на наш Телеграм
Пытаемся размышлять о притчах о блудном сыне и о Страшном суде.
В притче о блудном сыне младший брат хочет смерти отца: просьба «дай мою долю наследства» звучит как «умри сейчас, я не хочу больше ждать». Тем более удивляет доброта отца: он просто говорит «бери» — без споров, без упреков.
В конце притчи сын, ставший свинопасом у язычников (можно ли вообразить более позорную работу для иудея?) возвращается домой. И что же? Отец выбегает ему навстречу, что для тех времен — бесчестие. Нам это не очевидно, потому что мы не знаем патриархальных порядков Палестины I века. Наше общество столь христианизировано, что нам уже не понять, сколь чудовищными казались слова Христа две тысячи лет назад, и современные папаши — скорее карикатуры на отца из Христовой притчи, чем суровые отцы древности.
Безрассудная щедрость отца
Отец дает блудному сыну лучшую одежду и закатывает пир. И дело здесь не в принятии обратно сына как таковом, но в безрассудной щедрости, безмерной радости. Так притча учит нас, что нет ничего важного, кроме любви и радости. Отец как будто не замечает отцеубийственного желания сына, как будто не знает о его бесчинстве и бесчестии. Такова парадоксальность прощения — парадоксальность кажущаяся, как я постараюсь показать. Ведь, к нашему стыду, большинство читателей этой притчи за две тысячи лет остаются скорее старшими братьями, не понимающими отца.
Та же центральная мысль и в притче о Страшном суде. История каждого из нас и мира в целом взвешивается на весах деятельной любви, и ничто другое в расчет не идет, как мы уже писали когда-то.
Прощение кому-то кажется сентиментальным, или морально обязательным, или мистическим актом. На самом же деле нет ничего более рационального и логичного, чем прощение. Что не рационально — так это мир сей, в котором прощению не осталось места.
«Моральный рынок» у нас в голове
Что так раздражает нас в прощении блудного сына, в милости отца? Видимо, то, что сын этого «не заслужил». То есть у нас в голове существует некий «моральный рынок» и представление о «справедливой цене» (а)моральных поступков, купле-продаже заслуг, престижа, бесчестия…
Простейший пример. По правилам «морального рынка» мы можем ответить убийством на убийство — убийцу надо убить. В этом очевидно проявляется динамика желания (о чем мы тоже писали): обиженный человек зеркалит желание обидчика, соперники становятся близнецами. В драке нет правой стороны, ибо её участники совершенно тождественны, их нельзя различить. То, что кажется таким рациональным («ответить»), на самом деле — иррациональная игра желания с его вечной садомазохистской динамикой. Здесь не будет конца обидам, конфликтам, насилию, пока не наступит полное разрушение. Мы не замечаем этого, потому что ослеплены желанием. Таков порядок этого мира.
Но если бы мы «включили мозг», то без труда увидели бы, что надо прекратить насилие. Один труп кажется нам ужасным — но, убив убийцу, мы получим два трупа! Вот рациональная арифметика, в отличие от арифметики мести, которая ведет счет иллюзорным обидам, но никогда — реальным людям.
Логичные заповеди
Часто можно услышать, что евангельские заповеди «сверхъестественны». Но в действительности нет ничего более рационального. Если вы ставите себе задачу прекратить насилие, сохранить жизнь и мир, то «подставь другую щеку» — правило разума, который хочет мира, а «бейся до победного конца» — правило безумца, который доведет дело до смерти, своей или другого: логика (само)убийственная.
Бесов («богов мира сего») не переиграть — ну так играть с ними и не надо, надо перевернуть доску. Месть можно продолжать бесконечно (не эта ли игра называется адом?), но её можно прекратить в один момент — через прощение.
Дело во взгляде. Если мы смотрим из этого мира на Евангелие, оно кажется нам благоглупостью. Но если мы смотрим изнутри Евангелия на мир, мы видим безумие, которое так легко прекратить. Заповеди блаженства кажутся сверхъестественными этому противоестественному миру — но с точки зрения мира, который «хорош весьма», мира по замыслу Божьему, нет ничего более естественного, чем Блаженства.
С точки зрения этого мира, в котором верховодят престиж и честь, отец из притчи — нелеп и унижен. Но для тех, кто умеет любить, его поведение естественно. Любовь не удержать, она разрастается, она творит. Она горюет об ошибках любимого и всегда прощает. Она хочет, чтобы любимый был спасен. И эта логика проста и понятная всем, кому любовь не чужда.
