Александр Шморель (просто Шурик для друзей) – человек, чей духовный рост проходил в немецких застенках. Его путь – это путь человека, не сломленного страданиями, святого наших дней, без глянца и благочестивого налета.

Подвижники ХХ века близки к нам по времени, в этом есть и свои радости, и трудности. С одной стороны, сохранились письма, дневники, воспоминания, позволяющие в подробностях изучить, какими они были, как жили и умерли. С другой стороны, приходится признать, что мученики прошлого столетия были обычными людьми, во многом похожими на нас. Они жили примерно так, как мы, одевались, как мы, а не в старинные одеяния, изображаемые на иконах. Это и непривычно, и трогательно. Удивляешься, когда видишь фотографии, на которых те, кому сейчас мы молимся, – простые, обычные, веселые, в студенческом окружении и даже с трубкой в зубах. Но читая воспоминания, книги, свидетельства – ощущаешь такое близкое прикосновение к святости, что захватывает дух.

Сегодня мы расскажем о мученике Александре Шмореле, родившемся 16 сентября 1917 года и погибшем, когда ему не было еще и 26 лет.

Александр Шморель (16 сентября 1917, Оренбург, Россия — 13 июля 1943, Мюнхен) — православный немец с русскими корнями, студент-медик из Мюнхена — вместе с друзьями основал христианский кружок «Белая роза» и боролся с гитлеровским режимом, рассказывая о нем правду: сочиняя и распространяя листовки. Кружковцы считали сопротивление нацизму — как порождению зла — духовной борьбой и были готовы к мученической смерти. Александр был казнен летом 1943-го, прославлен во святых в 2012 году.

Как вышло, что обычный жизнелюбивый юноша решился пойти на огромный риск, а потом и пожертвовал жизнью? Что толкнуло его на подвиг? Что придавало силы ему и его друзьям? Они были первыми в Германии, кто возвысил голос против Гитлера. Они сохранили глубокую веру, преданность своим убеждениям и культурным ценностям Германии, когда нацизм последовательно и жестоко уничтожал их.

В недавно вышедшей в издательстве «Никея» книге Елены Перекрестовой «Святой против Рейха» подробно описан подвиг Александра Шмореля и его путь к мученической кончине. Автор считает, что самыми важными днями для будущего святого стало время, проведенное им в тюрьме в ожидании казни.

Какими были для Александра долгие недели, которые он провел в тюрьме? Надеялся ли он, что казнь отменят? Адвокат Зигфрид Дайзингер посещал Александра в тюрьме и был поражен тем, насколько он был спокоен и невозмутим; казалось, что его ободряла твердая уверенность в своей правоте. Дайзингер писал:

«Даже в последние недели своей жизни Алекс не терял самообладания и уверенности, что поступил правильно. Было мучительно видеть перед собой молодого талантливого человека, подающего большие надежды, которого ожидала столь страшная участь. Я ужасался — а он оставался спокойным и даже бодрым».

Кроме сознания собственной правоты у Александра был еще один, более глубокий источник утешения. Можно предположить, что Александр погрузился в себя, прошел путь духовного совершенствования (или «тайного внутреннего созревания», как несколькими годами ранее назвал духовный рост Кристоф Пробст) — и «укрепился от немощи» (Евр 11:34).

В своей обширной переписке с родными и друзьями Александр мало пишет о духовном. Создается впечатление, что он не склонен говорить о своих духовных переживаниях и опыте. Только в письмах к родным из тюрьмы (их всего семь) мы можем увидеть его душу, представить, как он искал — и находил — глубокое утешение в вере.

Первое письмо написано через неделю после Пасхи, 1 мая.

«Дорогие мои родители!

