Кому исповедоваться – Богу, священнику или себе?

Сколько мне приходится вести разговоров на церковные темы, рано или поздно речь заходит об исповеди. И сразу же традиционно возникает два возражения, или оба вместе, или поодиночке. Но появляются эти возражения обязательно, причем одно из них звучит обычно достаточно агрессивно, а другое – наоборот, оборонительно.

– Зачем исповедоваться священнику, если я могу исповедоваться Богу?
– Я не могу исповедоваться чужому человеку, я стесняюсь.

Немудрено, что вопросы и возражения появляются в принципе. Исповедь – это уже не укромная вера в уголку, которую можно скрывать ото всех, даже ходя в церковь – ходишь себе, ставишь свечки, молишься чего-то перед иконами или дома, никто и знать не знает, что там у тебя внутри. Исповедь – это намеренное раскрытие себя, обнажение души, причем не лучших своих качеств, а наоборот, да еще перед совершенно чужим (чаще-то всего) человеком. Ясное дело, что в таком положении любой почувствует свою уязвимость и постарается воздвигнуть барьеры между собой и подобной ситуацией, дабы в нее не угодить. Так что возражения-то понятны, но понять – не значит принять.

Начну, пожалуй, с первой позиции – очень ее люблю, очень она перекликается с моим любимым аргументом о «Бог у меня в душе».

Когда я слышу, как мне в очередной раз заявляют «зачем идти исповедоваться в церковь, если я могу исповедоваться сразу Богу?», мне так и хочется уважительно сказать: «Вау! Каких высот святости вы достигли, уважаемый собеседник! Исповедоваться сразу Богу! Какой же это уровень богообщения должен быть, право слово. Какое глубинное и понимание своей греховности, какой ясный образ Творца в душе. Короче, если все так прекрасно, чего ж нимб-то не светится? Опять с утра начистить забыли?»

Что обычно подразумевается под исповедью «напрямую Богу»? Ну хорошо, если это действительно вставание на колени и покаянная молитва, еще лучше – если молитва не из ежедневного правила, где приведены «среднестатистические» грехи без подробностей. Очень уж удобны они, едешь по этим строчкам, как на саночках, учитывая еще, что все написано на церковнославянском, а поди разбери, что на этом языке значит какое-нибудь мшелоимство или там, скажем, тайноядение. Прекрасно, если это молитва искренняя, от души, с перечислением своих настоящих согрешений и подлинным в них покаянием. То есть, если это действительно обращение к Творцу и слезы перед Ним.

Но ведь чаще всего такого нет. Зачастую «исповедь сразу Богу» ограничивается угрызением совести и неохотным признанием самому себе, что, кажется, был не прав. И никакого выхода за рамки собственного «я» нет в принципе. Бог подразумевается как бы «по умолчанию» – мол, Он видел, что я в душе о чем-то совершенном пожалел – значит, я перед Ним раскаялся. А то, что никакого общения двух личностей при этом нет, что никакого стремления к Богу, обращения к Нему о прощении и помощи нет – так это никого не волнует, Бог обязан чутко прислушиваться к каждому движению души, даже если это движение вовсе не в Его сторону, а так… само в себе… и засчитывать раскаяние, хоть бы оно заключалось в одной скользнувшей мысли «как-то я нехорошо поступил».

А ведь цель исповеди и покаяния – это не констатация факта «я был не прав», это – возрождение, воссоединение с Богом, сращение единства с Ним, разорванного грехом. Исповедь как раз в том и заключается, что это выход за рамки собственного «я», перешагивание через обветшавшего себя, чтобы с Ним возродиться в чистоте и новизне.

Но даже в тех случаях, когда молитва – от души, сердечная, со слезами и воззваниями к Богу, опасности можно не миновать.

Понимаете, молиться в пустоту очень сложно. Молиться, храня разум от представлений «воочию» своего Собеседника – очень сложно. Я сейчас даже мизинцем не трону подлинную мистику и боговидение, чтобы не задевать еще одну огромную тему. Я ограничусь только тем, что человек сам себе представляет.

Молитва, одновременно сосредоточенная на себе – в своей душе, в своих грехах – и при этом не создающая «образ Бога» внутри себя, к которому эта самая молитва и начинает обращаться – это очень, очень высокая молитва. Умение не низводить Бога до какой-то картинки – трудное умение, не каждому дающееся и уж точно не сразу. А ведь подобный самосотворенный «образ Бога в душе» – это не безопасно. Это вам не видимая икона, на которой можно упокоить взор, обращаясь к Первообразу. Худо начинается, когда этот созданный внутри себя мысленный образ начинает оживать.