Но мир, созданный Богом, искажен первородным грехом. Поэтому наши желания извращены: разрастание и безудержность у нас свойственны обиде, насилию и разрушению.
Как появился «моральный рынок»
И Библия рассказывает об этом поразительно кратко. Бог-Любовь творит мир по любви, чтобы как можно больше существ могло участвовать в любви. Творение было «хорошо весьма». Змей же перестраивает, искажает желание Евы — он врет ей о Божьей заповеди и настраивает ее враждебно против Бога. Иллюзия, ложь и враждебность — вот «почерк» дьявола; обман и насилие у него всегда идут вместе. Ева поддается и заражает своим желанием Адама.
В этот момент появляется «моральный рынок». Люди начинают действовать не по закону любви, а по закону вины: Адам перекладывает вину на Еву (а точнее, на самого Бога!), Ева — на змея… Циркуляция вины — первый «моральный рынок». Людей поражает грех, смерть, ад; проклятье труда, неравенство, изгнание из рая и отчуждение от Бога (смотрите в статье о чтении Святых Отцов).
Каин — отец справедливости
После изгнания люди начинают приносить жертвы — так рождается религия. Два брата приносят жертвы Богу. И вот — Каин обиделся, «сильно огорчился». «Моральный рынок» уже работает вовсю: Каину «недодали», Каина «не оценили». Каин убивает — из обиды на Бога! — своего брата. И здесь — самое интересное.
Каин, первый убийца, изобретает справедливость. Он говорит: «всякий, кто встретится со мною, убьет меня». Это и есть справедливость: удар за удар, труп за труп. Но Бог придумывает «каинову печать» — антисправедливость: «сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его», и: «всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». Итак, Бог охраняет жизнь убийцы. Бог не имеет ничего общего с насилием, он никак не реагирует на смерть Авеля — кроме как защищая его убийцу Каина.
Чтобы остановить насилие — простите
Каин — основатель цивилизации: первого города, первых ремесел, первых искусств. Потомок Каина Ламех скажет: «если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро» — насилие безудержно растет. Христос ответит на это заповедью о прощении «до седмижды семидесяти раз». Так Он указывает, как разрушить «моральный рынок».
Мир сей — это особо устроенный порядок желаний, в котором главенствуют гордость, обида и насилие. Если кто-то хочет его разрушить — а Бог именно это и сделал «во Христе Иисусе» — нет лучше средства, чем прощение.
Удар за удар; не я, а Ева; не Ева, а Адам; я убил брата — убьют и меня… Прощение помогает разорвать этот круг и дать место для Царства.
Поперек мирской логики
Как это работает — бесчисленное количество раз описано в житиях. Нелепые, унизительные действия святых бьют всегда в одну точку. Аскеты живут как бродяги, если не как животные; юродивые бесчинствуют; «тайные» святые скрываются от мира, как Алексей, человек Божий, смиренно переносят удары, как прп. Серафим Саровский; поступают вопреки традициям и правилам, как прп. Павел Препростый, который узнал об измене жены, но не учил её уму-разуму, а тихо ушел.
Все эти поступки совершенно рациональны. Их цель — выйти из игры мира, порвать психическую и социальную ткань мира сего. Достигается это за счет унижения (кенозиса) — повторением движения Христа, движения любви, вовлекающей людей в жизнь Троицы — обратно в рай.
Кажется, легко — но только кажется. Желание, отчужденное в первородном грехе, действует как приказ извне. Первородный грех — мутация желания. Люди перестали желать согласно порядку любви, а желают в порядке лжи и насилия. Об этом — притча о Страшном суде. Почему козлы и овцы стоят по разные стороны? Потому что они хотели разного и по-разному поступали.
Порядок Христа
Наше желание искажено, нас учат, чего хотеть: в семье, в школе, в дружеских компаниях, в СМИ. Порядок мира сего и есть порядок унаследованных от прародителей желаний. И все, что могут бесы, — это искушать, т. е. управлять нашим желанием. И мы, живя в таком порядке, не можем его исправить. Это делает Христос.
Здесь не место спорить об Искуплении. Но даже в вульгарно понятой юридической теории Искупления видно: грехи человеческие конечны, а Бог — бесконечен. Господь ликвидирует моральный рынок, внося туда Свою бесконечность; происходит не переоценка ценностей, а обесценивание их. Люди считают на своих моральных весах: мне причитается столько-то чести, ему — столько наказания. Но Божественная бесконечность обнуляет эти подсчеты (поэтому выигрывают от этого в первую очередь мытари и блудницы — у них и так счета были отрицательные). Все долговые обязательства ликвидированы. «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» — вот рецепт борьбы с «моральным рынком» в молитве Господней.
