на наш Телеграм
Сегодня, 17 декабря 2023 г., умер Отар Иоселиани. В память о великом кинорежиссере приводим два небольших текста о его фильмах.
Поэт и культуролог Михаил Кукин о фильме Иоселиани «Охота на бабочек»
Фильм одного лучших режиссеров последнего 50-летия, снятый уже после отъезда из Грузии, во Франции и на французском материале. С моей точки зрения, вершина Иоселиани в его «среднем периоде».
Прежде чем говорить об этом фильме, замечу, что если среди читающих эти строки есть те, кто раньше вообще не смотрел Иоселиани, то таким читателям я горячо рекомендую обнаруженный пробел ликвидировать и посмотреть для начала хотя бы «Жил певчий дрозд», «Утро понедельника» и In vino veritas! Впрочем, выбирать трудно — Иоселиани хорош практически весь. Но надо научиться его смотреть.
Неспешные, даже замедленные, с малым числом событий, с небольшим числом слов, с негромкими разговорами как будто бы ни о чем, снятые к тому же практически без крупных планов (обычно камера Иоселиани смотрит на жизнь подчеркнуто сбоку, со средней дистанции, отодвигаясь от героев) — эти фильмы могут показаться, особенно на первый взгляд и не очень искушенному зрителю, непонятными и даже скучными. Надо отнестись к ним внимательно, вдумчиво, как к философским притчам, как к размышлениям о человеке и времени. Одни из главных тем Иоселиани — устройство жизни и течение времени.
«Охота на бабочек» — сатирический и при этом пронзительно грустный рассказ о том, как время (наступающая современность) съедает человеческую жизнь. О том, как невозвратно былое, и как беззащитны прекрасные люди, как и вообще беззащитен любой человек в этом мире.
Отар Иоселиани — грустный режиссер-философ, хотя в его фильмах много юмора. А умение Иоселиани связывать кадры и эпизоды в единый поток, прошивая его множеством сквозных нитей-лейтмотивов — настоящее проявление высокого искусства.
Не хочу пересказывать фильм, замечу только, что под его поверхностью угадываются многие тексты классической литературы, в том числе русской, и в первую очередь, наверное, Чехов, особенно его «Вишневый сад».
Для тех, кто устал от постоянного экшена, от рекламного напора, от придуманных «захватывающих приключений» и ходульных героев коммерческого кино, фильм Иоселиани будет настоящим противоядием.
Композитор и философ Владимир Мартынов о фильме Иоселиани «И стал свет»
В фильме Отара Иоселиани «И стал свет» есть одна линия, или, скорее, тема, связанная со статуей божка из африканской деревни, затерявшейся в бескрайних джунглях. Сначала мы видим этого божка в священной хижине, где он помогает деревенским жителям в их нуждах, исполняя их насущные просьбы. Если его просят о дожде, то начинает идти дождь, и в этом нет никакого чуда, ибо это, как сказал бы Карлсон, дело житейское — обычная бытовая магия. А в конце фильма мы видим, как посреди вырубленных джунглей в каком-то африканском райцентре типа российского Урюпинска точные копии статуи этого божка продаются в качестве туристических сувениров. Здесь речь идет отнюдь не о проблеме копии и оригинала, но о том, что один и тот же объект может изменять свои социальные, антропологические и теологические функции в зависимости от социальных, антропологических и теологических параметров контекста, в котором он находится. Объект, изъятый из одного контекста и помещенный в другой контекст, — это далеко уже не тот же самый объект. Турист, покупающий деревенского божка в качестве сувенира, может быть хорошо осведомлен о его магических качествах и крайне уважительно относиться к нему как к бывшему покровителю деревни, но для самого туриста этот божок навсегда так и останется всего лишь сувениром, ибо факт покупки, как и сама возможность продажи, есть свидетельство безвозвратного перемещения статуи божка в новый контекст, не имеющий ничего общего с тем контекстом, из которого она была извлечена.
Примерно то же самое происходит и с классической музыкой. Симфония Бетховена, исполненная в контексте городского пространства XIX века, и та же самая симфония, исполненная в контексте пространства мегаполиса XXI века, — это далеко уже не та же самая симфония. И здесь речь должна идти не о разных манерах исполнения и не о разных интерпретациях, но о том что, попав в новый социально-антропологический контекст сама партитура обретает новые социально-антропологические функции. Пространство мегаполиса — это пространство потребления, и какими бы разными социально-антропологическими функциями ни обладали звуковые объекты, попадающие в это пространство, будь то пение буддийских монахов, месса Обрехта, опера Монтеверди, симфония Моцарта или балет Стравинского, — все это неизбежно превращается в продукты потребления. Музыкальное пространство мегаполиса можно уподобить огромному супермаркету, на полках которого вместо сыров, колбас, фруктов, вин и прочих продуктов располагаются произведения разных эпох, культур, направлений, жанров и стилей, способных удовлетворить запросы посетителей с самыми разным вкусами, пристрастиями и амбициями. Не важно, что в свое время и в своем месте все эти музыкальные продукты могли быть нацелены на самые разные цели: служение Богу, стремление к возвышенному, открытие новых возможностей музыки или выражение страха перед жизнью, — важно то, что, попав на полки этого супермаркета, они начинают служить одной-единственной цели, а именно быть потребленными, хотя сами производители продуктов могут субъективно ощущать себя по-другому и не соглашаться с таким утверждением.
Дело в том, что изменилась сама природа производителей творцов. Эта мутация схожа с мутацией африканского божка, некогда ниспосылавшего дождь по просьбам деревенских жителей и превратившегося в туристический сувенир, продающийся на городской улице. Ведь подобно тому, как абсолютно тщетны надежды на то, что этот превратившийся в сувенир божок сможет снова ниспослать дождь, также тщетны, и наивны и даже смешны аристократическо-просвещенческие амбиции композиторов, оказавшихся в потребленческом пространстве мегаполиса.
И если я являюсь композитором, то для того, чтобы начать свой путь самопознания, я должен отдать себе отчет в том, что значат и чем чреваты слова «я композитор», произносимые человеком, живущим в современном мире.
«Cовременная композиторская музыка» превратилась в некий товарный бренд, может быть, и не самый громкий на музыкальном рынке, но все же достаточно успешный и к тому же приносящий уверенные дивиденды некоторой известности и некоторого достатка. Эта ситуация уж очень подозрительно напоминает ситуацию из фильма Иоселиани со статуей деревенского божка, некогда ниспосылавшего дождь и исцелявшего от болезней, а ныне превратившегося в туристический сувенир.
