на наш Телеграм
120 лет назад, 4 сентября 1904 г., преставился Александр Лопухин, автор знаменитой Толковой Библии — но далеко и совсем не только ее: он был автором множества трудов на различнейшие темы, как мы постараемся здесь показать на пяти его работах, каждая из которых представляет пример отдельной исследовательской области, в которой трудился Лопухин, профессор Санкт-Петербургской духовной академии, активнейший участник духовного просвещения в России, участник великого множества изданий и т. п.
Политический теолог
Лопухин политический теолог? — такая аттестация покажется странной только плохо знакомым с наследием Лопухина; на деле он отдал много сил и внимания политической теологии в самом буквальном смысле. Может быть, главная здесь работа (примыкающая к самому знаменитому его труду — Толковой Библии) — «Законодательство Моисея. Исследование о семейных, социально-экономических и государственных законах Моисея».
Собственно, Священное Писание как таковое есть «политическая теология», напрямик и подробно ведущее речь о положении женщины, земле и собственности, долгах, рабстве, государстве и обществе и пр. и пр.
Лопухин просто-напросто воспроизводит Моисеево Законодательство и пытается понять его логику. Библейский Закон дарован Богом, то есть общество, по нему живущее, — истинная теократия, общество, живущее по-Божьи. Живущее при этом в «естественном», падшем мире. Вот эта оппозиция мирского и теократического оказывается у Лопухина основной. «Естественные» общества построены на неравенстве (политическом, экономическом, социальном и пр.). Основной смысл Моисеева Закона — в установлении равенства: политического равноправия (по Лопухину, Израилю заповедано жить народовластием), включая равноправие гендерное и экономическое, социальное равенства. «Естественно», что экономический процесс приводит к сверхобогощению меньшинства и обнищанию большинства (в библейские времена — долговой кабале, рабству, лишению земли и пр.). Библия предписывает «государственное вмешательство», дабы ликвидировать противостоять этим «естественным процессам»: ограничение частной собственности (кою Библия не признаёт: все принадлежит Богу, то есть — всем), равное распределение земли (главного в то время «средства производства»), систему социальной защиты, акции прощения долгов по кредитам, системную борьбу с рабством. Самое, наверное, интересное здесь: институт юбилейного года (каждый 49-й год): Библия предписывает раз за жизнь одного поколения проводить своего рода мирную «социальную революцию»: ликвидация долговых обязательств, а главное — перераспределение земли; она отбирается у собственников и распределяется между всеми участниками общества на равных началах: раз в год экономическая система «обнуляется», «перезагружается» к своей изначальной точке — «райскому равенству».
Лопухин считает, что именно эти библейские установления — исток современной цивилизации (демократии, систем социальной защиты и пр.). Главное же в том, что здесь мы можем узнать волю Божью о политических, экономических, социальных процессах. Цитировать хочется бесконечно; попытаемся обойтись минимаьным количеством цитат:
Политическое равноправие и экономическое равенство в Библии:
«Идея равноправия в Моисеевом государстве находила такое широкое применение, что даже и чужеземцы не исключались из пользования его наравне с членами государства. Это политическое равноправие находило для себя прочную опору в экономическом равенстве, в равном распределении материальных благ. Это последнее вместе с другими учреждениями, имевшими целью сохранять экономическое равенство, препятствовать его нарушению, есть замечательнейшее явление вообще в истории человеческих обществ, и ввиду того, что многие законодатели тщетно стремились к его установлению, даже рассматриваемое только как опыт законодательной мудрости, имеет глубокий интерес. На почве этого установления не имело места ненормальное явление нашего времени — крайности богатства и нищеты, и страшный вопрос нашего времени — устранение развития пауперизма, угрожающего потрясти и ниспровергнуть весь общественный строй, там находил счастливое разрешение».