Нет, еще раз – я не про псевдомистический или шизофренический опыт, я не о том, что человек видит что-то наяву. Такое тоже бывает, но не будем сейчас ни о явственной прелести, ни о клинике. В прелесть можно впасть, и не видя наяву спускающийся с небес ангелов и Самого Господа во плоти. В прелесть можно впасть очень потихоньку, разрешая созданной в себе картинке заместить Того, Кто Единственный должен принимать исповедь.

Очень тяжело – что и говорить – молиться без отклика, без отзыва. И, хотя я далеко не придерживаюсь мысли, что, когда ты общаешься с Богом – это молитва, а когда Бог с тобой – это шизофрения, все-таки я полагаю, что ясные слышимые ответы от Него приходят реже, намного реже наших к Нему обращений. Да, Он может ответить и Сам, и это, вполне возможно, будет реальный мистический опыт и реальное переживание богообщения. Но все-таки это бывает редко. Очень редко. Так редко и так неожиданно, что я бы не стала, становясь на молитву, ни ждать этого, ни на это рассчитывать, ни даже этого хотеть.

И вот тут-то появляется искушение поверить в картинку внутри себя. Обращаться к тому Христу, Которого вообразил в своем сердце. И пусть Он прекрасен, и Лик Его сияет, как солнце, а одеяния – белее белого снега, но к подлинному Христу воображаемая картинка отношения не имеет. Но сам не заметишь, как начнешь исповедоваться – не Богу. Как каяться начнешь – перед воображаемым. И – да, конечно – ждать определенной реакции воображаемого Собеседника. И настраивать себя на нее. В зависимости, знаете ли, от тяжести греха, глубины богопознания и степени мазохизма. И вот в один день ты будешь прощен, а в другой – грехи твои останутся с тобой. Только Бог тут будет ни при чем.

Да даже если ничего себе не представляешь. Если лежишь ниц и плачешь о своих грехах так, что перед глазами сплошная темная пелена боли и горя. Все равно так или иначе представляешь себе реакцию Бога на твою исповедь – опять же, в зависимости от тяжести греха, глубины богопознания и степени мазохизма. Опять же выстраиваешь какие-то отношения, на которые Он чаще всего не дает видимых санкций. И опять уходишь в зеркальный лабиринт, где непонятно – то ли Бог, то ли ты сам, то ли кусок твоего подсознания, то ли старый комплекс – шут знает, в чем заблудишься, потеряешь и себя и ниточку подлинного богообщения. Только на днях читала Брэдбери «Что-то страшное грядет» – там как раз и об этом есть.

И еще. Очень важное.

Как сказать себе «я прощен»?

Говорят это люди или действительно соединившиеся с Богом, ощутившие в себе целящее действие благодати, освещенные и освященные Его светом – и говорят благодарно и с полным, сколько вместят, сознанием глубины Его милосердия и Любви. И в таких случаях в словах «я прощен» ударение не на «я». А на «прощен», как на действие Бога. «Я прощен» – а дальше вся жизнь Ему и ради Него, потому что в одном этом обращении Бога к душе больше любви и милости, чем во всем окружающем мире, и получивший подлинный опыт общения с Богом это чувствует и понимает.

Или, что намного чаще, говорят это те, кто к Богу даже не обращался, а попросту решил за Него. «А чего? Я же понял, что был неправ!» Или, как вариант: «Я не мог по-другому, я был слаб – и Он меня простил».

Или не до конца соединившаяся с Богом совесть не позволит тебе за Бога простить самого себя. На глас свыше, возвещающий о прощении и отпущении, я рассчитывать бы не стала. И тогда исповедь «напрямую Богу» грозит затянуться до бесконечности – раскаяние, раскаяние, раскаяние без точки. Потому что никак не удается нащупать, когда же это прошлое тебе отпускается.

Да, милость Господа бесконечна, наши грехи перед Ним – что горсть песка перед морем, но рассчитывать на эту милость, принимая ее как должное – нельзя. Она – именно милость, она дается Богом искренне просящим, а не есть в любой ситуации по умолчанию, вне зависимости от искренности желания ее получить.

Вот и пойди пройди по у-у-у-у-узенькой тропочке между душевной расхлябанностью и острым мазохизмом.

