть ли не конкурирующей заповедью для православных стала фраза, сформулированная святителем Филаретом: «Любите врагов ваших, сокрушайте врагов Отечества, гнушайтесь врагами Божиими». Проявив фантазию, осталось только подставить неприятного человека в соответствующую категорию — и объект ненависти готов. Примерно как в 30-е достаточно было без мук совести, но мысля «политически», назвать человека троцкистом, чтобы он вскоре освободил соседнюю комнату в коммуналке. Этот императив из позапрошлого века стал будто бы основным оправданием скорее патриотической, чем христианской праведности.
Подобная карикатурная ситуация описана в российском триллере-комедии «Русский бес». (Я осилила фильм лишь до трети, дальше просмотр сочла недушеполезным.) В роли благостного проповедника — отец Григорий. Слова батюшки, обращенные к главному герою, звучали примерно так: «А если ты православный, то и сражаться за правду станешь с врагами веры нашей и Отечества». Как понял это главный герой, Святослав, можно увидеть уже на тридцатой минуте фильма в разговоре, повергнувшем уже и самого батюшку в ужас. А герой на его проповедь и сослался, описывая свое сладострастие от расправы с врагами веры и Отечества, которых он сам у себя в голове назначает.
Если спросить у патриотически настроенных верующих (а я как-то рискнула), что их удерживает от того, чтобы взять оружие и пойти убивать врагов веры и Отечества, то они ответят: отсутствие приказа и послушание начальству. И всё. Других причин, выходит, у христианина нет.
Феномен простого одобрения народом казней различных врагов Отечества в XX веке уже наблюдался во многих странах. Где ответственность тех, кто одобрял, стучал или работал в органах? Вопрос открытый и тянет на целый философский труд. Жаль только, традиционализм не позволяет делать верные исторические выводы.
Многие прагматики пытаются успокоить тревожных «либеральномыслящих», дескать, ну что придираетесь, ведь это когда писалось! Контекст такой исторический, все окей. И всё бы ничего, если бы Православие не было настолько традиционно в лице большинства своих рупоров и проповедников и не искало бы опоры именно в опыте прошлого. И если синодальный период всё-таки не очень подходит под образец, то симфония периода XV–XVII веков, со всем своим историческим контекстом, вполне тянет на образец Третьего Рима, на который нередко смотрят с воздыханием.
Привычное видение истории Церкви многими православными — это взгляд на нее как на процесс регрессивный. Это отдельная особенность Русской Церкви. Наверное, религиозные философы могут как-то объяснить страсть «а вот раньше…» — когда любой прогресс отвергается как антихристианский. Притом что каждый отвергающий вполне пользуется этим прогрессом в бытовых технологиях или в медицине. А вот нравственный или этический прогресс, увы, отрицается как невозможный, хотя принцип развития мысли, воспитания культурой человеческих качеств, получения опыта, наконец, возможен только в контексте времени, в контексте развития.
Так вот и получается, что православные традиционалисты смотрят в прошлое, на прецеденты давно минувших лет, и отвергают этический прогресс общества. И ничто им не мешает реконструировать людоедские ценности сегодня. Дай только власть!
Из Писания православным известно, что за каждое слово будет дан ответ на Страшном суде. Но интересно понять, будет ли дана христианская оценка слов, зафиксированных для будущих поколений как наставление? Не является ли состояние умов многих православных патриотов сейчас плодом той самой ярости благородной, звучащей в веках из уст православных государевых людей и становящейся образцом для современного православного?
Из Евангелия мы также знаем, что христианам заповедано не любить мира, ни того, что в мире. Христиане — странники, пришельцы, граждане Небесного Иерусалима. Этой темы часто касался в своих произведениях Н. С. Лесков. Например, в некоторых повестях из сборника «Христианские легенды» он описывал, что было бы, если бы сами христиане не мыслили бы государственнически. Его герои часто кажутся наивными дурачками, не приспособленными к жизни, порой смешными, как дети. Они понимают заповедь о любви буквально и предпочитают Царствие Небесное государственному православному прагматизму.
А может, всё-таки такими и должны быть христиане?