Главный принцип библейского законодательства — равенство (политическое, экономическое, социальное):
«Здесь как все участвовали в договоре с Иеговою при основании государства, так и все должны были пользоваться равными правами в основанном ими государстве. Здесь все члены государства были равно свободными гражданами и в своем развитии не стеснялись никакими ограничениями. Гражданское равенство обусловливалось равенством пред законом. Так как законодателем является Иегова, пред которым все равны, то, конечно, и законы Его для всех одинаковы, и это равенство пред законом проведено с такою последовательностью, что оно признавалось и для поселенцев, живших среди израильского народа. … здесь не только нет каст в восточном смысле, но нет даже и вообще деления на сословия в смысле привилегированных и непривилегированных классов. Ни наследственной аристократии и демократии, существовавшей в Древней Греции, ни деления народа на полноправных патрициев и политически неравноправных плебеев, допущенного римским законодательством, ни феодализма в средневековом смысле, — ничего подобного не знает Моисеево законодательство: им предоставляется социальное равенство всем гражданам».
Теократия, предписанная в Библии, есть общество, основанное на равенстве:
«Главное следствие теократического принципа для государственной жизни — равенство всех в государстве. И это равенство делается основою всех государственно-общественных отношений. Великий законодатель положив в основу государства теократический принцип с его указанным общим следствием, частными постановлениями распространил действие этого принципа на все частные отношения; так что кроме религиозного равенства (которое само собою разумеется и не требует доказательства) установил равенство экономическое, социальное и политическое. Рассматриваемое с этой стороны Моисеево государство, по своей основе и сущности, является резкою противоположностью по отношению ко всем древневосточным государствам, имевшим в своей основе насилие и несправедливость. В противоположность им, извратившим первобытную истину человеческих отношений, оно представляет осуществление в пределах возможности истинной идеи государства в его нормальном состоянии, — осуществление, мыслимое, конечно, только под условием особенного руководства и попечения со стороны верховного Царя».
Эта эгалитарная теократия конкретно политически есть демократия:
«Резкое различие между правителями и подчиненными существует обыкновенно там, где по особым историческим обстоятельствам выработались особенные привилегированные классы, которые, благодаря их богатству и образованию, естественно, получают значение наследственных правителей государства. Где же таких привилегированных классов нет и где все одинаково равны во всех отношениях, там, естественно, в важных государственных делах или в управлении государства принимают участие все члены государства, хотя, конечно, через избранных представителей. Отсюда — представительство как главное выражение формы правления в Моисеевом государстве. Эта форма имела здесь особенное значение ввиду того обстоятельства, что в Моисеевом государстве частью на основании древнего права, частью на основании прямых yзаконений Моисея, в широких размерах существовало избирательное начало, прилагавшееся во всех сферах государственной и общественной жизни».
И т. д. и т. п. — интересная работа по политической теологии Торы.
Историк Церкви
От Израиля к Церкви: «Христианство и рабство в первые века Церкви». Лопухин здесь показывает, что Церковь была политией, альтернативной рабовладельческой империи, внутри которой (в Церкви) было де-факто отменено рабство.
Христианство появляется в эпоху наибольшего метастазирования рабовладения:
«В начале нашей эры рабство достигло высшей степени своего развития. Войны, посредством которых Рим подчинил себе страны вокруг Средиземного моря, не только отдали в руки победителей массы военнопленных, которые через это самое по большей части поступали в пожизненное и наследственное рабство, но они вместе с тем сделали и торговлю рабами чрезвычайно выгодным занятием. … о конца дохристианского времени тело и жизнь раба безусловно находились во власти господина. … господин по всякому любому поводу и всяким способом мог умертвить своего раба, решительно не давая никому отчета в этом. … Раб считался отнюдь не личностью, а вещью, частью инвентаря».
Между тем уже Тора, пишет автор Толковой Библии, пыталась гуманизировать рабовладельческое общество; Моисеево законодательство
«не только отличалось самыми возвышенными взглядами на отношения людей между собою вообще и господ к рабам в частности, но простирало гуманность даже и на животных, предписывая миловать и скот».
Христианство произвело переворот в отношении рабства:
«рабство, которое христианство нашло существующим в качестве непременного составного элемента в каждом семействе, должно было неизбежно испытать на себе переворот. И этот переворот совершился именно под непреодолимым влиянием этого нового христианского духа».