Да, в церкви у аналоя мы тоже исповедуемся Богу, а не священнику. Но здесь, во-первых, есть слушающий – то есть опасность впасть в мечтания разной степени мазохизма и себялюбия все-таки намного меньше, разговор с живым человеком от этого здорово защищает. Во-вторых, священник – это человек, реально, по благодати священства, обладающий правом объявить отпущение грехов и поставить точку. В-третьих, это зримое свидетельство того, что исповедь – это не в прямом смысле «примирение» человека с Богом, типа Он сердится, а Его надо упросить и умилостивить – вот тоже распространенное заблуждение, а соединение с Богом через отречение от своих грехов. Я уж не говорю о том, что священник и советом помочь может. И даже за шкирку оторвать от стены, об которую в раскаянии убиться хочется, объясняя, что все не настолько страшно, не реви.

Теперь о втором возражении под названием «ой, я стесняюсь». Он чужой бородатый мужик, как я ему все это расскажу ваще?

О нем короче, потому что оно не такое интересное.

«Я стесняюсь». Когда я слышу такое, мне хочется посоветовать одно-единственное: да е-мое, да попробуйте хоть на одну минуточку перестать ставить себя в центр вселенной, вокруг которого крутятся интересы и мысли всех окружающих людей. Не беря в расчет экстраординарные случаи, когда действительно пойти на исповедь страшно (но даже и в таких случаях лучше себя все-таки туда за шкирку притащить, через «не могу»), скажу честно, основываясь на словах многих священников: то, что для нас «ой, я стесняюсь» – для них – обрыдлая каждодневная рутина, одуряюще одинаковая и однообразная. Полтора часа идет исповедь, еще час будет идти… Поверьте, их не приведет в экстаз и сладострастный трепет ни исповеданное рукоблудие, ни блуд, ни чего там еще особо клубничное из седьмой заповеди. Сколько лет, сколько служб, сколько прихожан – а грехи у всех одинаковые.

«Я стесняюсь…» На чашах весов собственные тонконервенные переживания – и примирение с Богом и с церковью, освобождение от душного и грязного прошлого. Исповеданные грехи – это наше прошлое, от которого мы и хотим отречься, это уже не мы, мы, пришедшие к аналою – уже другие, иначе бы мы сюда не пришли. Для Бога – и для священника – важно именно это, а не копание в грязном белье. Для Бога – и для священника – радость видеть искреннюю исповедь и искреннее очищение, просветление человека, потому что красивее этого нет ничего на свете. Да что по сравнению с этим все самые интригующие грехи и грешки?

А когда «я стесняюсь» сочетается с «я исповедуюсь сразу Богу» – это совсем мрачно. Это значит, что об общении с Богом там действительно речь не идет и исповедь за пределы себя самого не выйдет. Потому что, знаете, как-то очень странно стесняться грешного (как и ты сам) человека и не стесняться Бога. Что, правда, такая горячая и всепоглощающая к Нему любовь, до самозабвения? А откуда же тогда это стеснение берется у аналоя – если в душе горит такая любовь, то она в первую очередь сжигает все «я стесняюсь», потому что эти мелкие кручения вокруг своего «я» такой любви просто недостойны и с ней несовместимы. И когда грех ранит и ставит под вопрос отношения ТАКОГО накала и градуса – побежишь, пожалуй, рассказывать, забыв обо всех «я стесняюсь», и еще слова о себе позлее да пооткровеннее подберешь – чтобы уж в точности грех описать и отделить его от себя, чтоб вычистить его из себя, не оставив ни единой недоговоренности.

Наверное, мало кто согласится с тем, что я сейчас скажу, но – к исповеди надо прийти, с нее начинать воцерковление – не надо. Исповедь прекрасна там, где Бог желанен, где к Нему хочется вернуться. На исповедь нужно идти, как в травмпункт – вы же не будете стесняться даже самой уродской раны. У аналоя не грехи обсасывают, и священники очень неодобрительно относятся к поползновениям некоторых прихожан пообсуждать совершенные грехи, как в травмпункте вместо лечения не расспрашивают подробности инцидента – если только они не помогают лечению.

А «я стесняюсь» свидетельствует лишь о недостатке любви и доверия. И зацикленности на себе самом. Жизнь же во Христе как раз и призывает к взгляду наружу, на Него. А не к замыканию в себе.

И помнить всегда, что Ему радостнее простить, чем нам – быть прощенными.