на наш Телеграм
Каждый год в тысячах храмов мира произносятся тысячи проповедей: талантливых и неумелых, заученных и импровизированных, заумных и простецких. Но есть пасхальные слова и беседы — образцовые для любого священника и мирянина, их когда-то произнесли византийские отцы Церкви. Мы выбрали пять из них.
Мелитон Сардийский. Слово о Пасхе
Это едва ли не самая древняя из дошедших до нас пасхальных проповедей. И правда, в ней следы еще не остывшей, еще длящейся полемики с Ветхой Церковью, с иудаизмом и иудеохристианами, которым Мелитон старается объяснить: вся история их народа — это предыстория спасения, и ценна она только в этом качестве. В этой полемике святитель неожиданно выдает формулу христианской историософии:
«Всему свое время: образу — свое время, а реальности — свое время. Ты творишь образ истины. Желаешь этого, потому что в нем видишь икону будущего. Ты приносишь реальность вместо образа. Желаешь этого, потому что в нем встает перед тобой будущее. Ты выполняешь дело и желаешь только этого, любишь только это, видя только в нем и образ, и реальность, и истину».
Сердце христианина живет в будущем, настоящее для него — ступенька к этому будущему, а прошлое — полезный инструмент. «Слово о Пасхе», впрочем, это не спекулятивный трактат, это очень эмоциональный, драматичный, местами на грани экшена, рассказ о том, как человечество шло к пасхальной радости.
Григорий Богослов. Слово 45. На Святую Пасху
Вместо того чтобы читать скучные (других я не встречал) учебники по догматике, откройте эту проповедь епископа Назианзского. В ней есть все: и яркое описание непознаваемости Бога, и объяснение Троичной тайны, и учение о творении мира и человека, и рассуждение о том, кому именно (сатане? Богу Отцу?) была принесена жертва Христа. В «Слове на Пасху» вся сумма православной теологии:
«Мы получили бытие, чтобы благоденствовать, и благоденствовали после того, как получили бытие. Нам вверен был рай, чтоб насладиться, нам дана была заповедь, чтобы, сохранив ее, заслужить славу, — дана не потому, что Бог не знал будущего, но потому, что Он постановил закон свободы. Мы обольщены, потому что возбудили зависть, пали, потому что преступили закон; постились, потому что не соблюли поста, будучи побеждены древом познания, ибо древняя и современная нам была эта заповедь, служившая как бы пестуном для души и обузданием в наслаждении, и мы ей справедливо подчинены, чтобы соблюдением ее возвратить себе то, что потеряли несоблюдением. Мы возымели нужду в Боге воплотившемся и умерщвленном, чтобы нам ожить. С Ним умерли мы, чтобы очиститься, с Ним воскресли, потому что с Ним умерли; с Ним прославились, потому что с Ним воскресли».
Мы не всегда понимаем, что такое для Древней Церкви и для Церкви вообще некоторые (конечно, не все) святоотеческие тексты. Сочинения Григория Богослова в Византии ценились почти так же, как тексты Священного Писания: их читали, без конца переписывали, переводили (в том числе и очень рано на славянский язык) и комментировали. Последнее — верный признак «священности» текста. Если уж мы хотим приблизиться к пасхальной тайне, эта проповедь — хорошее подспорье.