Нет ничего нового, о чем я мог бы вам написать. Здесь один день похож на другой, и время пролетает очень быстро. Дорогой папа, дорогая мама, если мне придется умереть, если просьба о помиловании будет отклонена, знайте, я смерти не боюсь, нет! Так что не горюйте. Я знаю, что нас ожидает лучшая жизнь, и в ней мы снова встретимся. Но мне тяжело думать, что я должен расстаться со всеми вами, кого я так любил и кто так любил меня. Лишь сейчас, когда нас разлучили, когда мне предстоит потерять вас, я понял, как сильно вас любил. Постарайтесь преодолеть боль утраты, не забывайте, что такова судьба, она отвела мне недолгую жизнь, и, следовательно, все должно было сложиться так. Ничего не происходит вопреки Божьей воле. Передавайте всем, всем от меня сердечный привет. Обнимаю и целую вас много, много раз. Ваш Шурик».

В последующие недели, пока Александр томился в заключении, в нем росло чувство внутренней умиротворенности. Это расположение резко отличалось от настроения писем, написанных зимой перед арестом. В них Шморель жаловался: «уныние и грусть стали моими постоянными спутниками», «страшное беспокойство одолевает меня». А теперь, после четырех месяцев заключения, находясь в камере смертников, он пишет сестре:

«2 июля 1943

Милая, милая Наташа!

Ты, наверное, читала письма, которые я писал родителям, поэтому примерно представляешь себе мое положение. Вероятно, ты удивишься, что я изо дня в день становлюсь все спокойнее, даже радостнее, что мое настроение здесь зачастую бывает намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе! Откуда это? Я сейчас объясню. Все это ужасное „несчастье“ было необходимо, чтобы направить меня на истинный путь, и потому это, собственно, совсем не „несчастье“. Прежде всего, я счастлив и благодарю Господа за то, что Он дал мне понять это знaмение Божие и последовать в верном направлении. Что я знaл прежде o вере, о настоящей искренней вере, об истине, единственной и предельной Божественной истине?

Так мало! Сейчас, однако, я дозрел до того, что даже в моем теперешнем положении весел, спокоен и уверен — будь что будет. Я надеюсь, что вы также прошли сходный путь развития и вместе со мной, после глубокой боли разлуки, пришли к состоянию, когда за все возблагодарили Господа.

Вся эта беда была необходима, чтобы открыть мне глаза. Нет, не только мне, всем нам, всем тем, кого она коснулась, в том числе и нашей семье. Надеюсь, вы тоже правильно поняли этот Божественный знак.

Передавай всем сердечный привет, тебе же особый привет от твоего Шурика».

Пока Наташа находилась в гестаповской тюрьме, она почти ослепла на один глаз из-за отслоения сетчатки. Александр, узнав об этом, попросил, чтобы ему позволили написать внеочередное письмо домой (их положено было отправлять не чаще чем раз в несколько недель). 11 июля он пишет короткую записку. С присущей ему заботливостью Александр упрашивает родителей обеспечить сестре самую лучшую терапию. Он не советует обращаться в клинику при университете: «Я знаю, как они там работают», а называет имена глазных врачей, к которым следует обратиться. И просит Наташу в точности следовать всем предписаниям.

Александр не знал, что несколькими днями ранее, 8 июля, старший прокурор Мюнхена оповестил главного прокурора народного трибунала в Берлине о том, что казнь Шмореля и профессора Хубера назначена на вторник, 13 июля.

Рано утром 13 июля Александру предъявили официальный приказ об исполнении приговора. Казнь была назначена на пять часов пополудни. Первым будет казнен Шморель, потом профессор Хубер.

И вот Александр в последний раз берется за перо, чтобы написать родным:

«Мои дорогие папа и мама!

Итак, все же не суждено было иного, и сегодня по Божьей воле мне предстоит завершить земную жизнь, чтобы перейти в другую, которая никогда не закончится и в которой мы все снова встретимся. Пусть эта встреча будет вашим утешением и вашей надеждой. К сожалению, для вас этот удар тяжелее, чем для меня, потому что я ухожу с сознанием, что послужил моим самым глубоким убеждениям и истине. Все это позволяет мне со спокойной совестью ожидать смертного часа.

Вспомните о миллионах молодых людей, расстающихся с жизнью там, на поле битвы. Их судьба — моя судьба. Огромный сердечный привет всем моим дорогим! В особенности Наташе, Эриху, Няне, тете Тоне, Марии, Аленушке и Андрею.

