на наш Телеграм
70 лет назад, в 1954 году, из печати вышел первый том «Властелина колец» Джона Рональда Руэла Толкина — великого писателя, создателя жанра фэнтези и, наверное, самого влиятельного христианского автора из тех, что определили современную массовую культуру. Но сейчас творчество Толкина вызывает все больше споров.
Первые коллизии возникли еще при жизни профессора — он сам недоумевал, почему христианские и консервативные по своей философии книги породили массовое языческое движение ролевиков-толкинистов. А в XXI веке «Властелин колец» Толкина начали критиковать за сексизм и расистскую идеологию.
Нам эта критика представляется поверхностной и не ухватывающей смысла толкиновского проекта. Важнее другое: при всей серьезности своей католической веры и замыслов, Толкин запустил в мир через «Властелина колец» настоящее анти-Евангелие. Мы попробуем понять, как и почему это произошло и что Толкин сделал для современности.
Как связана Троица и семья, почему в мире Толкина ревность и власть сильнее любви и почему драконы стали любимыми персонажами именно в XX веке — в материале Ольги Бартошевич-Жагель и Артема Космарского.
Мир без сложных отношений
Принято считать, что мир Толкина затягивает, потому что он такой же реальный, как наш, что он кажется объемным, потому что в нем есть и языки, и мифология, и история, и география. Но может быть и наоборот: он проще мира реального — в нем нет любви, главной сути и главной травмы нашего мира. Толкиновский мир потому и соблазнителен, что он ярок, в нем есть добро, зло, красота, героика и юмор, есть саспенс — но нет сложностей любви и отношений.
Толкин видит мир в бинарной оптике: мир делится на сторону добра и сторону зла, страны — на хорошие и плохие, «Мордор», дети Эру — на прекрасных, творческих, бессмертных эльфов и «простецов», смертных людей, население Средиземья — на хороших существ, включая людей и эльфов, у которых есть мужчины, женщины, дети, у которых есть характер, и безличных, одинаково уродливых орков. Даже языки делятся на красивые и уродливые.
Во «Властелине колец» нет сложностей отношений — ни в политике (единственный политик тут Саруман), ни между мужчиной и женщиной. Отношения Арвен и Арагорна, Сэма и его жены формальны, любовь Эовин к Фарамиру схематична (а у Фарамира и того нет). И это не художественный прием, но фундаментальная картина мира.
Толкин пишет в письме сыну Майклу, что «традиция романтической рыцарственности идеализирует “любовь”», что «возникла эта традиция как искусственная куртуазная игра, как способ наслаждаться любовью ради любви, безотносительно к (и даже вопреки) браку. В центре ее стоял не Господь, но выдуманные кумиры, Любовь и Дама».
Слово «любовь» Толкин употребляет здесь в кавычках — и он действительно относился к любви с презрительной усмешкой. Он пишет сыну Кристоферу, что эпизод с безумием Офелии «при чтении казался мне скукой смертной» — он понимает страдания Офелии еще меньше, чем Гамлет. Его раздражает, когда в традиционной литературной сказке у рыцаря есть дама сердца: «Рыцарь Пигвигген разъезжает верхом на норовистой уховертке и шлет своей возлюбленной королеве Маб браслет из мурашиных глаз, а свидание назначает в цветке калужницы. Однако сама сказка, напичканная всеми этими красивостями, сводится к занудной любовной интрижке [курсив наш. — А. К., О. Б.-Ж.] и проискам хитрых сводней; благородный рыцарь и разгневанный супруг проваливаются в трясину, и ярость их успокаивает глоток воды из реки Леты. И лучше бы Лета поглотила все их амуры разом».
Толкину сложно изобразить и даже помыслить отношения мужчины и женщины как равных и Других. Дружба, преданность, вообще сколько-то живые отношения во «Властелине колец» свойственны только мужчинам, причем один из них «выше», «господин», а другой — подчиненный. Так, убедительно и объемно описаны привязанность Фродо к Бильбо и Гэндальфу, преданность Сэма по отношению к Фродо, веселая дружба Пина и Мэрри, Гимли и Леголаса. «В нашем падшем мире, — пишет он в том же напутственном письме сыну Майклу, — дружба, что должна бы связывать всех представителей рода человеческого, между мужчиной и женщиной фактически невозможна». Такая дружба, по мнению Толкина — только прикрытие для любовных отношений. Потому что женщина, как он уверяет, по природе своей «практична» и будет рассчитывать на брак, а мужчина на самом деле ищет легкой любви без обязательств, а «дружбы на самом деле и не ищет», потому что «вокруг, как правило, полно молодых людей». Это «полно молодых людей» ошеломляет. Как будто дружба — это не встреча личностей, а «покупка», расчет — и женщины априори имеют низшую ценность по сравнению с мужчинами.
