на наш Телеграм
24 октября — 190 лет с того дня, как отошел ко Господу преподобный Зосима (Верховский), удивительнейший, прекраснейший представитель восточнохристианской мистико-аскетической культуры — и посмотрите когда расцветший: последняя треть XVIII — первая треть XIX века, чудовищное время ужесточенных до предела крепостного права, государственных абсолютизмов, секуляризма, взлета атеизма, материализма — в это время этот офицер Преображенского лейб-гвардии полка екатерининского времени (вспомните, чем было в нравственном и политическом смысле это время: «галантный» либертинаж рабовладельческих элит при сверхэксплуатации торгуемого как скот народа), этот дворянин, что он делает? — уходит как древние пустынники из Империи в Пустыню; к кому? — к «мужику», крестьянину, пустынножителю преподобному Василиску (Гаврилову): локальная победа Пустыни над Империей, взрыв, подаривший нам удивительные тексты прп. Зосимы; давайте в качестве начала знакомства с ними посмотрим, какие жанры здесь можно различить.
Житие-мемуар
«Житие монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским» — жемчужина русской агиографической литературы. Тут не просто житие; это мемуар ученика о своем старце, друга («дружелюбие», «содружество» — важный концепт дискурса Зосимы) о своем друге, с которым они вместе прожили 30 лет.
Текст такой богатый, что мы тут вынуждены ограничиться только немногими черточками. И первое: удивительнейшее, прекраснейшее, чистейшее, такое «лесковское» сочетание детскости языка, характеров, коллизий этого текста — с тонкостью, глубиной его мистико-аскетического дискурса.
Василий (будущий прп. Василиск) происходил из «экономических крестьян» (секуляризованных, то есть переведенных в юрисдикцию государства, монастырских крестьян: все тут ужасно, в каждом слове), из нищей семьи, был вынужден, как и его братья, просить милостыню.
Итак, нищета и к ней вот какой ряд: повинности, розги, паспорт. Братья образуют что-то вроде монастыря в миру («богомолы»): не женятся (младший Василий женится, но вовлекает жену в практики «богомолов», обманывает зятя — аскетические ценности побеждают семейные; в итоге этот брак распадается в пользу пустонножительства), молятся, читают (для чего специально осваивают грамоту) духовную литературу и т. п.: тут закручивается целое социальное движение вокруг «богомолов», движение воцерковления, обновления социального окружения. Это, однако, приводит к конфликту: аскетические практики мешали исполнению повинностей, и тут появляется тема розог: отца, а затем брата чуть не высекли, но в последний момент их освободили от повинностей. Еще подробность: зарабатывают они на жизнь наемным трудом: пролетарии-исихасты в миру. Во второй раз Василиска взаправду высекли, что, однако, привело к разрешению другой темы: много лет его мучила проблема «паспорта»: бывший у него документ не позволял ему жить в монастыре (поэтому он всю жизнь, собственно, и не был в монастыре: все огромная аскетическая жизнь Василиска сводится к анахоретству и странничеству; вообще по тексту чувствуется некое пренебрежение к официальной русской церкви); «паспорт» надо было обновлять каждый год, из-за чего надо было возвращаться на родину (из «пустынь»), хитрить, скрываться от властей и пр.: в итоге, именно «попавшись» властям и будучи высечен розгами, Василиск получает «вечное увольнение». Житие подчеркивает робость, кротость Василиска, с какой-то умилительной человечностью сообщает, как он тревожился, боялся из-за всего этого («всегда в опасности живя»): маленький человек и Империя.