Собственно, само христианство распространялось в значительной степени среди рабов:
«Проповедники христианства с самого начала имели много поводов заниматься вопросом о рабах, потому что значительную часть своих членов первоначальные церкви получали именно из сословия рабов. Языческие противники христианства открыто смеялись, что христианство находит себе приверженцев почти только среди рабов и необразованных ремесленников, среди старых женщин и неразумных детей. … большое множество рабов в христианских общинах в первом и втором столетиях, делавшее христианство презренным в глазах язычников, служит именно сильнейшим доказательством того, что христиане того времени ревностно старались склонять рабов к своей вере. Если они считали душу раба не менее достойной священнейших благ своей церкви и не менее способною к высочайшим задачам, чем и душу знатных людей, то этим самым не только теоретически, но и практически ниспровергался старый языческий взгляд на раба, как на существо низшего рода. … Уже этим одним то, что Евангелие проповедовало рабам и свободным, существенно отличалось от всего того, что когда-то говорили в этом роде языческие философы, особенно стоической школы. … Там, где получает значение заповедь о такой любви, которая с особенным предпочтением склоняется к низшим и угнетенным, там, конечно, лучше поставленные люди не предоставят обездоленным заботиться о самих себе, а должны, насколько это для них возможно, подать им руку помощи, чтобы облегчить им «иго», и где оно угрожает сделаться для них пагубным, совсем снять его с них. И это древняя церковь столь же верно исполняла в отношении к рабам, как и в отношении к бедным».
Церковь, наконец, создала целый комплекс практик в векторе помощи рабам и фактической отмены рабства:
«Вменялось в обязательное дело любви для общин выкупать христианских рабов, которые оказывались в бедственном положении, а также и пленных, которые через это самое поступали в рабство. Уже в язычестве нередко случалось, что господин еще при своей жизни из личного побуждения давал свободу некоторым рабам, но у христиан это считалось делом благочестивым, как своего рода богослужебный акт, который совершался во время общественного богослужения. Когда Константин Великий признал законную силу за освобождением рабов, совершенным перед епископом и общиной, то этим он не создавал чего-нибудь нового, а подтвердил только церковную практику, которая доказывает, что церковь, как корпорация, уже издавна имела и осуществляла потребность уменьшать число рабов и благо личной свободы предоставлять возможно большему числу людей или даже всем. Нельзя, конечно, численно определить тех блистательных результатов, каких достигла церковь своей борьбой против театра и амфитеатра, равно как и против всех тех народных увеселений и предприятий, при которых приносились в жертву жизнь и честь рабов, как и против ростовщичества и выбрасывания детей, которые в те века были весьма обильным источником рабства.
Еще яснее становится отмена рабского состояния среди самой церкви. В ней не только языческие воззрения на рабство были отвергнуты, но водворились такие нравы в христианской жизни, и установился такой порядок, по которым рабам в христианском обществе отводилось достойное людей положение. … Против продажи рабов христианские учители не восставали не потому, чтобы они считали такую продажу делом позволительным, а просто потому, что такой продажи вообще не существовало среди христиан. … Все церковные должности до сана епископа были открыты и для рабов. …
Не пустой фразой, а глубоко проникшей в общественную жизнь истиной было то, что некогда сказал величайший учитель восточной церкви: «Церковь не знает различия между рабами и господами». Не было также пустой риторикой, когда Лактанций, этот христианский Цицерон, живший в конце периода гонений, на вопрос, неужели у христиан нет никаких различий между богатыми и бедными, между рабами и свободными, смело отвечал: «нет», и когда он же утверждал, что христиане своих рабов и своих бедняков как называют братьями в духе и сослужителями в вере, так равно и смотрят на них и обращаются с ними. Таково было церковное правило, которое по тогдашнему положению церкви имело несравненно большее влияние на общественную жизнь членов церкви, чем могли когда-нибудь иметь государственные законы. …
Златоуст прямо проповедовал, что рабство есть создание алчности и неблагородных умыслов, есть наказание за грех, от которого пришел искупить Христос. В своей совести все уже признавали глубокую силу испорченности, которой рабство того времени подвергало все общество. «Откуда происходит все зло», жаловался тот же Златоуст, «что мы не заботимся о наших домочадцах, но презрение к ним оправдываем словами: ведь это раб, ведь это рабыня, между тем как мы постоянно слышим, что во Христе нет ни раба, ни свободного»?»
