на наш Телеграм
Личность священноисповедника Виктора (Островидова), викарного епископа Вятской епархии, с трудом вписывается в привычные рамки. Ему было тесно и в позолоченной оправе синодальной системы, и в тисках легального существования Церкви при советской власти. Трудно вместить его образ и в привычные каноны агиографии. Неубедительность интеллектуальных усилий в осмыслении феномена святителя лишь подтверждает его собственные богословские взгляды.
Смысл жизни
15 февраля 1904 года в Саратове состоялось очередное заседание «религиозно-нравственных чтений». В переполненном зале музыкального училища присутствовала знать во главе с губернатором П. А. Столыпиным, правящий архиерей Гермоген (Долганов) с духовенством. Лектор — молодой иеромонах Виктор (Островидов) — говорил о психологии «недовольных людей» в произведениях Максима Горького. Отец Виктор рассказывал, как герои Горького, «не находя никакого смысла в жизни» и постоянно ощущая душевную пустоту, ищут «некоторую отраду, некоторое утешение в босяцкой скитальческой жизни, в быстрой смене впечатлений». Как они озлобляются из-за равнодушия окружающих, хотя при этом их душа «сохраняет чуткость к добру».
После лектора взял слово саратовский священник Иосиф Кречетович. Он предложил назвать героев Горького «больными людьми и рассматривать их с точки зрения физиологической, но никак не с психологической». Иеромонах Виктор и епископ Гермоген не согласились с таким утверждением.
В двух следующих лекциях (22 и 29 февраля) отец Виктор говорил о смысле жизни. С точки зрения «прогрессивного учения», смысл жизни сводится к творению добра, самопожертвованию в пользу ближних — что в итоге «будто бы приводит к общей гармонии». Но такой путь предлагает нам «изображать из себя живой навоз в истории, удобрение почвы для этой гармонии».
Фальшь этой морализаторской проповеди ощущают не только несчастные герои Горького, но и немецкий философ Ницше, который «в противовес этой теории советует… поставить свое я “по ту сторону добра и зла” и тем низвести человека на степень животного». Тогда как подлинный смысл жизни заключен в очищении своей личности от зла, «в удалении от грязи и пошлости». Этот путь «труднее разных философских утопий», но на этом пути мы «сейчас же встречаемся с личностью Христа, и не с Христом-моралистом, а с Христом-Искупителем, Спасителем мира».
Морализм не спасает человека. «Убогое богословское мышление Льва Николаевича Толстого не признает в Христе Искупителя, и общество следует за ним, отходит от Христа, признавая в Нем только моральный образ… Но один только моральный образ — не образ Христа, а образ противника Его, антихриста».
Священник Иосиф Кречетович на этот раз не возражал лектору.
Спасает Христос. Российская Церковь, конечно, знала эту богословскую максиму. Знала как заученную фразу из катехизиса. А как эта фраза призвана влиять на повседневную жизнь христианина, как она должна руководить пастырским служением, например, саратовского протоиерея Иосифа Кречетовича? Жизнь пока не заставляла об этом задумываться.
Шел последний год спокойной жизни патриархальной России. Еще не началось десятилетие, трагически оборвавшее земной путь Петра Аркадьевича Столыпина и священномученика Гермогена, в те февральские дни слушавших молодого иеромонаха.
Миссия
Русская Церковь еще не знала мученичества. Не знала его так, как знали древние Церкви. А знала ли она богословие? Знала как академическую науку. Но для древних отцов богословие было практикой. Споры об одной букве в тексте Символа веры вершили судьбы, возводили на вершины власти и низвергали в изгнания. Ересиарх Арий и язычник Плотин были не именами из пыльных книг, а осязаемой реальностью. Такой же колючей, как Ницше или Толстой в XX веке.
Живая философская мысль стала проникать в ограду академического богословия Российской Церкви лишь на исходе XIX века, вместе с предчувствием кризиса традиционной религиозности. Одним из примеров такого проникновения стала богословская система профессора Казанской Духовной академии В. И. Несмелова.
Учение Виктора Ивановича Несмелова о человеке отталкивалось не от Священного Писания, а от личного опыта. Вглядываясь в себя, человек видит двойственность своей природы. Он «существует, как простая вещь физического мира», но своим самосознанием выходит за пределы мира вещей. Стремится к «истинной жизни» и осознает «невозможность осуществить эту цель» своими силами. Духовная личность человека не умещается в его физической сущности. Что это, как не доказательство существования Личности Бога? Как не иллюстрация «ненормального состояния мирового бытия» вследствие грехопадения? Как не обоснование необходимости спасения человека?
Спасает человека от этой двойственности только Христос. «Который умер смертию всех людей… и Своим воскресением осуществил в мире спасительный закон всеобщего воскресения».
