на наш Телеграм
Сегодня, 24 сентября, — 85 лет с того дня, как отошел ко Господу святой Силуан Афонский. Известен богословский казус: когда ученик преподобного Силуана преподобный Софроний (Сахаров) дал выдающемуся богослову Владимиру Лосскому записки своего почти неграмотного старца (тамбовского крестьянина в миру), тот просто не понял, не оценил их. Этот-то казус и подвиг прп. Софрония к собственному богословскому труду, долженствовавшему теологически рецепиировать, концептуализировать опыт прп. Силуана. Труды прп. Софрония мы как раз недавно пытались осветить; а сегодня в дар памяти великому святому XX века мы вспомним три попытки выплатить долг Лосского прп. Силуану, долг дискурсивной теологии мистическому опыту: мы вспомним три текста великих православных богослова, осмыслявших наследие прп. Силуана: крайне интересный случай того, что один из них (Хоружий) мог бы назвать теоретическими практиками, ассоциированными с мистико-аскетическими практиками. Живой опыт исихаста, аскета, мистика Силуана послужил истоком, очагом, ядром, ресурсом живой православной мысли, актуальной восточнохристианской теологии — а именно неопатристической, персоналистской, энергийной теологии Флоровского, Зизилуаса, Хоружего.
Неопатристический/персоналистский/энергийный дискурс, развитый ими, — не домыслы, фантазии кабинетных теологов, а переложение в слово-мысль живой святости прп. Силуана; неопатристика — не мода и не просто «школа», а то, чем православное богословие и должно быть: живое осмысление живой святости.
Протоиерей Георгий Флоровский, создатель программы неопатристического синтеза (теоретических практик, обоснованных в наследии Отцов Церкви — и продолжающих его), был лично знаком со старцем Силуаном; он написал предисловие к первому изданию книги старца Софрония «Старец Силуан Афонский». В совсем маленьком тексте «Преподобный Силуан Афонский» Флоровский проговаривает главное в опыте святого: любовь к врагам, радость и отсутствие надмения как критерий святости, благодатности, подлинности Божьего присутствия:
«Слова старца Силуана просты; в них действительно нет ничего эффектного, кроме их собственной простоты. Обычно он говорил об общих вещах, и все же даже об общих вещах он говорил совсем не обобщенным образом. Любовь — это и начало, и самый центр устремлений христианина. На «новизну» христианской любви так часто не обращают внимания и пренебрегают ею. По словам Самого Христа, единственно истинная Любовь — это «любовь к врагам». И это вовсе не настоятельное указание и тем более не свободный выбор. Это скорее первый критерий, отличительный признак подлинной Любви. Старец Силуан не только говорил о любви. Он любил.
Легко восчувствовать свою любовь, но потом она окажется разъеденной и зараженной тщеславием и гордыней. Невозможно любить совершенно, кроме как любовью Самого Христа, вливающейся в смиренное сердце и действующей в нем. Невозможно быть святым, кроме как осознавая себя «жалким грешником».
В нем /прп. Силуане/ никогда не было мрачности или уныния. Он всегда был тих и спокоен, всегда излучал радость. Это была радость о Господе, совершенно отличная от любой мирской радости. Мы знаем из истории его жизни, что эта радость была приобретена долгой и изнуряющей борьбой, непрекращающейся «невидимой бранью».
Митрополит Иоанн (Зизиулас), классик православной теологии, в своем очерке «Богословие Силуана Афонского» предпринимает уже попытку систематического осмысления опыта святого: принципиальный персонализм (примат личностности, личного общения-опыта) подлинно христианского Богопознания и, следовательно, — во всех дискурсах, мнящих себя извести из подлинно христианского Богопознания: Бог как Бог есть Любовь-Общение Личностей — Троица; мистико-аскетические практики православия вводят человеческую личность в эту Божественную Личностную Любовь; грешным существам эта Любовь явлена как уничижение Бога — как Иисус Распятый: божественность-в-мире, святость есть кенотическая, униженная, страдающая любовь — Любовь Христова: в опыте Преображения Силуана, на вершинах его мистического опыта именно что открывается такая, подлинно христианская любовь; любовь есть начало и конец, смысл, суть, содержание, цель — все, просто все — в христианстве: любовь есть Бог, Бог есть любовь: опыт Бога — мистический опыт, опыт святости — есть опыт любви: это не «мораль», «не этика», но именно тео-логия, познание Бога: критерий ее — вот главное, высшее — любовь совершенная — любовь к врагам, любовь ко всем людям, ко всему страдающему роду человеческому, и дальше — любовь к растениям, животным, ко всем тварям, всем творениям; вот сердце православия, оно в его сущности: радостный восторг сострадательной, сострадающей любви как опыт Бога:
«В случае св. Силуана выходит так, как будто полностью отсутствует то, что мы называем «академическим богословием». Академический богослов может много почерпнуть из опыта одного подвижника, такого, каким является св. Силуан Афонский. А если он располагает еще и творческой мыслью, тогда он может представить свои аскетические опыты в форме догматического богословия. Это может произойти в случае св. Силуана, и я детально попытаюсь это показать, особо выделяя определенные догматические темы, для которых мысль св. Силуана имеет исключительное значение.
