на наш Телеграм
Книга профессора Гарвардского университета Армана Николи «Фрейд и Льюис: Дебаты о Боге» — уже не новинка, она вышла в издательстве «Эксмо» в 2019 году, и это не первая книга автора (он скончался в 2017 году) по теме.
Сам Николи — психиатр, и полвека назад он начал читать в Гарварде уникальный курс о взглядах Фрейда и Льюиса. Удивительно, замечал он, но убежденный материалист Фрейд и столь же убежденный христианский писатель Льюис на многие проблемы смотрели противоположным образом, но с одинаковой исходной точки.
Биография Фрейда в сравнении с историей жизни Льюиса выглядит незаконченной. Изначально их мучили примерно одни проблемы: например, неумение строить отношения с людьми, связанные, возможно, с трудностями в общении с отцами. Оба пережили в молодости тяжелые депрессии — но Фрейд укрепился в своем пессимизме, а Льюис через обретение веры нашел счастье встречи с Отцом Небесным.
Оба размышляли о поисках счастья — но Фрейд предлагал временное решение через сексуальность, а Льюис видел сексуальность частным случаем счастья (при этом не отрицая ее значимости, что немаловажно). В результате оба вызывали в обществе непонимание, а то и обвинения в ниспровержении морали.
Больше всего удивит читателя, что атеист Фрейд, оказывается, настоящим-то атеистом и не был! Его письма изобилуют риторическими, на первый взгляд, формулировками: «слава Богу», «благой Господь», «если Богу будет угодно».
Однако если задуматься о семейном «бэкграунде» основателя психоанализа, станет ясно, что это не только и не столько дань языку — а отражение внутреннего искания и даже глубинного религиозного чувства, которое он усиленно пытался подавить. «Вытеснить», если попытаться использовать фрейдовскую же терминологию.
Проблема в том, что, во-первых, и сам Фрейд понимал, что вытеснение происходит не целенаправленно, свободно и полностью осознанно, а является защитным механизмом психики, а во-вторых — из кожи выпрыгнуть невозможно. В доме Фрейда читали Библию. Причем не только Ветхий Завет (что было бы естественно: семья была иудейской), но и Новый. Память об этом нельзя было вытеснить в глубины Бессознательного, но только сознательно подавить — а именно этого-то он, судя по всему, и не хотел, потому что это значило бы взять контроль над какой-то очень значимой частью его личности.
Поэтому великий психиатр пытался религию «преодолевать», отрицая значение религиозного опыта, игнорируя и обесценивая. Религия для него — это, цитирует Николи, «попытка заполучить гарантию на счастье и защититься от страданий с помощью бредовой реальности». Льюис же, опираясь на собственный опыт, «утверждал, что ни одно земное удовольствие не может заменить или удовлетворить нашу глубинную потребность, наше стремление к отношениям с Тем, Кто создал нас».
Иными словами, Фрейд мог сколько угодно называть религиозный опыт бредом (в медицинском, казалось бы, значении, но в данном случае — имеющим оттенок оценочный, почти ругательский), он мог даже сам в это верить — но этот, пусть даже и «бредовый» опыт решает внутренние проблемы человека гораздо успешнее, чем все, что он, выдающийся специалист по врачеванию душ человеческих, мог предложить.
В принципе, Льюис мог бы, отвечая Фрейду, повторить слова своего героя предпоследней из «Хроник Нарнии» — «Серебряное кресло», в разных переводах Квакля-Бродякля и Лужехмура, сказанные злой колдунье, королеве Подземья:
«Не стану с вами спорить. Но все-таки одну вещь я должен сказать. Допустим, мы и впрямь увидели во сне или придумали деревья, траву, солнце, луну, и звезды и даже самого Аслана. Допустим. В таком случае вынужден заявить, что наши придуманные вещи куда важнее настоящих. Предположим, что эта мрачная дыра — ваше королевство — и есть единственный мир. В таком случае он поразительно жалкий! Смешно. И если подумать, выходит очень забавно. Мы, может быть, и дети, затеявшие игру, но, выходит, мы, играя, придумали мир, который по всем статьям лучше вашего, настоящего. И потому я за этот придуманный мир. Я на стороне Аслана, даже если настоящего Аслана не существует. Я буду стараться жить, как нарниец, даже если не существует никакой Нарнии».
Был ли Льюис знаком с творчеством Ф. М. Достоевского? Знал ли он его знаменитые слова: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной»? Во всяком случае, он мог бы их повторить. Тем более что английский писатель близко дружил с русским богословом Николаем Зерновым и, вероятно, читал его книгу о Хомякове, Достоевском и Соловьеве.
Уже дописав этот текст, я обнаружила статью старшего научного сотрудника Литературного института Анны Гумеровой «Мотивы «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского в творчестве К. С. Льюиса». Автор обнаруживает параллель между теми же цитатами, да еще и обращает внимание на использование одного и того же слова для перевода «подполья» Достоевского и оригинала «Подземья» Льюиса: Underworld.
Так что за Льюисом стоит опыт многих поколений, сотен людей, обретших счастье. Фрейд же — разочаровавшийся, одинокий и несчастливый человек. И книга Николи позволяет взглянуть на последнего как на фигуру трагическую, испытать к нему сочувствие, а не просто праведное возмущение его безбожными идеями.
Отличная практика для Великого поста на искоренение осуждения и взращивание терпения и любви, говоря словами нашей ежедневной молитвы преподобного Ефрема Сирина.