Чрезвычайно интересно, как Лопухин рисует «симфонию» Церкви и Империи:
«нужно принять во внимание те отношения, в которые тогда стали между собой церковь и государство. Между ними извне, конечно, водворился мир, но этот мир далеко не был совершенным. На место почтительного отношения древнейших христиан к языческой власти со времени Константина даже у людей с благороднейшей душой и сильным характером наступила горькая раздражительность. В то время, как одни, восторгаясь славой христианской империи или лично испытав на себе придворное благоволение, говорили, что наступило тысячелетнее царство, другие скоро, особенно во время смут, производившихся разными ересями, стали видеть в том или другом христианском императоре предтечу антихриста. … Даже и в тех отношениях, в которых церковь осталась неумолимой противницей учреждений, сохранившихся от языческих времен государства, ее требованиям давалось лишь неполное удовлетворение и во всяком случае не такое, которое бы постепенно усиливало ее влияние в обществе. Именно с того времени как императоры сделались христианами, представители церкви все чаще и мучительнее стали чувствовать всю глубину различия между «внешними законами», т. е., государственными законами, и господствующим в церкви законом Божиим».
Итак «христианизированная Империя» оказалась ложным путем христианизации реальной жизни. Однако были иные пути:
«Церковь могла сделать, по крайней мере, попытку разрешения вопроса о рабах в ее собственной внутренней жизни … Обязанность физического труда и самоуслужения можно было довести до такой степени, что христианин перестал бы более нуждаться в рабах. Но вместе с этим церкви пришлось бы отменить и всякое видимое различие в области имущественного владения, как и всякие различия в призваниях; потому что различия эти всегда неизбежно стали бы опять создавать то самое неравенство между господами и рабами, которое древность знала только в форме рабства. Вся церковь должна бы была превратиться в один монастырь, в котором никто не имел бы личного имущества и никто не мог бы пользоваться правом без собственноручной работы есть свой хлеб и всецело отдаваться благочестию или наукам. И действительно, соединение физического труда и равного соподчинения всех одним и тем же правилам в древнейшем монашестве и было попыткой установить другое, на христианских идеях основанное общество – на место того старого общества, в котором всегда оставались непримиренными противоположности богатства и бедности, труда и наслаждения, свободы и услужения».
Резюме: рабство с точки зрения христианства с самого его (христианства) начала понималось как зло некоторым радикальным, духовным образом преодоленное той новой жизнью, что оно (христианство) привнесло в мир. Церковь была альтернативным социально-экономически-
Патролог
И те же темы — у Отцов Церкви. В работе Лопухина «Св. Иоанн Златоуст как проповедник человеколюбия и милостыни» читаем:
«Величайшим злом древнего мира было вопиющее неравенство в распределении земных благ между различными классами населения. … С основанием христианства картина неизбежно должна была перемениться».
Как же? —
«Церковь Христова, без всяких внешних юридических предписаний, вносила в общество ту любовь, которая изгоняла всякий эгоизм и попаляла всякие тернии социальной несправедливости во взаимоотношении людей. Вот почему христианство одной силой любви внесло столько правды и во внешние социальные отношения людей, сколько не в состоянии был внести Рим со всеми силами и мероприятиями его юридического гения».
Что имеется в виду? —
«В первобытных христианских общинах находило себе применение даже высшее проявление братской любви, именно форма общения имений [коммунизм, обобществление]. … Христианство … выдвигало из своей среды деятелей, которые, воплощая в себе глубочайший дух любви, неустанно подвигами добрыми подвизались с целью внести этот дух и в обыденные отношения людей и чрез это возродить мир. Многие великие отцы и учители церкви трудились на этом поприще, но более всех потрудился тот златоустый учитель, который быль как бы воплощением самой любви и жил исключительно для блага людей».