В итоге Василиск уходит в «пустыню», жить в леса к пустынножителям: сначала в брянские леса, затем в леса около Коневца, затем — в сибирские: десятилетия в удивительной, не-институциализированной, безвластной среде, вынесенной за пределы всех институтов власти (мира сего) сети пустынножителей, в совершенно особом, радикально альтернативном социуме. Безвластное, хоть и основанное на «послушании»: тут как раз хорошо видно, что аскетическое «послушание», это не подчинение начальству (для этого не требуется никакой мистико-аскетических текстов и практик: уж что-что, а с подчинением мир сей всегда справлялся замечательно), а про особого рода отношения деятельной, расположенной друг к другу любви: старец Василиски «только ласковым любящим словом понуждал»; жить в деятельной любви к другому означает быть «послушным», «послушливым» ему, то есть (вот характеристики не мирского, а христианского послушания) — «мирным», «кротким»: «все были кротки и послушны», «послушание между нами» каждый брат послушен другому, тут горизонтальные, а не вертикальные отношения: не отношения власти, а отношения взаимного «дружелюбия»; «где любовь, там и Бог; послушание приятнее Богу поста и молитвы»: «послушание» как практическая любовь к другому; незлобливость, безгневие, «дружеское обхождение», «содружество» и пр. и пр.; «послушание охотнейшее с уважением между нами водружено выполняется» — между нами, а не кому-то послушание: вот главное.
Житие вообще интересно как набор форм альтернативной социальности: «богомолы» представляли альтернативу внутри макросоциума; у пустынножителей обретается целый ряд разных форм жизни вне макросоциума (много десятилетий Зосима и Василиск провели в «пустыне» — лесах, за границами макросоциума, но не вне общества — важно это подчеркнуть — а в альтернативных формах социальности — подлинно христианском типе — братском, дружеском, любовном, безвластном, безденежном — взаимоотношений людей). И вот что тут нужно ухватить: этот социум — социум блаженства, счастья: аскеза не про «жертвы» и «лишения», что несколько раз подчеркивает автор: это в миру — жертвы и лишения, страдания и несчастья, а в этом альтернативном социуме — несказанное блаженство, к которому мы скоро перейдем, а пока посмотрим, как Зосима описывает экономику этого социума: тут все реально, по-настоящему, то есть в частности — социально-экономически конкретно:
«Не брал денег … не имел ни одной монеты … ни от кого денег не принимал … ни от кого денег не взимали» и т. п.
Деньги не используются в экономике пустынников; собирательство, огородничество и ремесла обеспечивают их нужды или непосредственно, или в рамках экономики дара в безденежных обменах с внешним миром:
«“О диво! Есть же такие люди, которым деньги не надобны и которые о временном не заботятся; такую провождают жизнь, к которой невозможно пристрастия иметь или за что друг на друга оскорбляться и негодовать: у всех только едино — Бог и попечение о спасении, ибо как можно им к чему-либо пристрастие иметь, ничего собственного не имея?» У всех равенство, и никто ничего своим собственным не признавал, от того были между ними мир и тишина, в совести любовь и простосердечие; у всех словно одна душа и одно хотение; достохвальнее же всего то, что друг к другу имели непритворное усердие и без лести друг друга почитали и уважали благоговейно. Помыслил я о себе: как счастлив я буду, если сподоблюсь вести такую подобную им жизнь, беспечальную, спокойную, только на угождение и служение Единому Богу беспрепятственно проводить».
«Зрим себя во всяком спокойствии и услаждении, мирным духом радуемся, от всего будучи свободны; а чуднее всего, за что едва не все живущие на свете сем люди страждут, трудятся, усиливаются и всякие хитрости и средства изобретают, во дни и в ночи не давая себе покоя, старающиеся о добытии себе богатства, денег, но нам теперь, в пустыне живущим, отнюдь не потребны и не надобны, но если бы и были, то более бы отягощались оными; блаженнее же паче всего, что мы между собою таким духовным дружелюбием, единодушием и неразномыслием связаны о Христе настолько, что всякий совет бывает у нас не различен и послушание охотнейшее с уважением между нами водружено выполняется».
«Вместе от всего сердца любовно друг о друг радуемся и ликуем; охраняли друг друга, как свою жизнь, того ради истинною любовью друг ко другу о Бозе пламенели; никакое благополучнейшее царствование не порадует так и не успокоит, как пустынное житие, ибо не видя, не слыша и не разглагольствуя, но в совершенном мире и спокойствии находится и естественно вземлется весь ум к единому Богу».