Алеся Храмова
Кто мой ближний, или Не делайте из христианства национальной идеологии
Притча о милосердном самарянине (Лк 10:25–37) — один из тех евангельских текстов, которые достаточно явно направлены против религии, точнее, против представителей религии. А если еще точнее, против такой религии, которая в своем пределе начинает работать против человека, даже против обычных человеческих норм внимания к нуждам другого человека, милосердия, сострадания.
Для начала давайте подумаем лучше о священнике и левите, которые представлены в притче в столь невыгодном свете. Быть может, сами по себе они были людьми вполне добрыми и отзывчивыми. Но, как шутят в таких случаях, они были добры «в глубине души». Очень в глубине! А эта глубина души оказалась под толщей тех правил, ритуалов, предписаний закона, религиозной традиции, которые заставили их забыть о простых человеческих чувствах сострадания и внимания к другому.
Ведь почему они прошли мимо, даже не прикоснувшись к несчастному. Возможно, не потому что были злы и бесчувственны, а потому что, будучи связаны со священной сферой (оба они, и священник и левит, служили в храме), согласно Закону, не могли прикасаться к крови, а тем более к трупу. Вот и получилось, что став частью столь заритуализованной системы, они оказались лишенным даже таких элементарных способностей. Сегодня самарян мы вряд ли встретим вокруг себя, но неудивительно, если атеист или даже просто равнодушный к Церкви, к вере человек в некоторых ситуациях выглядит гораздо выгоднее завзятого православного.
Заметим, что «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (та заповедь, для толкования которой и предложена Христом притча о милосердном самарянине) сформулирована еще в далеком Ветхом Завете. И в том же Ветхом Завете мы найдем и призывы к внимательному отношению к другим людям, в том числе к пришельцам.
Так что сама по себе заповедь о любви, которая считается своего рода «фирменным знаком» христианства, была провозглашена задолго до пришествия Христова.
Проблема в том, что любовь к ближнему зачастую обнаруживает свои границы — там, где другой человек перестает быть ближним, становится чужаком. Это как будто обратная, теневая сторона идеи избранничества, провозглашенная в Библии как способ воспитать человека, человека Божьего, человека верующего и даже целый народ Божий.
Острие Евангелия, сначала устами Самого Господа, а потом устами Его учеников, было направлено на преодоление этой границы, границы между «избранными» и не «избранными», точнее, на то, чтобы в число избранных пригласить всех. Для древней Церкви, рождавшейся внутри очень ритуального, с богатой религиозной традицией общества, в этом состояла одна из насущных, главных задач. И такое преодоление проходило в одних случаях легко и победно, с воодушевлением, а в других — трудно и мучительно. Может быть, в этом и состояла, и состоит до сих пор главная задача, главный месседж христианской вести как таковой — преодоление границ между людьми разных культур, разных традиций. Или хотя бы обратить внимание на то, что эти границы — что-то не вполне нормальное, а иногда и настолько ненормальное, что способно привести к гибели людей.
Вот почему сегодня, когда из христианства делают национальную идеологию, построенную на противопоставлении себя другим, на поиске врагов вокруг, оно превращается в одну из самых своих зловещих карикатур. Кстати, интересно, как бы прозвучала эта притча сегодня с какой-нибудь высокой политической трибуны?
Но совсем не обязательно рассуждать о политике, можно ограничиться и уровнем гораздо более простым.
Например, когда ищут не то, что нас объединяет вокруг одной спасительной вести, а наоборот, разделяет по самым разным признакам, в том числе признакам религиозным, и зачастую вполне смехотворным — как кто одевается, как кто причесывается, кто что кладет на голову (или не кладет), кто на каком языке говорит или молится.
И получается, что мы, как тот вопрошающий Иисуса законник, мечтаем о вечной жизни (то есть о самом главном счастье!) и даже способны процитировать библейские заповеди о любви к Богу и к ближнему, но оказываемся близорукими в том, что путь к вечности лежит через способность смотреть выше разделяющих нас перегородок.
«Так поступай, и будешь жить», — говорит Христос в начале разговора с законником. «Иди, и ты поступай так же» — абсолютно симметричную фразу мы видим в конце. Между этими «так поступай, и будешь жить» и «иди, и ты поступай так же» находится притча о добром самарянине, слушая которую, человек призван переменить восприятие мира и увидеть его не со своей, совсем не высокой колокольни, а всеохватывающими очами Божьими.
