Если вы думаете, что современное отношение к календарю, современные дискуссии вокруг него — это что-то невообразимое для апостольской Церкви или для эпохи Вселенских Соборов, то вы таки правы. Потому что по сравнению с древними христианами современный верующий относится к календарю, можно сказать, равнодушно, если не наплевательски.
Для иудейских сект (в хорошем смысле этого слова) Второго храма, а потом и для раннехристианских общин модель календаря была маркером их принадлежности к «истинной традиции», к той или иной общине, в рамках которой правильно интерпретировалось наследие пророков, а потом и христианское Предание.
В более позднее время, например, шли роковые споры между Александрийской и Римской Церквами о времени празднования Пасхи. Этот спор (ну, не спор, скорее долгоиграющее противостояние двух взаимоисключающих традиций) просто хорошо известен: в действительности, можно восстановить несколько локальных календарных конструкций в других Поместных и Восточных Церквах, сохранивших, возможно, какие-то древние, едва ли не интертестаментарные черты.
И эти разнообразные традиции — вовсе не этнографические диковинки, которые можно уважать, но не принимать всерьез.
Календарь — это символическая вязь, это богословский язык, в котором праздники и дни памяти святых, расположенные в определенном порядке, сгруппированные в «слова» и «предложения», сообщают христианину ту же самую истину, что Символ веры, богослужебные тексты, писания Отцов. С помощью календаря древняя христианская община манифестировала себя, отличала себя от другой общины.
Для современного христианина — и это вполне культурно объяснимо — календарь выпал из обоймы духовно и даже социально значимых реальностей. Писание — да, понятно, зачем оно нужно, богослужение — да, проповедь — да, богословский текст — да. А календарь? О чем он говорит? Что хочет сообщить? Тем более что в современном виде он унифицирован, из него почти ушло региональное разнообразие. А значит, полем богословской полемики он быть уже не может. Если у всех один и тот же календарь, во-первых, к чему спорить, во-вторых, к чему вообще думать о том, почему в декабре, допустим, много дней памяти ветхозаветных пророков?
В принципе, можно придумать объяснительную схему, и даже не одну, написать об этом благочестивую книгу, которую потом священники будут конспектировать и использовать в проповедях, но, вообще говоря, никакой особой обязательности в знании о том, почему календарь устроен именно так, у нас нет.
Нам календарь как определенным образом работающий механизм не особенно и нужен. Для нас церковный круг, признаемся честно, это разновидность сельскохозяйственного цикла с поправкой на то, что мы, горожане, сельским хозяйством не занимаемся и в отличие от крестьян не интересуемся деталями — в какой день какой овощ сажать. Зимой — Рождество, весной — пост и Пасха, летом — Троица и Яблочный Спас. Что еще нужно? Привычно, уютно, не трогает.
Поэтому любая дискуссия вокруг календаря — вокруг тезиса о том, почему мы не празднуем Рождество вместе с католиками и вместе с большинством Поместных Православных Церквей — имеет двойственный характер.
С одной стороны, массы верующих к этой дискуссии равнодушны и обсуждают ее только в контексте «Церковь отнимает у нас оливье и заливную рыбу» в Новый год. Тут дело даже не в богословской непродвинутости этих масс, а в том, что богословский смысл календаря давно утрачен.
С другой стороны, при всем том, что календарь перестал быть «богословским текстом», он остался знаменем конкретных идеологических групп внутри Церкви, состоящих из относительно продвинутых интеллектуалов.
Одни полагают, что юлианский календарь — это непонятная архаика, и раз он еще и неудобен, то давайте его демонтируем. Нет, мы не хотим объединяться с католиками, но как-то неприятно чувствовать себя идиотами — главное, непонятно ради чего.
Другие считают, что в архаичности, в неудобстве и кажущейся (?) бессмыслице все дело — именно они обеспечивают отдельность Русской Православной Церкви и от мира, и от других — не столь, видимо, православных церквей.
Легко увидеть, что эти интеллектуальные группы, как выражались в советских книжках, «выражают чаяния народных масс». Одни с помощью простых рациональных аргументов объясняют верующему, что когда неудобно и непонятно — это плохо, а другие показывают нечто противоположное с помощью не менее разумных объяснительных конструкций.
По-моему, если ставить вопрос по-пролетарски — «переходить на новый стиль или нет» — решения никакого нет, точнее, оба решения не будут иметь никакого содержательного объяснения.
Предположим, перешли. Завтра вам расскажут, что вы прогнулись перед Западом, перед экуменистами, перед ПЦУ, которая уже «тестирует переход на новый стиль в отдельных епархиях». Вы потерпите страшное поражение в пропагандистской войне, но принципиально в церковной жизни ничего не измените, не сделаете Церковь ни более «духовной», ни более «близкой к народу».
Предположим, не перешли. Тогда та же пропаганда будет долбить вас в то же самое больное место, ежегодно рассказывая о страданиях русских православных людей в ночь на первое января. При этом непереход в религиозном плане столь же бесперспективен. Хотя у него есть плюс, вообще предполагаемый консервативным подходом: бессмысленное не-делание все-таки лучше бессмысленного делания, поскольку сберегает бесценную энергию для хороших дел. Пусть все будет как оно есть.
Итак, календарь не наполнится никаким богословским смыслом, сколько его ни реформируй. Но сам богословский смысл неизменен, и нужно обращать внимание на то, что в церковном космосе все еще способно этот смысл передавать слово письменное, слово произнесенное, слово изображенное. Сколько тут пространства для творчества! Есть где разгуляться либералу, есть что пооборонять консерватору!