Безденежное, безвластное общество: мистический коммунизм, праздник и торжество любви, чистое ненасильственное сострадание, перерастающее «человеческое», изливающееся на всех существ, на весь мир: из жалости к живым существам Зосима и Василиск не едят мясо, не приемлют рыбной ловли, ужасаются забою скота; Василиск кается, что как-то раз причинил вред змее, и дальше, больше, глубже:
«Настолько же был милостив и жалостлив и сострадателен, что даже не мог и лошадь ленивую легким ударом подогнать, только голосом и ласковыми любящими словами понуждал; но лошадь голоса его не слушалась, и он самого себя виня, лучше сам претерпит продолжительный путь, нежели от нетерпения сделается бийцей, и поэтому для обуздания самого себя говорил к себе: “Монашествующие обязаны никого не обижать”. Однажды путешествуя, он близ реки увидел змию, которая, убоявшись его, бросилась в реку, но — утонула ли, или естественно нырнула — только более не увидел ее плывущую, и сие весьма его опечалило, и как губителя так себя поносил и укорял, и чрез многие года всегда себя за это обвинял, почему не обошел ее мимо, и спокойно ее не оставил на своем ее месте. Никогда не мог видеть бывшие повинным наказания, но даже скотов или овец или птиц убиваемых, или же равнодушно смотреть на заколение их, даже на рыбу трепещущуюся не мог равнодушно смотреть, и живую никак не мог ее чистить, потому и ловить её сам уклонялся, ибо пойманную брал в руки свои и, любуясь, смотрел на нее не потому чтобы хотел её есть, но за красоту и за доброту её приятного вида прославлял Создателя, что такою прекрасною её сотворил. Потом как бы от нее слова говорил: “Пусти меня, и я ещё поживу так свободно по твоей милости, как и ты; я только тем и повинна, что не имею рук вынуть себя из сети, уловившей меня, но так же чувствую боль и так же хочу жить, как и ты, и свободу люблю; пусти меня, пусти, если ты милостивый!” И так, побеждаясь милостью и состраданием, отпускал и удалялся, чтоб не видеть живых и трепещущихся».
«Все зримое и слышимое восставляет благости Божией! Как всему созданному во всей твари даровал свойственное довольствие, успокоение и увеселение, ибо если б не было все сотворенное совершенно удовольствованно, то бы не было и успокоено и никогда бы не увеселились, но вместо сего видим: древеса и всякое произрастение от удовольствования и успокоения растут, зеленеют, цветут и даже от избытка довольства и плоды произрастают; также равно и звери, и скоты, и птицы, и всякое животное между свойственными себе любуются, утешаются и распложаются, и от удовольствия многого всякое оживотворенное по естеству своему как бы благодарение гласом своим гласит к Богу, сотворшему их, а от всего ясно видится благосердный Промысл Божий, проливающийся на всю тварь. Земля Божиею мудростью и Его благоволением таким существом удобрена, что всю тварь довольствует, сама родит древеса и травы, и сама влажностью и тучностью своею растит, украшает и цвести заставляет; зверям же и птицам и всем жизненным и одушевленным и всему роду человеческому издает всем приличествуя на потребу, и жилища, и пищу».
И вот эта нота восторженной любви, радостного не-насилия, сострадания ко всем и ко всему — по этому признаку узнается в частности истинное, мистико-аскетическое православие: в своем истоке, на своей высоте православие — вот такое, а что на это не похоже, то не православие, а подмена его.
Феноменология мистических состояний
(Н. Лосский в «Характере русского народа» замечает, что при всех религиозных дарований русских, у них отсутствует дар к литературному запечатлению мистических состояний. Если это и правда, то исключением тут тогда является «Повествование о действиях сердечной молитвы старца-пустынножителя Василиска, записанное его учеником схимонахом Зосимой Верховским» (оно составляет вторую часть «Жития» — «Житие» как бы введение к «Повествованию»). Как пишет автор «была ему (Василиску) чистая молитва с разными чудными чувствами и действиями, про что о том особую книжицу написал до 75 действий» — яркое, подробное описание тех мистических состояний, что бывают при «умном внимании сердечной молитвы». Тут в находим классическую исихастскую литературу, притом в её полном объеме от начальных ступенений «лествицы» до её полного прохждения до вершины — возрожденную, актуализированную, реализованную на практике в России XVIII века — и с редкой подобностью, интенсивностью описаний мистических состояний.