В «Хоббите» единственный женский характер — жадная и вредная Лобелия, в «Листе кисти Ниггля» — жена мистера Пэриша: глупая, неблагодарная, требовательная. И если в раздражении на ее мужа Ниггль раскаивается после смерти, то о ней он не вспоминает, как и ее муж. Она не является Другим, по ней нельзя заскучать, по отношению к ней не может быть раскаяния. У нее даже нет имени, даже Пэриш называет ее просто «жена» — и это притом, что Толкин придавал имени огромное значение, и в конце рассказа Ниггль и Пэриш попадают в местность, которая носит их имя.
Толкиновская мизогиния особенно заметна в письмах. Так, когда Толкин гневно рассказывает о процедуре нецерковного бракосочетания, на котором он вынужден был присутствовать, он замечает: «регистратором в их случае оказалась женщина — на мой взгляд, это еще больше усугубило непристойность происходящего».
Даже само местоимение «она» — «she» — становится источником имени монстра. «Как думаешь, Шелоб — подходящее имя для чудовищной паучихи? Разумеется, это всего-навсего «she + lob» («она + паук»); но написанное слитно, выглядит вполне мерзко…» — пишет Толкин сыну Кристоферу.
Во «Властелине колец» героини-женщины — и Арвен, и Галадриэль, — скорее декоративны. Нет ни одной сцены, где бы раскрылась их индивидуальность, их отношение к кому бы то ни было. В некоторой степени исключением является Эовин (и то — индивидуальность ее проявляется в том, что она переодевается мужчиной и бросается воевать). Но ее любовь с Фарамиром — чисто «для галочки». Они не перемолвились ни словом. У женщин, как пишет Толкин сыну Майклу, вообще нет «языка», чтобы говорить о любви. Романтическая модель, по его мнению, «насаждает раздутое представление о любви как об огне, дарованном извне», причем «сами женщины этому почти что и не причастны, хотя могут пользоваться (sic!) языком романтической любви, раз уж он настолько прочно вошел во все наши идиомы».
Троица и двоица
И все же нельзя сказать, что картину мира Толкина определяет именно мизогиния. Он отторгает не столько женщин, сколько равные отношения с Другим. Еще точнее — Толкин не вмещает равенство как троицу: он не вмещает любовь мужчины и женщины — любовь, в которой есть место для Третьего (для ребенка, для еще одного участника отношений, для третьего мнения, примирения, для Святого Духа). Именно открытость Третьему позволяет воспринимать второго как равного.
Структура семейных отношений предполагает, в идеале (до распространения контрацепции), что супруг(а) — не только «моя собственность», «часть моего удовольствия/образа жизни», но равный Другой — потому что он «не только мой». Из «моих» отношений с ним следует его призванность рождать и любить Другого (ребенка), изо дня в день, «при живом мне», и эта любовь не менее интенсивная и телесно обусловленная, чем супружеская, но иная.
Конечно, в реальности равенство членов семьи, их приятие друг друга в качестве Другого так или иначе искажается. Но, так или иначе, именно в семье закладывается — и/или искажается — базовая способность к любви в троице: к отношениям с Другим по полу, возрасту, уровню развития, и к единовременным отношениям с несколькими людьми. Их можно принимать как равных (то есть со своими отдельными отношениями) — или не принять в этом качестве.
При разрушении же семьи или ее сильном искажении возникает защитная структура — двоица.
