на наш Телеграм
8 сентября 2025 года в возрасте 102 лет отошла ко Господу Аза Алибековна Тахо-Годи, выдающийся филолог-классик, переводчик, около полувека работавшая на филологическом факультете МГУ. Интерес к древнегреческим авторам сталкивает молодого советского филолога с Алексеем Лосевым, великим исследователем античной культуры, православным мыслителем, одним из главных философов XX века.
Тайные монахи и официальные супруги Лосевы помогают 26-летней Тахо-Годи креститься в Православие (в еще сталинские мрачные времена). После смерти первой супруги Лосева Аза Алибековна занимает ее место рядом с ним («после смерти Валентины Михайловны у нас с Алексеем Федоровичем, которого она оставила на меня, был официально зарегистрирован брак», «это была обычная история для того времени. Например, знаменитый московский священник отец Алексей Мечев (он прославлен как святой) направил свою духовную дочь к известному священнику, богослову, литературоведу Сергею Николаевичу Дурылину с тем, чтобы она с ним рядом жила и заботилась о нем. Им пришлось зарегистрировать брак, хотя мужем и женой они не были»).
Вплоть до смерти Алексея Лосева она была его спутницей жизни, подругой, коллегой, соавтором; после его смерти — хранительницей его наследия, издательницей его трудов, устроительницей его музея и т. п.
В память о ней — обзор пяти ее книг, иллюстрирующих жизнь Тахо-Годи как филолога и как спутницы Лосева: одна ее книга, три книги, написанных в соавторстве с Лосевым, книга, написанная ею о Лосеве.
«Греческая культура в мифах, символах и терминах» — сборник статей Тахо-Годи и Лосева, собранный первой. Она в предисловии пишет:
«исследования, включенные в эту книгу, отнюдь не являются механическим собранием работ, написанных в разные годы. Работы мои не только объединены в один смысловой круг, но и само их написание не было случайным, а, наоборот, вполне закономеным. … Статьи моего сборника посвящены изучению греческих терминов, мифов, символов».
Здесь как часть сборника опубликована книга Тахо-Годи «Греческая мифология» и такие, например, ее статьи: «Судьба как эстетическая категория (об одной идее А. Ф. Лосева)», «Жизнь как сценическая игра в представлении древних греков», «Миф Платона как действительное и воображаемое» и мн. др.
«Аристотель. В поисках смысла», изданная в серии «Жизнь замечательных людей», эта книга Тахо-Годи и Лосева — превосходное описание жизни и наследия великого философа:
«несмотря на всю мировую значимость Аристотеля, слишком часто в прошлом недооценивали жизненную направленность его философии и его общественно-политической деятельности, делая философа предметом до чрезвычайности абстрактной оценки и не принимая во внимание живые и трепещущие стороны его мысли. Еще и теперь многие находят в Аристотеле чересчур рассудочную манеру мыслить и писать и совершенно забывают жизненную насыщенность его мысли и деятельности. Мы же со своей стороны полагаем, что пришло время увидеть именно живого Аристотеля, и попытаемся в этой книге изобразить великого философа со всей динамикой его личного жизненного пути, исполненного глубокого смысла».
«Платон. Аристотель» — еще одна книга, изданная в серии «Жизнь замечательных людей»: здесь мы можем приобщиться к ядру философии как таковой: жизни и наследию Сократа, Платона, Аристотеля. Тахо-Ходи в предисловии к новому изданию писала:
«современный читатель, особенно молодой, возможно, не знает, насколько трудно и тягостно было в советской науке (вплоть до 60-х годов) говорить и писать не только о Платоне и Аристотеле, но и вообще об античной философии объективно, непредвзято, в неискаженном виде. Каждый из философов понимался односторонне и определялся как только материалист или идеалист. Так, основатель идеализма Платон с его учением об идеях, конечно, числился мистиком, Демокрит с его учением об атомах оказывался стойким материалистом. Труднее всего было с Аристотелем. Пришлось остановиться на ленинской формуле: «путается человек». Все подобные грубые противопоставления и ярлыки были глубоко чужды А. Ф. Лосеву. … Он знал то, что скрывали, а может быть и не знали, суровые догматики: материалист Демокрит свои «атомы» называл «идеями» и даже написал сочинение «Об идеях», «ум» он полагал «богом в шарообразном огне»; Платон не чуждался термина «атом»; Аристотель свой «Перводвигатель» именовал «богом» и «идеей идей» и т. д. и т. п.».