Нищий ребенок Василий, как-то раз прося милостыню у купеческой лавки, заметив, что у купца разбился горшок меда, начал обсасывать мед с черепков. Так он впервые узнал «медовую сладость» — перцепцию, ставшую основной в его мистическом опыте. Просто несколько цитат:
«Иногда при чистой молитве как бы нечто весьма хорошее и вкусное ест.
Иногда кипит в сердце от чрезмерной сладости.
вдруг внезапно восчувствует ни с чем не сравнимую радость услаждающую, такую, что уже более и молитва не творится, но только чрезмерною любовью ко Христу пламенеет он.
сладость сильно кипит и волнуется внутри сердца его, и от чрезмерного воскипания обильно изливается вовне из сердца, словно рекою.
весь сладостью исполняется.
Иногда, не в силах будучи стерпеть многой внутренней сладости и словно оживотворительной некой духовной радости внутри сердца, слезы источает он обильно.
Иногда приходит такая сладость, что не только сердце наполняет, но и все члены, и суставы преисполняет, и во всей крови как бы кипит, и нет того места, в котором не чувствовалась бы таковая чуднодействующая непостижимая сладость — до того, что сердце от нестерпимости делается трепетным.
Иногда, наивеличайшею любовью ко Христу и сладостью объят будучи от сильного того действия, ощутительно чувствует он как бы Самого Христа Господа в образе Младенца в сердце своем; обозревая же Его умно, объемлется умилительно радующим утешением.
Иногда из всех его жил, и суставов, и костей весьма ощутительно и явственно словно некие источники безмерной сладости текут в сердце
от чрезмерно углубленной сладости, как бы сильно бурлящей и кипящей в сердце и во всем теле, и от нестерпимости ее великие сжимания творил; и, не в силах будучи стерпеть той сладости множества, как бы в изумление пришел
во время молитвы ощущает обильное благоухание, наподобие как от неких благовонных духов ароматных, и цветов, и ягод
сам весь сильно воспламеняется несказанным желанием и горящей любовью … чувствует он сильнейшую, непостижимо действующую сладость, сильно вскипевшую в сердце и словно пронзающую его; и бывает уже он тогда вне себя, как бы в исступлении чувств, в одной только своей чрезмерной любви ко Христу».
Опыт обожения — опыт несказанной медовой сладости.
Аскетический трактат
(Еще при жизни Василиска у него появляется община учениц; после смерти разросшующую до женского монастыря эту общину окормляет Зосима. Для них о пишет «Поучение о послушании», трактат в 45 «словах» с классическим восточнохристианским учением о элементарных основах иночества, устроении иноческого «братства и содружества»: «о вступлении в иночество и о нестяжании», «о первоначальном иноческом основании», «о смирении и послушании», «о единодушии и нераздельности» и т. д. и т. п. — «послушание» тут рассматривается в узком, техническо-аскетическом смысле как инструмента, среддства введения новончальных иноков и инокинь в то устоение внутренней жизни и оотношений к другим людям и ко всему миру, что покрывается концептом «послушание» в широком смысле, рассмотренном выше. Цитаты:
«Вступившим в иночество и предавшимся в повиновение и послушание должно в таком быть нестяжании, чтобы ни иглы собственной не иметь, но как пищу, и одежду, и жилище, и всякое имущество своим не признавать, но как Божие общее почитать».
«Хотя я сам грешный и не живу достодолжно по-иночески, подобно святым преподобным отцам, но помощью Божиею желаю вам предлагать такое завещание и советы, с которых совесть моя извещала бы меня, что добро и спасительно, и с советом и свидетельством моего Старца (Василиска), что есть точно благоугодно Господу, то есть, чтобы мы, подражая Ему, послушны были отцу своему духовному и чистую любовь имели между собою и ко всем людям».
«Обретем неложное иноческое богатство, то есть восчувствуем в себе кротость, смиренномудрие, безгневие, терпение, милосердие, упование не на временное нечто, но на Бога живаго, радование внутреннее о Боге и веру непоколебимую, простосердечие, сострадание и любовь чистую ко всем».
Имея все общим, растить любовь ко всем — вот цель.