Двоица обращает душевный порыв только на тот объект, который находится во власти (например, на ребенка), с которым можно установить контролируемую связь (владение), а всякий иной, кроме него, «своего» предстает как недоступный, чужой, мучительный, насильственный или уродливый. Двоица упрощает отношения с людьми и миром, сводит их к двум полюсам: «мужчины или женщины», «добро или зло», «красивые или уроды», «арийцы или не-арийцы», «высокий дух или низкая материя». Такая черно-белая оптика — это универсальная защитная реакция нашей психики на травмы вследствие мучительных отношений. Двоица защищает от отношений в принципе — в ней невозможно ревновать, например, эта структура автоматически «выбрасывает» Третьего, объявляет его врагом, «нежелательным элементом» или просто делает вид, что его не существует. В двоице невозможно мучиться проблемами неразделенной или нереализуемой любви, любви к тому, кто принадлежит к вражескому лагерю — тому, что составляет тему литературы прошлых веков. Что будет, если влюбиться в женщину-орка? Такая коллизия в принципе невозможна — у Толкина нет ни одного упоминания о женщинах среди орков.
Принцип троицы — это общение равных Других (в Троице божественной все три Лица разные. У каждого свой падеж и свой глагол: Сын рождается от Отца, Святой Дух исходит от Отца через Сына, при этом они единосущные (как единосущна семья, из которой пришла эта образность), и они общаются друг с другом и посредством друг друга, это подвижная структура. А двоица — это защита от рисков общения с Другим: защитная черно-белая оптика: «все мужики козлы/абьюзеры», «все бабы дуры», «все проблемы от мигрантов», «этот человек — зло, и все, кто его защищает, — зло». Такая картина мира существенно упрощает жизнь, она защищает от сложностей межчеловеческой реальности — все сразу понятно, больше не обожжешься.
Такая защитная структура восприятия реальности (политической, психологической, социальной) всегда была востребована, а со второй половины XX века стала универсальной. В последние 70 лет стало принято воспринимать не только отдельные личные конфликты, но и историю, и литературу, и частные теоретические споры при помощи бинарных схем: «добро — зло», «насильник — жертва». Потому сегодня опыт фундаментального распада троицы — собственного развода или развода родителей — есть практически у каждого. И поэтому «двоичный» мир Толкина оказался столь востребованным.
Распад семейной троицы у Толкина
Опыт распада фундаментальной троицы-семьи был и у Толкина, хотя его родители не разводились. Его раннее детство прошло в Южной Африке — и этот заморский край, где он жил с обоими родителями, стал прообразом Валинора, «потерянного рая». Там его отец сажал деревья, маленький Джон ему помогал — и на всю жизнь полюбил деревья (недаром он дает одушевленным деревьям имя «энт», на латыни — сущность). В его Валиноре оба дерева сияли одновременно, так же, как в заморской солнечной Африке оба родителя были рядом одновременно. Но когда Толкину было четыре года, мать отправилась с ним и его маленьким братом Хилари в Англию, в темное «Средиземье», а отец, который задержался в Африке и должен был к ним вернуться в течение года, неожиданно умер.
И троичная структура мать — отец — ребенок сломалась — так же, как структура мать — Джон — Хилари. В психологии известно, что фигура отца играет важнейшую роль, когда маленький ребенок переживает ревность к младшему брату или сестре. Сложно вместить троицу — реальность, когда у матери он не единственный ребенок, и в этот момент он особенно нуждается в отце, с которым независимые отношения, которого не нужно «делить», как материнскую грудь. Ребенок нуждается в базовой троице «отец — мать — ребенок», чтобы принять троицу «мать — я — брат». Толкин потерял отца в момент, когда максимально в нем нуждался — он оказался с чужой стране, причем родственники приняли их враждебно из-за верности его матери католичеству, а мать была с маленьким братом. И Толкин отторгает троицу, отторгает втайне младшего брата.
Тема ревности к младшему брату, самоутверждение старшего брата, отказ видеть в младшем равного определяет его мифологию и сюжетные ходы. Он вынужден соседствовать и делить мать с братом, но эта реальность тяжела, и он создает альтернативную, где дети Эру разделяются на старших детей — эльфов, творческих, прекрасных и бессмертных, и младших — смертных людей, «плебс». Толкин не случайно акцентирует внимание на Каине в своих лекциях о Беовульфе — для него важна тема ревности, и историю Каина он воспроизводит в убийстве Деагола своим братом Смеаголом. Но Каин убивает Авеля от ревности к Богу. В мире Толкина непредставимы отношения Бог — брат — другой брат, он не может вынести Третьего — и Третьим (объектом ревности) становится бездушное Кольцо. И если в Библии Бог разговаривает с Каином, после чего тот уходит скитаться по миру — то Смеагорлу разговаривать не с кем, отныне он прячется от мира.
Полный текст работы читайте в медиатеке «Предания».