Бог познается только из личных связей (или отношений), составляющих Его существование, а именно, только как Святая Троица. Нельзя познать Бога вне способа, которым Он Сам познает Себя (это и причина, по которой никто никогда не познает естество Божье); в противоположном случае мы подвергаемся опасности познать что-то иное или кого–то иного вместо Бога, истинного Бога.
Когда человеческое бытие становится ипостасью, т. е. одна бытийность способна объять — особенно через молитву и свою любовь — Бога и все творение, и говорить лицом к лицу с Богом и с другими, тогда исполняется то, что «по образу и по подобию Божию» и входит в вечную жизнь. Троичное богословие и личное существование совпадают (согласовываются) в опыте «ипостасного начала».
Кенотическая христология, в случае св. Силуана, придает выразительности и теме Преображения, находящейся в центре афонской традиции еще со времен исихастов. Это вызывает интерес, как в историческом, так и в богословском аспекте. Тема «кенозиса» не выглядит господствующей у исихастов 14 века, и сейчас так же она находится на втором плане, но св. Силуан выносит ее на поверхность и ставит в центр. Этот факт приближает к нам св. Силуана сильнее, чем исихастов 14 века. Наша эпоха имеет большее осознание трагедии, тщеты и ничтожности, чем Византия. Подвижничество не есть некий индивидуальный опыт, но участие в страдании целого мира, как и то, что не существует иного способа увидеть нетварный свет, кроме как переносить страдания за других и с другими. Это бы сделало соучастие в опыте Преображения Христова делом соучастия в страдании Христовом, в Его нисхождении во ад, в место смерти.
Любовь предшествует знанию, или еще точнее — любовь есть знание и знание есть любовь. Эта тема любви, как пути к истинному знанию, связана в мысли св. Силуана с его любимым мотивом о любви к врагам. Было бы ошибочно понимать эту идею, на которой так настаивает св. Силуан, как моральное начало. Для этого святого Отца она является глубоко и исключительно богословской: надо любить наших врагов единственно потому, что Бог возлюбил своих врагов в Личности воплощенного Своего Сына. Не существует другого способа познать Бога, потому что это единственный способ, через который Он нам открывается, а именно через любовь к врагам. Это богословское, а не моральное начало. И это путь познания Бога.
Так же надо до конца понять и по достоинству оценить любовь, которую Силуан оказывал растениям и животным. «Сердце, научившееся любить, ощущает милость за всю тварь», и это также надо разуметь богословски: мы любим творения, поскольку их сотворил Бог, и они страдают по причине нашего падения.
Церковь, по мысли св. Силуана, есть не что иное, как продолжение любви Господа ко всем, «чтобы всем спастись».
/Богословие св. Силуана/ относится к подвижническому преданию, которое перенял и развил св. Максим Исповедник, и к другим традициям, приводящих нас, через движение исихастов и афонское монашество, к нашей эпохе. То, на чем ставится ударение в этой традиции, есть очищение сердца, функционирующего как центр послушания и любви. В этой традиции любовь становится гносеологической категорией: посредством любви мы познаем, а так же сами познаем себя через любовь Божию. Этот аскетизм любви ведет к некому богословию, которое можно передать логическими понятиями, такими, как «связь», «личность», «общество» и т. п.».