Короткое разовое поучение
Житие-мемуар, феноменология мистических состояний, аскетический трактат, и вот иной жанр — лаконичный текст, посвященный той или другой мистико-аскетической теме — «истинному наслаждению», например, или вот о «любви и единодушии»:
«Если кто не имеет чувств любви о Господе и дружелюбного единодушия духовного, должен за это себя осуждать и печалиться, и всячески себя преклонять и молиться об этом усердно, и просить Господа, да сподобит сего дара благодати; ибо сей дар более всех высочайший, более пророчества, мученичества и проч. И как не высочайший? — Потому что от Самого Бога исходит и с Богом соединяется, ибо «любовь есть Сам Бог». «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас». А давший заповедь силен есть и помощь даровать к исполнению ее, если только увидит в нас желание и старание к такому равноангельному, единодушному и дружелюбному житию. Без любви не возможно вселиться в царствие небесное где Сам Бог — любовь, и все ангелы и все святые в Боге и в любви живут и ликуют вечно.
Любовь, то есть Бог, все небесные силы, все ангельские и архангельские хоры объемлет, животворит, просвещает, освещает, содержит, питает, согревает, воспламеняет, услаждает, веселит. Вот в какое блаженство вводит любовь о Христе Иисусе!
Любовь святая объята страданием Христовым, обагрена Его кровью Божественною. Этою любовью движимый Моисей просит изгладить его из книги жизни за Израиля. Этою любовью упоенный Павел вопиет «анафема» себе от Христа за спасение ближних. Любовь есть естество Божие, и чуждый любви — чужд и Бога».
Любовь есть Бог; кто ее имеет — тот с Богом — и вот парадоксальное заострение — имеется тут в виду такая любовь к ближним, что способна ради них пожертвовать любовью Бога к себе («изгладиться из книги жизни», «анафема от Христа») — такая-то любовь и есть Божья Любовь, Распятая по приговору и силою империи, — Распятая по любви к людям, — восклицающая перед смертью «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — Христова/богооставленная любовь, — совершенное откровение Божьей Любви.
Письмо
И под конец типический жанр аскетической литературы — личное письмо, письменное личное общение:
Вот, скажем, Зосима пишет «преискренниму общему нашему другу пустынножителю» отцу Досифею о их с Василиском жизни в лесах под Коневцом:
«Весьма удобно устроить себя и на апостолоподражательную нищету, и на святое преподобноотеческое безмолвное и безмятежное, и нестяжательное житие, а чрез то о Господе души меры ко спасению: по Благовестию святых отцов, способность к стоянию ума пред Богом, чистоту в молитве, трезвость памяти, свободное размышление, побуждение во усердие к Богу, связание ума от суетных парений, печалование и радование о Господе, печалование и скорбение о грехах, и о нерадивом своем житии, радование, что разумною тварью сотворен, и что избран из множества мирского и приведен в сию ангельскую еще же и безмолвную подражательную святых отцов жизнь, и соделан Промыслом Божиим Его служителем».
Условие «стояния ума пред Богом» — «апостолоподражательная нищета» и «нестяжательное житие»: социально-экономическая среда мистико-аскетических практик, прохождение коих описывается так:
«Как агнец возлюбленный Христов да пасется и насыщается во веселии сердца благодатью Христовою. Воистину такой не имеет променять своего пустынного пребывания на многопопечительные царские чертоги, т.к. он, живя в ней, всегда со многим удобствием созерцает Царствие Небесное. Не пожелает злата и каменей многоценных, и бисера, потому что имеет в себе живущего пребесценного (каменя) Христа, Который сильно его упокоевает, веселит и утешает, и сохраняет его от всякого зла. Такому воистину звери яко соседи, гады покорены, и вся тварь таковому послужить имеет, по слову св. Исаака, да не будет ему упразднения от Бога. Владычица же наша Пресвятая Богородица о таких радуется, и любит, и помогает им много, как истинных рабов Своего Сына и Господа. Святые о них молятся и веселятся, а Ангелы святые им помогают, и сохраняют, и наставляют, и о таинствах небесных открывают, и всячески соблюдают, яко меньшую свою братию, и клевретов и друзей»