О служившем в мегаполисах Римской империи (Антиохии и Константинополе) Златоусте Лопухин пишет:
«Если бедность и связанная с нею бедственность возбуждала в нем горячее сочувствие, выражавшееся в неустанных делах благотворения, то с другой стороны богатство с его излишествами вызывало в нем негодование и осуждение. Он прямо находил подобное состояние ненормальным, противо-христианским, и происхождение его видел в самых темных источниках. Рассматривая происхождение огромных богатств, он приходил к мысли, что в основе всех таких богатств лежит несправедливость, обман или насилие. … он был строжайший носитель христианского идеала с его идеями любви и братства … целью его проповеди было водворить этот идеал в наличной, далеко уклонившейся от него жизни. … Златоуст в этом отношении стоял совершенно на той же точке зрения, как и другие отцы церкви, как напр. св. Амвросий Медиоланский, который также высказывал мысли, напоминающие собою первоначальный идеал христиан апостольского века».
О тогдашнем социально-экономическом положении империи (уже «христианизированной») Лопухин пишет:
«Ростовщичество, расхищение провинций, постыдное вымогательство — вот был действительный источник образования огромных богатств тогдашних магнатов и плутократии … крестьяне, колонисты, рабочие почти умирали с голода; нищенство принимало зловещие размеры; нападения варваров причиняли разорение, еще более усиливая голод и бедственность, и в виду этой всеобщей бедственности немногие сравнительно счастливцы, захвалив в свои руки почти все земли империи, расточали огромные суммы на оргии, на кутежи и на куртизанок, – на безумную роскошь столь же бессмысленную, как и безнравственную».
Средство исцеления от этих зол Златоуст, по Лопухину, находил в том же, что и пр. Отцы Церкви; эти последние
«любили находить себе убежище в идеале, переноситься так сказать в первобытный Эдем, в котором все дышало невинностью, любовью и блаженством, – возвращаться к первым дням зарождавшегося христианства, когда верующие имели одно сердце и все вместе пребывали в молитве и любви — до забвения самых прав собственности. Неудивительно также, что эти великие святители, не видя другого средства для осуществления христианского идеала в окружавшей их печальной действительности, прямо указывали на монастыри, как единственные места, куда не мог вторгаться мир с его страстями и неправдами, где царствовала братская любовь, где не было ни богатых, ни бедных, исключались самые понятия о моем и твоем и где поэтому христианский идеал находил себе единственное убежище. При виде этого благословенного состояния в монастырях, у святителей невольно является мысль о том, какое было бы счастье для всего человечества, если бы это состояние можно было распространить на все человечество, потому что оно изменило бы все лицо земли, возвратило бы рай на землю и, отдавая все блага в общее владение всех людей, водворило бы потерянное счастье на земле».
Милостыня, согласно Златоусту, —
«не только есть заповедь евангельская: она есть требование закона общественного. Вместе с другими великими отцами церкви – св. Амвросием медиоланским, св. Василием Великим, св. Киприаном, блаж. Иеронимом и многими другими отцами и учителями он учит, что богатый человек есть скорее управитель, чем господин своего богатства, что обращать его исключительно в свою личную пользу, без всякого попечения о находящихся в нужде ближних, означало бы с его стороны преступное уклонение от долга и было бы воровством».
Лопухин пишет, что в основе социально-экономического учения Златоуста
«лежит все одна и та же мысль. Земля принадлежит Богу, Он есть ее верховный собственник. Если Он и соизволил, чтобы люди поделили ее между собою и с высоты Синая признал право собственности, постановив заповедь: не укради, однако остается непреложной та истина, что пред Его очами законный владелец какой-либо части земли есть только приставник, арендатор. Условием этого права приставничества является требование помощи бедным. Верховный Владетель всего и всех предназначает часть из имения богача в помощь бедным, и не создавая отсюда права последних, Он ставит это в обязанность первому. Подавать милостыню значить исполнять эту обязанность, или уплачивать долг верховному Владыке; уклоняться от этой обязанности, значит не погашать своего долга, быть неверным приставником … богач должен Богу то, что он дает бедному; не отдавая этого долга этим самым он нарушает права Бога».