«Платон. Жизнеописание» — еще одна подобная книга. В заключительной главе книги «Вечность философии» авторы пишут:
«Платон велик не только тем, что стоит у истоков огромного философского направления, но и своей сложностью, противоречивостью, внутренним борением с самим собой, окружающей действительностью и часто даже — со своей эпохой. Жизнь Платона, по крайней мере на главных этапах, была трагической. Одно разочарование неизменно шло за другим. Осуждение и смерть Сократа, по существу, разрушили в нем веру в силу разумного убеждения, а между тем Платон всю жизнь только и делал, что старался убедить людей силой слова. … Он искал выход из окружавших его социально-политических сложностей. Выходом для него оказалось утопия. … Платон был убежден, что существует абсолютная истина, и весь трагизм его положения заключался в том, что он верил в немедленное и всестороннее осуществление этой истины. … Помимо общественно-политической и вместе с тем личной для Платона трагедии погибающего полиса, он переживал еще одну трагедию, в которой сам едва ли отдавал себе отчет, но которая тоже заставляла его чувствовать отчаяние и полное бессилие в итоге своего жизненного пути. Это была трагедия всякого идеализма вообще. … Платон не понимал, что материя (а значит, и социальная жизнь) определяет собой любую идеальную конструкцию».
И в завершение: «Лосев» — биография православного мыслителя, исследователя античной культуры, одного из основных философов XX в., написанная его коллегой, спутницей его жизни, хранительницей его наследия А. А. Тахо-Годи. Более чем характерная цитата:
«Слишком хорошо было в тишине и благости родной «верхушки» с иконами и книгами. Вокруг идут аресты, на улицах (на Арбате, совсем рядом) «ощущение первых христиан среди капищ». «Жутко, что может не хватить сил перед стихией сатанинской, сойдешь с ума или отупеешь. Не такие люди сдаются и побеждаются. Говорят, о. Павел после этого весь разбит» — вот какую запись в этот же день делает Валентина Михайловна, и кажется ей, что предстоит мученичество, как в древние времена. «Замучают за исповедание Христа. И только хочется, чтобы уж скорее, а главное, чтобы дал Бог силы перенести с мужеством, не отречься при всем ужасе мук и умереть во Христе». Лосевы понимали, что им не жить «церковно-свободно при этой власти». «Надо уходить в пустыню самим или “идти на подвиг исповедничества”» (тогда же). Лосевы готовы идти и в монастырь, а на подвиг исповедничества они уже пошли. Что означают книги Лосева 1927—1930 годов, как не вызов властям, как не попытку жить и мыслить свободно, пусть выраженную трудно, философским языком, нарочито сложным, но «мудрому достаточно», он поймет, а там и растолкует не слишком мудрым.
Они оба, Алексей Федорович и Валентина Михайловна, вместе дали монашеские обеты, приняв имена Андроника и Афанасии при совершении тайного пострига архимандритом о. Давидом 3 июня 1929 года. Что же касается монастыря, то явные монастыри были закрыты и разогнаны, а потаенный монастырь — жизнь Алексея Федоровича и Валентины Михайловны в миру.
Катастрофа, которую предчувствовала Валентина Михайловна, совершилась. Она была неминуема после выхода «Диалектики мифа», книги запрещенной, разгромленной, уничтоженной, после попыток сделать контрабандные вставки из «Дополнений» к «Диалектике мифа». 18 апреля 1930 года, в Страстную пятницу, а точнее в 1 час ночи с пятницы на субботу Алексея Федоровича арестовали.»
О себе:
«В разгаре конца 40-х годов была борьба с вейсманистамим-морганистами, Лысенко избивал генетиков, от всех требовали участия в кружках по проработке постановлений партии и правительства. На периферии старались особенно, и в Киевском университете на кафедре, где я проработала год, тоже требовали посещения таких обличительно-просветительских занятий. К счастью, со мной была книга Б. М. Кедрова,недавно вышедшая, по-моему, «Энгельс и естествознание». Я эту книгу показала и объявила, что работаю по ней самостоятельно. Поскольку всюду висело изречение Сталина «Марксизм не догма, a керівнитство до діі» , меня оставили в покое, считая, что Энгельс поможет правильно действовать против окаянных дрозофиловых мух. Среди всего этого бедлама — два важных события. По ранней летней прохладе, чуть ли не с первой электричкой привезла меня матушка Вера, вдова о. Александра Воронкова, лосевского погибшего друга, в старинный XVII века подмосковный храм, где старичок-батюшка окрестил меня, нарекая именем Наталии. Хотелось мне носить имя матери А. Ф. Он для Валентины Михайловны и меня был как ребенок. И теперь вместе мы втроем собрались во имя Христово, а это значит и Он посреди нас, мы в единой церкви.»
«Господу Богу или, если хотите, Судьбе было угодно послать меня, девочку из совсем чуждой Лосевым среды, но уже подготовленную к другой жизни. Ведь недаром в маленьком шелковом голубом мешочке у меня зашит был самодельный крестик. Так мне уготован был свой крест, счастливый, своя ноша, радостная, несмотря ни на что.
Все бесчисленные факты нашей с А. Ф. жизни — 44 года, включая и десять лет с Мусенькой (1944—1954), сливаются в какую-то предельно насыщенную, плотную, тугую, пульсирующую точку, в одно-единственное мгновение, не членимое на какие-то механические отрезки. Так и вижу А. Ф., Мусеньку и себя в вечности, в «неподвижном солнце любви», той любви, что движет светилами.»