Григорий Нисский. Слово на Святую Пасху, о воскресении
Проповедь Григория Нисского, младшего друга предыдущего оратора, — это энциклопедия пасхальной апологетики. В ней собраны все аргументы в пользу того, что воскресение неизбежно и что оно прямо вытекает из представления о Боге как благом Творце. Понятно, что подобная аргументация совершенно бесполезна для вовсе неверующего человека, но для верующего спиритуалиста, принимающего только посмертную жизнь души, таких сейчас очень много, — это самое то. Можно отсеять доводы естественно-научного характера. Например, не обязательно брать на вооружение слова Григория Нисского о том, что раз змеи как бы умирают на шесть месяцев, а потом как бы воскресают, то почему бы не воскреснуть человеку. Но вот богословские и моральные тезисы в пользу воскресения очень сильны:
«Если нет воскресения, и смерть есть конечный предел нашей жизни; то уничтожь всякое обвинение и порицание, предоставь человекоубийце беспрепятственную свободу, позволь прелюбодею открыто восставать против супружества. Пусть грабитель спокойно предается роскоши и торжествует над своими противниками; пусть никто не обуздывает клеветника, пусть клятвопреступник постоянно прибегает к клятве, потому что смерть же ожидает и того, кто свято сохраняет клятву. Пусть всякой обманывает, сколько хочет, потому что и правда не приносит никакого плода. Пусть никто не оказывает милости бедному, потому что милость остается без возмездия. Подобные рассуждения производят больше беспорядка и смешения, чем потоп; они уничтожают всякую здравую мысль, напротив, поддерживают и питают помыслы буйные и безумные. В самом деле, если не будет воскресения, то не будет и суда; если же вы уничтожите суд, то изго́ните и страх Божий. А где не управляет людьми страх Божий, там торжествует и ликует диавол со грехом».
Если нет воскресения, то нет и Бога, а если нет Бога, то «какой же я после того капитан?», весь социальный порядок мира летит в тартарары.
Роман Сладкопевец. Кондак 44. На Пасху
Создатель жанра кондака, самый известный православный гимнограф Роман Сладкопевец, по происхождению был евреем. Классик канона, поэтического жанра, пришедшего на смену кондаку, Иоанн Дамаскин, был грекоязычным арабом. Столкновение этих двух жанров в конце VII — начале VIII века — это самый прекрасный в истории арабо-израильский конфликт, внутрисемитская разборка, результаты которой мы слышим во время праздничных богослужений.
Если в спекулятивном богословии господствует эллинская традиция, то в богослужении живет традиция библейская. Ученые полагают, что сам жанр кондака Роман Сладкопевец заимствовал из современной ему сирийской поэзии, «переведя» ее на греческий язык. Кондак — это поэтическая проповедь, наполненная возвышенной чувственностью, по-своему эмоциональная, пытающаяся задеть слушателя, привлечь к богословскому сюжету:
«Почувствовав боль, ад громко закричал: “Болит у меня живот, не перевариваю Того, Кого поглотил, Непривычной для меня пищей стало то, что я съел. Из тех, кого я съедал ранее, ни один не беспокоил меня. Видимо, это и есть Тот, о Котором мне заранее говорил Адам: “Накажет Он тебя, когда придет, посредством воскресения”».
Кондак утратил свое центральное значение после того, как в Византии была введена обязательная проповедь за литургией. Немного жаль, что эта поэтическая традиция осталась в прошлом. Вот бы сейчас за богослужением услышать современное поэтическое осмысление библейского сюжета. Молчу-молчу.
Иоанн Златоуст. Огласительное слово на Пасху
Мы очень мало знаем о происхождении этого центрального для пасхального богослужения текста. Его история прослеживается до IX века (первые рукописные свидетельства) и, может быть, до VI-VII века (это уже гипотезы). Кажется, фраза «взял тело и нашел в нем Бога» — это отсылка к христологическим спорам этого времени. В любом случае, сейчас научный консенсус таков: «Огласительное слово» святителю не принадлежит. Тем удивительнее, что безымянный автор на каком-то пике благодатного вдохновения сумел создать текст, принятый всей церковной полнотой за эталон пасхальной проповеди. Впрочем, не таковы ли авторы практически всех ветхозаветных и многих новозаветных текстов: их произведения на устах у вселенной, но паспортные данные ведает только Бог. Какая же награда ждет их там, в Новом Иерусалиме, когда весь мир будет одним большим пасхальным пиром, на котором Иоанн Златоуст наконец-то сможет познакомиться со всеми подвижниками слова, чьи произведения традиция приписывала ему? Думаю, авторские отчисления делить они не будут.
