на наш Телеграм
Приближается третья неделя Великого поста — неделя Крестопоклонная. Почему же Святые Отцы так мало уделяли внимания крестным страданиям Христа? И почему современной культуре свойственен настоящий культ боли?
«Испуская лучи Христова воскресения, он своими дарами всех просвещает и освящает. Будем же лобызать его, душевно радуясь».
Византийский подражатель Иоанна Златоуста
«Мы не говорим о силе в Кресте отличной от той, благодаря которой миры пришли в бытие, силы вечной и безначальной, ведущей творение во все времена и непрерывно, божественно и превыше всякого знания, в соответствии с волей Божества Его».
«Всякое, конечно, деяние и чудотворение Христово весьма велико, и Божественно, и удивительно; но удивительнее всего — Честный Его Крест. Ибо смерть ниспровергнута, прародительский грех уничтожен, ад ограблен, даровано воскресение, дана нам сила презирать настоящее и даже самую смерть, устроено возвращение к первоначальному блаженству, открыты врата рая, наше естество село одесную Бога, мы сделались чадами Божиими и наследниками не через другое что, если не через Крест Господа нашего Иисуса Христа»
«Воскресения день! / Просияем люди! / Пасха! Господня Пасха! / Ибо от смерти к жизни и с земли к небесам / Христос Бог нас перевел, / песнь победную поющих»
Богослужение Крестопоклонной недели
Эти тексты можно множить, но и так понятно, что в православном предании, в святоотеческих и литургических текстах есть интересная тенденция. Говоря о кресте, о кульминации боли, страдания, позора, они, эти тексты, как бы игнорируют все дурное, греховное, пахнущее смертью и разложением и обращают свой взор на противоположную сторону онтологической и эстетической шкалы.
Нас не интересует, что вот только что эта плоть была смертной, что рука болела, грудь кровоточила, губы высохли, внутренности просили то ли жидкости, то ли обезболивающего, растительный и животный дух были на грани полного истощения своих ресурсов, а разум, если и функционировал, то в режиме «Спасите…» Все это святоотеческие тексты если и волнует, то очень мало. Им не нравится наблюдать за страданием Христа, да и не только Христа, но и апостолов, которые в большинстве своем закончили жизнь примерно так же. Они как-то слишком быстро переходят к описанию того, что следует за смертью. И в историческом плане — когда евангельские персонажи ожидают и встречают воскресение, и в метафизическом — где смерть и страдание уже преодолены.
Православное сознание как бы проматывает Великую пятницу на скорости 2X, наслаждается субботним трезвым покоем, а Пасху растягивает на несколько недель, что хорошо видно по церковному календарю. Крест сам по себе не важен, важен тот свет, который в нем заключен, Свет творческой силы Божией, свет Воскресения.
Нам это сложно понять, это непривычно для нашей культуры, сосредоточенной на индивидуальной боли. Мы знаем, насколько важны наши чувства, особенно отрицательные, даже в первую очередь они, поскольку все счастливые люди похожи друг на друга, но каждый несчастный несчастен по-своему. Почему-то именно в экстремальной ситуации страдания мы проявляем себя по-разному, боль нас индивидуализирует и потому ценится. Хотя, по совести говоря, эта логика культурной рефлексии не вполне верная: даже если мы ценим свою индивидуальность и эта индивидуальность проявляется благодаря боли, боль сама по себе никакой положительной оценки не заслуживает.
Ведь где «какая-то» положительная оценка, там возможна и максимальная. Где боль ценится как фактор индивидуализации, там она же выступает в качестве самостоятельного объекта поклонения, центром садомазохистского мироощущения — которым проникнута массовая культура. Оказывается, что боль — это сильная эмоция, это обратная сторона удовольствия, а потому отчасти и сама является специфическим удовольствием. Ну а удовольствие, понятное дело, не может не стать товаром, не может не монетизироваться.
Наверное, у японских хорроров, у фильмов вроде «Пилы» бездна смыслов, но на эмоциональном уровне они являются конфетами с болью: у покупателя есть возможность пережить безысходный (это важно) ужас, бессмысленную боль, но при этом никак физически не пострадать. То есть буквально насладиться страданием.
Неизбежное страдание для современной культуры не только выгодно, но и бессмысленно, ведь индивидуум, ярко проявляющий себя и в страдании, и в наслаждении, уничтожается смертью.
Христианство строится на том, что у страдания есть смысл. Неслучайно в христианской традиции у образа Креста есть и другое измерение — аскетическое. Христос несет крест на Голгофу, распинается на нем, но «приобретает» бессмертие, нетление плоти. Подвижник (= любой христианин) в некотором споре со своей собственной природой (подвластной после грехопадения не только человеческой воле, но и собственным законам), несомненно, испытывает страдание, но это страдание растворяется в том, что человек приобретает: в бесстрастии, внутреннем покое, уверенности в Боге. Даже в такой «болезненной» трактовке Креста нет акцента на страдании — оно не самоценно. Крест Христов и в данном случае — не орудие казни, не инструмент наказания и самоиспытания, а скорее то, что придает страданию смысл и тем самым уничтожает его.
Являлось ли страдание Христа максимально возможным для человеческой природы? Кажется, что нет. Китайцы придумали столь изощренные виды казни, что Крест вовсе не показался бы им чем-то исключительным. Медленная смерть от голода страшнее. Смерть под скальпелем хирурга-садиста — нелепее и ужаснее… Мало ли вычурных видов смерти может придумать человеческий разум? Но в том-то и дело, что Крест ценен не максимальным страданием, не невыносимостью боли, не непознаваемой бездной мучений, а тем, с помощью чего все это раз и навсегда уничтожается: Смыслом страдания, который просвечивает сквозь его, страдания, тяжесть.
Этот Смысл, взламывая логику смерти, запуская механизм ее отмены, разрешая дилемму индивидуального бытия и неизбежности максимального страдания, оправдывает это бытие. И оправдывает то, что ему нужно через это страдание пройти.
Именно поэтому и Евангелие и его толкователи, те, кого мы называем Святыми Отцами, не любили концентрироваться на страдании самом по себе, на его физиологическом и даже психофизиологическом содержании. Там, где смысл вещи, где он выступает в качестве самостоятельного источника красоты, там не так уж важны детали. И тем более те детали, которые в любом случае являются следствием грехопадения и закона смерти. Там, где знают, что Христос воскрес, не обращают внимания на то, что Он испытывал в животном смысле, когда умирал.
Если Христос победил, то ад не только низвержен, но уже и неинтересен.