Христос, Бог и человек, изнутри грязной истории наших желаний и дел запускает новый порядок. Во Христе Бог повторяет свой дар творения, переучреждает тварный порядок — как отец из притчи снова принимает сына в немыслимой радости. Быть в Церкви — значит встроиться в этот новый порядок.
Мы верим в отпущение грехов. Мой любимый аргумент против Церкви — что исповедь безнравственна. Вот, мол, убийца покаялся — и все, вот так легко? Да, всё. Этот участок мира сего отвоеван Царством.
Покаяние — это легко? Я хочу ударить в ответ. Легко ли перестать хотеть? Сложно, но возможно — через покаяние, поворот ума.
А сейчас — несколько материалов из нашей медиатеки о грехе и прощении.
Текст опубликован в 2016 году.
В книгах Рене Жирара наиболее совершенно, насколько я могу судить, разъяснена взаимосвязь желания, мира сего и Царства. Со многим там можно спорить, но подлинно евангельская интонация его текстов искупает все.
Лучшая, насколько мне известно, философская книга о прощении. Здесь распутана обывательская путаница с извинениями и «забыл»; разобраны все парадоксы подлинного прощения.
«Что
удивительного в благодати?»
Филипп Янси
Очень «простая» и «легкая» — в хорошем смысле этих слов — книга. Рассказ о той благодати, которая разрушает этот мир, в частности — про прощение.
«Девичий
источник»
Ингмар Бергман
Один из
киношедевров Бергмана. Юную девушку насилуют и убивают. Ее отец-христианин
жестоко мстит, понимая при этом, что совершая месть, он отпадает от Бога.
«Подставь другую щеку» — в фильме показана вся трагедия этой заповеди в мире,
где дочерей насилуют и убивают.
Про то, как невыносимо трудно прощать.
«Отверженные»
Виктор Гюго
…и ещё три романа
«Отверженные» — роман насквозь христианский. Он как нельзя лучше иллюстрирует то, что мы здесь хотели сказать.
В центре — смирение и милосердие епископа Мириэля. Вальжан в начале романа — на самом дне. Избыточный, расточительный дар Мириэля спасает его, запускает преображение, цепную реакцию благодати. А вот справедливость инспектора Жавера ведет к катастрофе. Епископ не просто жалеет грешника — он идет против закона; он не просто помогает грешнику, он отдает ему им сворованное, но — и это самое прекрасное, самое евангельское — дает еще и сверх того. Я не знаю более евангельского эпизода. Это, может быть, лучшая икона животворности и красоты прощения.
Одновременно с Гюго в России работали два других великих романиста.
Толстой, как известно, заимствовал форму (огромный историко-философский роман с множеством сюжетных линий) «Войны и мира» у Гюго. Сцена смерти Андрея — конечно, одна из величайших в искусстве. Наташа изменяет с Курагиным гордому Андрею. Андрей ведет себя достойно, но — конечно! — не прощает. А перед лицом смерти он поймет тщету всего этого — и полюбит «обратно» не только Наташу, но и Курагина.
Достоевский писал «Преступление и наказание» почти одновременно с «Отверженными». Спору нет: Достоевский и Толстой конечно,ж на голову выше Гюго как писателя, но вот в христианстве… Название выдает: если бы роман Достоевского был бы до конца христианским (а он, конечно, христианский, но вот как раз не до конца…) то название бы было — «Преступление и прощение».
Чего не скажешь о романе Аяко Соно «Синева небес». Он действительно «Преступление и прощение» — притом что речь в нем идет о серийном убийце.
Здесь надо бы разместить книги Отцов о прощении. Однако, готовя этот материал, я понял, что святоотеческие наставления о незлобии, неосуждении и прощении воистину бесчисленны. Дам только цитату из прп. Паисия Святогорца, жившего совсем недавно рядом с нами — и в наиболее радикальном варианте учившего о прощении (как, впрочем, и большинство Отцов) — не тогда, когда призывают простить, а когда переносят осуждение. Он говорил о крайнем варианте неприятия «морального рынка»:
Блаженны радующиеся тогда, когда их несправедливо обвиняют, а не тогда, когда их справедливо хвалят за их добродетельную жизнь. Именно в этом заключается признак святости, а не в сухих телесных подвигах и не в великом множестве подвигов, которые, если не совершаются со смирением и с целью совлечения ветхого человека, производят лишь обманное впечатление на людей.