Через несколько часов я окажусь в ином, лучшем мире, с мамой. Я не забуду вас и буду молить Господа о вашем утешении и умиротворении.

Я буду ждать вас! Об одном особенно прошу: не забывайте Бога!!!

Ваш Шурик.

Со мной уйдет профессор Хубер, от которого передаю вам сердечный привет!»

В полдень пришел отец Александр (Ловчий), которого срочно вызвал Зигфрид Дайзингер. Он принял исповедь Шмореля и причастил его. Вскоре после этого адвокат зашел навестить Александра в последний раз.

«Там, в камере смертников, я встретил человека, который незадолго до этого принял последнее утешительное напутствие своей веры и далеко отбросил все земное, — вспоминает Дайзингер. — Никогда не забуду те слова, которые он почти радостно произнес: „Вы удивитесь, что я так спокоен — в такой момент. Но уверяю вас, что даже если бы вы сейчас мне объявили, что кто-то другой — к примеру, тюремный охранник — вместо меня пойдет на казнь, я все равно предпочел бы умереть. Я уверен, что жизнь моя должна завершиться сейчас — даже если кажется, что это слишком рано, — потому что я выполнил задачу своей жизни и не представляю, чем еще мог бы заняться в этом мире, если бы меня сейчас освободили“».

Пришло время адвокату покинуть камеру узника. Час казни приближался, начались последние приготовления. «Твердо и мужественно он попрощался со мной и передал последний привет семье, — рассказывает Дайзингер. — Ясно ощущалась та глубокая любовь — сыновняя и братская, — которой он был исполнен».

В последний момент казнь неожиданно задержали. Незадолго до пяти часов в Штадельхайм явились трое офицеров СС. Они предъявили бумаги, где говорилось, что им разрешается присутствовать во время казни (хотя посторонних обычно не пускали). Посетителям хотелось посмотреть на повешение, чтобы понять, как долго длится агония и можно ли при желании ее ускорить или замедлить. Тот факт, что на этот день намечено гильотинирование, очень огорчил их. Тем не менее они поинтересовались, как работает гильотина, им показали механизм и рассказали о нем.

По мнению Дайзингера, этот ужасающий эпизод со всей ясностью отразил контраст между Александром и отвратительной мерзостью окружающего мира. «На одной стороне был идеалист, высоконравственный молодой человек, готовый умереть за свои убеждения. На другой — „недочеловеки“ с их извращенным желанием посмотреть на смерть беззащитной жертвы».

Небольшая задержка, впрочем, не поколебала самообладание Александра. С достоинством он прошел через тюремный двор в маленький барак, где находилась гильотина, оборвавшая жизнь его друзей и теперь ожидавшая его. Громко и твердо в полутемном помещении прозвучало его «Да», когда дежурный прокурoр спросил, он ли Александр Шморель. Через несколько секунд его душа отправилась в ту самую «новую жизнь, славную и вечную», о которой он так горячо писал в своих последних письмах, которую «издали видел и радовался», чувствуя, что он «странник и пришелец на земле» (Евр 11:13).

Через несколько минут оборвалась жизнь профессора Хубера.

Это было 13 июля, на праздник Собора славных и всехвальных двенадцати апостолов, большинство из которых приняли мученическую смерть.

Похороны состоялись вечером следующего дня на кладбище Перлахер-Форст. Отпевал Шмореля отец Александр (Ловчий). Было разрешено присутствовать лишь самым близким членам семьи. Александра похоронили недалеко от могил Ганса, Софи и Кристофа. Николай Гамасаспян наблюдал издали. По пути на кладбище он увидел плакат, извещавший о казни «предателей — профессора Хубера и Александра Шмореля». Сверху большими жирными буквами было написано: «Их дух жив!».

Материал взят из книги Елены Перекрестовой «Святой против Рейха. Александр Шморель — православный святой немецкого Сопротивления».
М.: «Никея», 2019