Особого рода социальные черты, соборные («анархо-коммунистические», «персоналистически-социалистические», «либертарно-эгалитарные») аспекты мистического опыта прп. Силуана — переливающиеся в экологическую, космическую мистику любви ко всем тварям, уже отмечены; систематическое продумывание этих черт находим в статье Сергея Хоружего «Опыт Преображения у прп. Силуана Афонского». Хоружий, анализируя мистический опыт прп. Силуана (разумеется, насколько тот поддается анализу в текстах самого св. Силуана и его ученика св. Софрония), находит примечательную в нем черту: на высших стадиях этого опыта, в опыте Преображения, в опыте благодати, в опыте обожения у Силуана совмещаются мистика любви к Богу и мистика любви к ближнему (брату, врагу, живому существу, всякой твари). Конечно, двуединая Христова заповедь любви (любви к Богу и любви к ближнему) всегда была центром, сутью, целью христианской жизни (мистико-аскетических практик); но, может быть, ни у кого столь ярко, как у св. Силуана, не явлена именно взаимобусловленность, соопределяемость, неразрывность двух любовей. Любящий Господа — любит ближнего: это у св. Силуана дано с какой-то самоочевидностью, с окончательной ясностью, что Хоружим тематизируется как «решение исихастской апории» — проблема совмещения мистического Богообщения и социального творчества, мистико-аскетических практик и христианизации социальных аспектов реальности: вот значение, вот новизна (не сущностная, но именно в аспекте ясности, явленности) святости Силуана:
«Правило «держать ум во аде» значило иметь ум всегда, постоянно обращенным к судьбе умерших, к судьбе грешников; значило постигать умом и переживать сердцем свою общность и связанность с ними. С ними со всеми, до единого, с их скорбной участью. И мы читаем у Старца: «Душа, вкусившая сладость любви Божией начинает скорбеть за народ». Правило выводит к размышлению о судьбе всех, к озабоченности судьбой всех: «Кто носит в себе Духа Святого хотя бы и немного, тот скорбит о всем народе день и ночь, и сердце его жалеет всякое создание Божие».
Как мы видим отсюда, эта молитва Старца была необычайна и тем, что, сохраняя всю духовную напряженность, всю силу молитвенной любви, она бесконечно расширяла свои пределы — обращалась от судьбы отдельных людей к «молитве за всех», включая в круг «всех», и усопших и еще не рожденных, «всего Адама», — а там ширилась и еще больше, охватывая не только уже род людской, но всё живое, всю тварь Божию и всю вселенную. В ходе углубления, вызревания духовного и молитвенного опыта, его соборные измерения, сложившись, затем непрерывно переходят, перерастают в измерения космические. «Душа в Духе Святом «видит» весь мир и объемлет его своей любовью», и потому для обретения благодати Духа «нужно иметь милующее сердце, и не только человека любить, но и всякую тварь жалеть, всё, что создано Богом». «Если бы люди познали Господа… то ЗА ОДИН ЧАС изменилось бы лицо всего мира и у всех была бы великая радость и любовь».
Разумеется, нет нужды доказывать причастность любви Божией к такому опыту, но для любви к брату это уже не столь очевидно — и Силуан твердо, отчетливо утверждает: «От любви к брату приходит благодать, и любовью к брату хранится она». В качестве критерия подлинности и полноты «любви к брату» утверждается любовь к врагам: именно ее достижением проверяется действительное стяжание благодати, поскольку «любить врагов без благодати мы не можем». «Милостивый Господь дает любовь ко всему миру, и плачет душа за весь мир, и умоляет Владыку чтобы излил Свою благодать на каждую душу и помиловал ее. Господь двигает душу своею благодатью молиться за весь мир».
Не противопоставляясь, но равно и не сливаясь, и не подчиняясь друг другу, в высшем, благодатном опыте подвижника остаются: полюс полного забвения мира и твари в совершенной поглощенности любовью Божией — и полюс скорби и жалости ко всей твари, вбирания всякого человека и всей твари в свою любовь. Опыт Преображения обогащается за счет нового рода этого опыта — опыта преображенного видения реальности, которое достигается в русле мистики соборности, «мистики любви к брату», на путях скорбной молитвы и плача за «всего Адама», весь мир. Наряду с ним присутствует, будучи паки-обретен, и другой род, более традиционный опыт Преображения, являющийся как увенчание совершенной любви к Богу и несущий с собою «совершенное забвение мира». Рядополагаясь, они соседствуют в зрелом позднем периоде подвижничества прп. Силуана.
Весь подвиг Старца в этот период проходит под знаком неукоснительного исполнения полученного им от Бога Правила: Держи ум твой во аде и не отчаивайся! Как не раз уже замечали, в своем христологическом содержании, это Правило глубоко кенотично. Ум подвижника не может не быть устремлен ко Христу, и, следовательно, опыт держания себя во аде этот ум также каким-то образом претворяет в опыт устремления ко Христу и соединения с Ним. Он ищет встречи со Христом, пребывая во аде, — и подобную встречу делает возможной исключительно кенозис Христа. Встреча со Спасителем — всегда опыт Преображения; и, стало быть, «Силуанов извод» исихастской духовности являет нам новый «извод», новый облик также и этого опыта: в подвиге Старца пред нами опыт своего рода «кенотического Преображения».