Американист
И от Отцов древней Церкви — к современности. Лопухин жил и работал несколько лет в США, что дало ему повод написать несколько книг об этой стране. И здесь опять-таки — политически-богословский интерес; христианство в центре современной цивилизации; Лопухин написал несколько работ об Америке; вот несколько цитат из книги, по жанру совместившей мемуары и исследование, «Жизнь за океаном. Очерки религиозной, общественно-экономической и политической жизни в Соединенных Штатах Америки»:
«Если присмотреться к политической и общественной жизни американцев, то можно видеть, что главный рычаг, заправляющий всем механизмом их жизни, заключается именно в кармане, наполненном, разумеется, долларами. У них все рассчитано на доллары. Долларами политиканы прокладывают себе дорогу к президентству, на доллары оценивается положение и значение человека в обществе, долларами нас вознаграждают за телесное повреждение, напр., на железных дорогах, за неправильный арест, за клевету и т. д. На доллары наконец взвешена у них и самая молитва. Когда у человека вдруг является желание молитвы, то он не сразу может удовлетворить своему желанию. Чтобы войти в храм молитвы, он должен предварительно справиться с карманом, достаточно ли его содержимое для свободного входа».
«Американцы, как можно было заметить даже при беглом наблюдении, довольно религиозны. Для удовлетворения своего религиозного чувства они по воскресеньям сразу останавливают колесо своей, по-видимому, бесконечной житейской суеты и идут в храмы с таким усердием, которому нельзя не позавидовать. Побыть в воскресный день при богослужении и выслушать утреннюю и вечернюю проповедь у них считается одним из высших удовольствий. Какой важный интерес дня составляют здесь воскресные проповеди, можно судить даже по тому факту, что светские газеты в понедельниковых номерах открывают специальный отдел «по церковной кафедре», где и обозреваются произнесенные накануне проповеди с большими выдержками из лучших. Библия у них настольная книга, и в книжных магазинах, которые в Нью-Йорке своей красотой и богатством едва ли не превосходят даже лондонские магазины, на первом месте и в самых изящных, роскошных и до бесконечности разнообразных формах и переплетах вы непременно видите «святую Библию», как она обыкновенно называется у них. Чутким чувством религиозности, быть может, объясняется и тот бросающийся в глаза факт, что имя «Бога» у них окружено какою-то недоступною святостью».
«Такого торгашества, такой спекуляторской горячки, такой бездны обмана и плутовства, с какими европеец может здесь встретиться на каждом шагу, трудно где-нибудь найти в Европе; а опустошение казенных и общественных сундуков здесь производится в таких колоссальных размерах, которые для наших отечественных любителей содержимого казенных и земских сундуков могут быть только — увы — неосуществимым идеалом, — хоть бы просто даже потому, что сундуки-то эти у нас по большей части пусты. В Нью-Йорке, наприм., в самое последнее время один по постройке крупных общественных зданий сумел обмануть общество на громадную сумму 20 миллионов долларов! Что касается мелкого плутовства и надувательства, то это — обыкновенное явление, и настолько обычное, что не составляет даже позора. «Если вы, — рассказывал мне один мой здешний русский знакомый, пробывший в Нью-Йорке три года, — уличите кого-нибудь в глаза в направленном на ваш карман плутовстве или обмане, то не думайте, что уличенный сконфузится! Ничуть не бывало: развязный янки только ухмыльнется и, приятельски похлопав вас по плечу, лукаво заметит, — что, значит, вы тоже джентльмен — не промах!»