Казанская Духовная Академия славилась подготовкой миссионеров. Ее выпускник Константин Островидов (после окончания академии принявший постриг с именем Виктор) в студенческие годы был старостой и активнейшим участником философского кружка профессора Несмелова. В те же годы тот же кружок посещал слушатель миссионерских курсов Дмитрий Цедрик, будущий епископ-священномученик Дамаскин.
По окончании Академии иеромонах Виктор занял должность противораскольнического миссионера Саратовской епархии, затем был назначен старшим иеромонахом Иерусалимской духовной миссии. Иеромонах Дамаскин (Цедрик) в это же время ревностно занимался миссионерством среди народов Дальнего Востока.
В 1908 году иеромонах Виктор сделал большой доклад о положении Иерусалимской миссии. Доклад яркий, очень актуальный для осмысления межправославного диалога и по сей день.
Единство вселенской Православной Церкви вне всяких национальных интересов… должно быть поставлено во главу возможной общей нашей деятельности на Востоке. Только этот догмат единства… может дать Церкви Православной как внутреннюю крепость, так и силу борьбы со всяким иноверием, наводнившим и Палестину, и нашу собственную страну.
Интересная деталь: каким образом правильное устроение Иерусалимской миссии в духе «догмата единства» должно было помочь в «борьбе со всяким иноверием» внутри России? Очень просто. Одно лишь «наглядное созерцание общности исповедания Православной Церкви», «теплое молитвенное обращение к Богу вместе со всеми стоящими пред Гробом Господним» способно «тронуть душу» русского паломника-старообрядца. «Безжизненность, в которой раскольники пребывают теперь, падет сама собою, и благодать Божия оживит их мертвые сердца; заставит их как бы впервые зажить, задышать единою православною верою», — утверждал иеромонах Виктор.
Совоспитанник отца Виктора по философскому кружку, иеромонах Дамаскин, в это же время составил обстоятельную записку «к вопросу о возможности православной миссионерской деятельности в Монголии». Этот программный документ в числе прочего предлагал открыть школу для обучения монгольских детей. Но отец Дамаскин считал, «что прямо о христианстве во все прохождение школьного курса лучше бы не говорить», а лишь раскрывать перед глазами учеников христианскую жизнь и культуру. «С помощью Божией дело сделается само собой, и, наверное, найдутся желающие принять христианство из числа воспитанников, прошедших школу… и в этом залог будущего успеха нашей миссии».
В этих характерных деталях раскрывается своеобразное исповедание веры двух молодых миссионеров. Благодать Божия действует на сердце «сама собой». Задача миссии — лишь создать для этого условия (или хотя бы устранить препятствия). Спасает Христос.
Религиозный темперамент
Но если эти два документа и похожи некоторыми мыслями, то уж очень непохожими были обстоятельства их появления. Тут ярко проявилась то различие между двумя иеромонахами, которое можно было бы назвать — пользуясь термином священномученика Кирилла (Смирнова) — разницей «в религиозном темпераменте».
Иеромонах Дамаскин написал свою «записку» по предложению местного епископа, которому она и была адресована. Иеромонах Виктор сделал свой доклад на миссионерском съезде в Киеве «неожиданно» и для себя самого, и для начальника Иерусалимской миссии архимандрита Леонида (Сенцова). Этот доклад с глубокой критикой деятельности миссии вызвал резонанс, обсуждался на заседании Синода и порядком потрепал нервы архимандриту Леониду. Вскоре иеромонах Виктор был удален из Иерусалима. Впрочем, сам отец Виктор уже давно желал возвращения в Россию.
Священноисповедника Виктора тяготила роль маленького винтика системы — будь то дипломатия Иерусалимской миссии или рутина духовных школ Архангельска. Его вдохновляла самостоятельная деятельность, сочетавшая черты администрирования и духовничества. Такая, как строительство монастырского подворья в Хвалынске, как настоятельство в затерянном среди болот Зеленецком монастыре. Или создание новой Вотской епархии, призванной «объединить в церковном отношении» удмуртский народ, разделенный границами нескольких церковных областей.
Было бы неверным назвать святителя Виктора бунтарем или оппозиционером. Он не был ни тем, и ни другим. Он был философом и богословом. Не в академическом, а в древнем, аутентичном смысле слова. Богословом горячего святоотеческого темперамента.
Только этим и можно объяснить самый необъяснимый его поступок. В 1912 году молодой архимандрит Виктор (имея за плечами бэкграунд противораскольнического миссионера!) анонимно опубликовал в старообрядческом журнале острую полемическую статью под названием «Новые богословы». В ней он беспощадно критиковал признанного интеллектуала «господствующей» Церкви и своего духовного отца, архиепископа Антония (Храповицкого).
