на наш Телеграм
Страсти Христовы, события последней предпасхальной недели — это кульминация «похожести» Господа на нас, наиболее яркое выражение того, что Он полностью воспринял нашу природу. Но что из этого следует? А то, что во Христе сходятся представления о страдании, о преодолении страдания и о его конечном смысле, которые за многие тысячи лет создала человеческая культура. В Иисусе — ответы на те вопросы, которые человек задавал сам себе, сочиняя мифологический сюжет, сказку или новоевропейский роман.
Мы знаем, что страдание неизбежно. Мы болеем, переживаем потери, лишаемся друзей, сталкиваемся с неприятностями на работе. Боль как бы заложена в программу нашего мира. Образ Прометея, который так любила античная и новоевропейская литература, — это отражение общечеловеческой интуиции: чтобы протянуть еще один день, нам нужно пережить визит Зевсова орла. Потом мы получаем исцеление, но на следующий день все начинается снова. Радость и горе бесконечно сменяют друг друга.
Иногда страдания бессмысленны. И потому мы стремимся их минимизировать — и для себя, и для ближних. Но чаще всего — и это следует из того, что боль наряду с радостью неотделимы от самого жизненного процесса — мы нуждаемся не в «обезболивающем», а в смысле. И смысл, логика, цель у страданий есть. И легче всего это понять на примере страстей Христовых.
Христос решается принять страдания, идет на них по Своей воле. Он мог бы их и вовсе избежать, поскольку был Богом, способным сотворить любое чудо. Впрочем, и как человек Он мог повести себя так, чтобы не вызвать гнева римских и иудейских властей, не дать ложных надежд еврейскому народу и избежать расплаты за эти «политические ошибки». Христос Сам отдает Себя в руки правосудия, подвергается пыткам, унижению, допросам и в конце концов умирает. В мировой культуре мы можем найти примеры такого «нелогичного» поведения.
Сократ подчиняется решению неправедного афинского суда, поскольку считает, что нечестно идти против законов того государства, в котором он прожил всю жизнь. Борис и Глеб отказываются от притязаний на Киев, потому что не хотят идти против брата. Капитан «Титаника» Эдвард Джон Смит остается на борту, отказываясь садиться в шлюпку, — такого поведения требует честь офицера. Все эти поступки объединяет желание явить миру некую истину, некий идеал, который, конечно, ценнее любых страданий. У Христа есть цель — спасение мира, исцеление человечества от греха и смерти. И ради нее Он принимает страдания.
Но этим смысл страдания не исчерпывается. Когда мы страдаем «за идею», на второй план отходит все временное, частное, мелкое. Очень хорошо этот контраст между идеальным и второстепенным страданием показывает Л. Н. Толстой в финале «Анны Карениной»: когда на Вронского накатывает подлинное страдание, воспоминание, смешанное с неловкостью и чувством вины, он забывает о сильной зубной боли: и правда, человек так устроен, что способен игнорировать второстепенное, даже если оно очень болезненно, ради более важного. Страдания Христа тоже лежат не только и не в первую очередь в сфере телесной. Куда больше Его терзает предательство друзей, косность народа, тех, с кем Он жил многие годы, которых учил, которым отдавал всего Себя. Это мучит Его в первую очередь, но это мучение имеет глубочайший смысл, ведь Он понимает, что именно для этих слабых и неблагодарных людей Он и пришел на землю.
Наконец, в страдании есть и третий пласт. Когда Христос страдает, Он тем самым становится во всем похожим на всех людей. И чем сильнее Он страдает, тем ближе Он к нам, а мы к Нему. И правда, когда мы переживаем несчастье, то гораздо легче понимаем другого, тем легче нам проявить сострадание, милосердие. Ф. М. Достоевский в «Белых ночах» описывает психологическое преображение Настеньки, которая была отвержена одним мужчиной, но именно поэтому смогла понять чувства влюбленного в нее главного героя: «Моя Настенька так оробела, так перепугалась, что, кажется, поняла наконец, что люблю ее, и сжалилась над моей бедной любовью. Так, когда мы несчастны, мы сильнее чувствуем несчастие других; чувство не разбивается, а сосредоточивается».
В конечном итоге ценность страдания в том, чтобы достичь цели, чтобы восполнить некий недостаток или вернуть утраченное. Если кто читал «Морфологию волшебной сказки» Владимира Проппа, он помнит, что это в этом стремлении — завязка почти любого сказочного сюжета. Но ведь сказка — это адаптированный для детского сознания универсальный жизненный сценарий. Причем такой сценарий, в котором обязательно есть какой-то финальный смысл, в котором есть Обретение. Судите сами. В «Волшебнике Изумрудного города» торнадо унес Элли Смит в волшебную страну, она в одночасье оказалась вдали от дома и близких, она потеряла все. И потому чтобы это все вернуть, чтобы вновь обрести полноту бытия, с радостью согласилась на условия, которые перед ней поставила добрая фея: отправилась совершенно одна по незнакомой дороге, преодолела множество препятствий, побывала и в плену и на грани отчаяния, но, помня о заветной цели, не отступила и добилась своего. При этом Элли подружилась с тремя волшебными существами и судьба этих существ в какой-то момент стала для нее важнее ее собственной.
Подвиг девочки из Канзаса в чем-то сравним с подвигом Христа. Иисус любит Бога, своего Отца, и хочет быть с Ним. Но это не так-то просто. Вернуться к Отцу Он может, только если спасет все человечество. А для этого Он должен пережить издевательства, побои и самое главное — предательство друзей: один из учеников выдает его римским солдатам, а другой прилюдно отрекается от Него. Но Иисус сознательно идет на это, потому что понимает: если Он не справится, весь мир погибнет. Его жизнь неотделима не только от жизни Его друзей, не только Его врагов, но даже и тех людей, которые Его не знают.
Элли вот еще в чем похожа на Иисуса. В последней главе «Волшебника Изумрудного города» выясняется, что девочке вовсе не обязательно было совершать путешествие по дороге из желтого кирпича, выручать Страшилу, Железного Дровосека и Трусливого Льва, разоблачать Гудвина и побеждать злую волшебницу. Она могла просто произнести волшебные слова, и серебряные туфельки сами бы перенесли ее в Канзас. Несколько мгновений — и она дома. Но тогда бы она не нашла друзей и не стала героем для всех жителей Волшебной страны.
У Иисуса тоже были Свои «серебряные башмачки»: Он был Богом, а значит, мог чудесным образом, одним повелением обезоружить всех врагов, разбить оковы, избежать страданий. Но Он этого не сделал, потому что думал не о Себе, а о людях, ради которых и пришел на землю.
В сравнениях литературных героев с Господом нет и доли кощунства, неуважения к Тайне нашего спасения. Ведь Христос не только совершенный Бог, но и совершенный Человек, а значит, Его жизненный путь воспроизводит некий универсальный сценарий, заложенный в нас от сотворения мира. А с другой стороны, поскольку он именно совершенный человек, то события Его жизни, страдания, Его смерти и воскресения являются как бы «идеей», образцом для того, что мы, обычные люди, тысячи лет рассказываем друг другу. Являются вечным сюжетом для наших мифов, поэм, рассказов, романов, в которых наши мечты, надежды, духовные желания.