Вообще, именно американский опыт подсказал Лопухину идею Толковой Библии (комментированной Библии для «широких народных масс») и показал полную совместимость самой наисовременейшей современности (промышленно развитой, демократической и пр. и пр. страны) и самой серьезной религиозности (скажем, Лопухин отдельно изучал американский опыт полной религиозной свободы и де-юре отделения Церкви от государства при де-факто религиозном государстве и обществе); Америка дала Лопухину живой опыт массовой и интенсивной религиозности; это доказало ему принципиальную возможность христианской современности, дало живое опровержение атеистических прогнозов об отмирании религии при социальном, экономическом, научно-техническом, политическим прогрессе (цитировать не будем, вот просто заголовки идущих одна за другой глав книги: «Религия в свободной стране», «Земля положительного знания», «Библия в Америке»); другой вопрос, что опыт этот — чисто протестантский: возможен ли таковой в случае православия? — собственно, своими просветительскими трудами Лопухин желал поспособствовать ответу на этот вопрос в положительном смысле.
Историк русского богословия
От Америки — к России. В работе «Церковно-религиозная жизнь и богословская мысль в России по запискам Пальмера» Лопухин исследует русскую богословскую жизнь XIX века на материале дневника Пальмера — знаменитого англиканского богослова, переписывавшегося с Хомяковым, бывавшего в России, общавшегося со многими русскими богословами, включая свтт. Филарета Московского и Игнатия (Брянчанинова). Он пишет:
Период 40-е гг. XIX в. «несомненно, имеет высокий исторический интерес и всякий материал, который может служить к лучшему ознакомлению с ним, составляет ценный вклад в сокровищницу нашего самопознания. Но интерес материала еще более возвышается, когда последний дается человеком, стоящим вне сферы обычных отношений, часто накладывающих слишком заурядную печать на самые видные явления. Такой материал дан в недавно вышедшей книге англичанина Пальмера … Эта книга, составляющая дневник Пальмера во время его пребывания в России в начале сороковых годов, вводит нас во внутреннее святилище тогдашних богословских идей и религиозных воззрений как представителей Церкви, так и лиц светского общества. Как в общем литературном, так и в богословском отношении сороковые годы составляют также период замечательной работы самобытной русской богословской мысли. К этому периоду принадлежат наши лучшие богословские мыслители, оставившие нам поучительный и вместе утешительный памятник, что православно-богословская мысль у нас может быть вполне самостоятельной и может развиваться из самобытных православных русских начал. … Материал, данный в книге Пальмера, тем более интересен, что он имеет дело с таким важным вопросом, который всегда способен вызывать наибольшую энергию богословствующей мысли, именно с великим вопросом о соединении церквей. В записках нашего автора высказываются по этому вопросу все лучшие представители нашей богословской мысли тогдашнего времени, с Филаретом Московским во главе. … Книга Пальмера представляет собой простой дневник автора в его сношениях с современными ему представителями русской Церкви и общества».
Итак: интереснейшая работа о богословской и вообще религиозной жизни России в 40-х гг. XIX в., но содержащая заходы в общие вопросы; мы цитировали уже о настоятельности развития богословия из «самобытных православных начал»; вот цитата о кардинальном различии католической и православных Церквей — интересная своей чисто политической природой:
«Если папская система, основавшаяся на развалинах языческой римской империи и усвоившая себе коренившуюся в последней идею мирового владычества, представляет собой церковную олигархию, резко отделенную от «мира» и смотрящую на последний как на объект своего исключительного господства, для осуществления которого ею пущен в ход весь многосложный механизм своих административных сил, — то в противоположность этому идея, лежащая в основе православного церковного миросозерцания, есть вполне идея общественная. Православная церковь не есть какая-либо иерархическая корпорация, которая в силу такой своей корпоративной отчужденности от остального общества принуждена бы была устраивать различные modus’ы vivendi, как это постоянно бывает с римским католицизмом. Напротив, наша церковь есть церковь в полном и первоначальном смысле этого слова, есть Ἐχχλησία в древнегреческом, народном смысле [Ἐχχλησία — народное собрание]. Она есть само общество, хотя общество избранных, т. е. верующих. Иерархия в ней, по своей сущности, не противоположна остальному обществу, а есть только высшая представительница его, высший орган религиозного сознания этого самого общества, и имеет основание своего существования в том неизменном законе общественного развития, по которому всякое общество имеет высший орган своего самосознания, подобно тому, как всякий организм имеет голову, или центральный пункт своей жизни и движения».