Еще сильнее досталось в той статье второму «новому богослову» — владыке Сергию (Страгородскому), творчески развившему взгляды преосвященного Антония в своей магистерской диссертации «Православное учение о спасении». «Все дело спасения представляется в следующем виде, — писал диссертант, — человек здесь на земле трудится, работает над собой, созидает в себе царство Божие и чрез это теперь же начинает мало-помалу делаться причастником вечной жизни, насколько он имеет сил и способности для этого причастия».
Но ведь спасают человека не силы и способности. Спасает Христос. Анонимный автор со страниц старообрядческого журнала направляет в эту точку острие своей критики.
По их новым богословским соображениям ничто помимовольное, сверхъестественное не может иметь места в деле спасения», и даже вероучение «должно клониться лишь к одной цели: укреплению нравственной самодеятельности человека». И вот, «новое богословие» оборачивается тем же морализмом, отвергающим личность Христа. Для моралиста «не требуется пришествия в мир Божия Сына… и для новых богословов господствующей церкви… историческое дело Христа-Спасителя в той форме, в какой оно совершено, безусловно должно потерять и уже для многих несчастных потеряло свой смысл и значение.
В современном мире такой медийный ход могли бы назвать пиар-акцией. Гротескные выводы архимандрита Виктора должны были предупредить читателя об опасности, исходящей от богословских «заблуждений» двух признанных церковных интеллектуалов.
Церковь благодатного спасения
Кажется, богословские взгляды действительно влияли на личный выбор человека во времена церковных кризисов. При первом серьезном потрясении (каковым стал обновленческий раскол 1922 года) трещины между нашими героями пролегли по наметившимся много раньше пунктирным линиям. Молодые епископы Виктор (Островидов) и Дамаскин (Цедрик) стали бескомпромиссными борцами с обновленчеством. Митрополит Сергий (Страгородский) перешел в обновленчество, но потом принес покаяние перед патриархом и вернулся в «тихоновскую» Церковь. Бывший саратовский протоиерей Иосиф Кречетович горячо принял обновленчество и быстро дослужился до женатого митрополита.
А в 1927 году временно возглавлявший патриаршую Церковь митрополит Сергий издал свою печально известную «декларацию» о полной лояльности советской власти и осуществил чувствительные перемены в строе и стилистике управления Церковью. И тогда епископ Ижевский и Вотский Виктор (Островидов) узнал предсказанную им же самим опасность: «Я писал о нем в старообрядческом журнале, что придет время, и он потрясет Церковь. Так оно и вышло».
Владыка Виктор вернул митрополиту Сергию его «декларацию», отказавшись от ее оглашения в своей епархии. А в декабре того же 1927 года не подчинился указу о расформировании Вотской епархии, не принял новое назначение в Шадринск и прервал молитвенное общение с митрополитом. За епископом последовала его паства.
Епископ давал подробные объяснения своим действиям.
Сближение Церкви с гражданской властью противоречит природе Церкви, поскольку «цели деятельности всякой гражданской власти исключительно материально-экономического направления, и хотя внешне могут быть моральны, но чужды веры в Бога или даже враждебны Богу».
«Декларация» митрополита Сергия «видит в Церкви внешнюю политическую организацию, которую объединяет с гражданской организацией власти СССР». Тогда как «Церковь Христова по самому существу своему никогда не может быть какою-либо политическою организацией, а иначе она перестает быть Церковью Христовой, Церковью Божией, Церковью вечного благодатного спасения».
Заискивая перед государством, «воззвание» митрополита Сергия отлагает надежду на Христа; «воззвание есть прискорбное отречение от своего спасения или отречение от Самого Господа Спасителя». Стремление владыки Сергия любой ценой сохранить легальные структуры управления Церковью — следствие богословских заблуждений митрополита. Его «декларация» «смотрит на спасение как на естественное нравственное совершенствование человека (языческое философское учение о спасении), или иначе как на основание царства Божия на земле, а для осуществления его, безусловно, необходима внешняя организация». От этих-то заблуждений и пожелал дистанцироваться епископ Виктор со своей паствой. «Мы с детскою простотою веруем, что сила Церкви не в организации, а в Благодати Божией». Спасает Христос.
Так писал епископ Виктор в то время, когда многие архиереи и священники, обладавшие не столь горячим «религиозным темпераментом», лишь присматривались к происходящему и взвешивали аргументы. Епископ Дамаскин (Цедрик) принял решение о разрыве с митрополитом Сергием двумя годами позже, после долгих раздумий и обсуждений. Для него отложение епископа Виктора, громко прозвучавшее в 1927 году, было свершившимся богословским фактом, контекстом для осуществления личного выбора.
Светлый лик Церкви
Сотрудники ОГПУ настойчиво расспрашивали святителя Виктора о его «церковной платформе». Когда этот вопрос был повторен в четвертый или пятый раз подряд в разных вариантах, владыка ответил: «Я служитель спасения, и те, кто ищет духовного вечного своего спасения, могут найти у меня всегда помощь в уяснении истины».
Знал ли святитель Виктор заповедь преподобного Серафима: «стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся»? Может быть, и не знал, но в личном общении и пастырском душепопечении он исполнял именно эту заповедь. Да и мог ли поступать как-то иначе пастырь, знающий о том, что людские души спасаются действием Божией благодати? Что спасает Христос.
Светлый образ эрудированного, очень простого и радостного владыки Виктора не раз описан в новейшей агиографии. Известны слова Дмитрия Сергеевича Лихачева, всю жизнь хранившего память о епископе, встреченном им в лагерной юности:
Духовенство на Соловках делилось на «сергианское»… и «иосифлянское», поддерживавшее митрополита Иосифа, не признавшего декларации. Иосифлян было громадное большинство. Вся верующая молодежь была также с иосифлянами. И здесь дело было не только в обычном радикализме молодежи, но и в том, что во главе иосифлян на Соловках стоял удивительно привлекательный владыка Виктор Вятский… Он был очень образован, имел печатные богословские труды, но вид имел сельского попика… От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем стремился помочь и, главное, мог помочь.
Другой юный узник Соловецкого лагеря на всю жизнь запомнил прощальное наставление епископа Виктора:
…почему сюда власти попов да монахов согнали. Отчего это мир на них ополчился? Да не люба ему правда Господня стала, вот дело в чем! Светлый лик Христовой Церкви — помеха, с нею темные да злые дела неспособно делать. Вот ты, сынок, об этом свете, об этой правде, что затаптывают, почаще вспоминай, чтобы самому от нее не отстать.
Богословские аргументы епископа Виктора сыграли немалую роль в становлении церковной оппозиции митрополиту Сергию. Не менее важную роль сыграла в этом сама личность святителя Виктора и его пастырский пример.
Осмысление
Вехой в осмыслении «церковной оппозицией» нового опыта существования можно считать 1933–34 годы. Годы затишья после разгрома оппозиции органами ОГПУ. Это осмысление обогатило нас ценным (хоть и малоизвестным) интеллектуальным наследием.
Важный импульс к обмену мнениями иерархов катакомбной Церкви вновь дал епископ Виктор, ничуть не изменивший ни своих взглядов, ни своего темперамента. По пути из тюрьмы в ссылку он задержался на пару недель в Архангельске для общения с единомышленниками. Как рассказывала юная свидетельница этих встреч, на них «велись беседы о необходимости написать Сергию о запрещении служить и быть главой Церкви. Инициатором этих бесед был епископ Виктор». После отъезда епископа было получено его послание, объявляющее «бывшего митрополита Сергия лишенным молитвенного общения с нами и всеми верными Христу».
После обсуждения этого послания в Архангельске видный деятель катакомбного движения архиепископ Серафим (Самойлович) составил свое, близкое по смыслу, «деяние» от 17 декабря 1933 года. А затем та же юная особа возила «тексты запрещений Виктора и Серафима» старейшему и авторитетнейшему церковному иерарху, митрополиту Кириллу (Смирнову). Владыка Кирилл нашел эти документы «слишком резкими», а предлагаемые их авторами действия — преждевременными, о чем подробно написал владыке Серафиму. К тому времени святитель Кирилл имел собственный взгляд на уврачевание церковных ран. Его своеобразная и глубоко обоснованная программа примирения митрополита Сергия с оппозицией фактически предлагала временное существование «параллельных» иерархий.
Мысли священномученика Кирилла не были тогда услышаны ни митрополитом Сергием, ни его оппонентами. Между тем только логикой митрополита Кирилла и можно объяснить канонизацию епископа Виктора в нашей, «сергиевской» Церкви. Иначе придется недоумевать, вслед за современными «катакомбниками», о прославлении святителя Виктора той церковной организацией, которую он до конца своих дней считал еретической и безблагодатной. Точно так же считали и его духовные чада — что служило причиной их конфликтов с епикопом Дамаскином (Цедриком), тайно окормлявшим вятских катакамбников после смерти владыки Виктора, но занимавшим более примирительную позицию в отношении «сергианских» таинств. Популярная когда-то версия о том, что святитель Иларион (Троицкий) обратил святителя Виктора к покаянию перед митрополитом Сергием, уже многократно опровергнута историческими фактами.
Можно недоумевать, можно подыскивать объяснения, можно сглаживать углы. А можно вспомнить о том, что святых прославляет Бог, и что в Его руках находятся пути Его Церкви. Спасает Христос.
