на наш Телеграм
ТРИАДА ПЕРВАЯ: Священное Предание
Три жития святых силовиков
«Жития святых» святителя Димитрия Ростовского — настольная книга православных христиан, где мы можем найти потрясающее количество разных типажей святых, образцов для нас, в частности — святых силовиков. Как ведет себя святой силовик, с кого брать пример современным силовикам?
Скажем, сегодня (8 февраля) Церковь отмечает память темничного стража Петра — примера для подражания работников СИЗО, тюрем и пр. В гонение Диоклетиана священник Анания попадает в тюрьму, где подвергается пыткам. Видя это, темничный страж Петр сам обращается ко Христу. Начинают пытать и его. Видя это, ко Христу обращаются еще семь силовиков. И Ананию, и Петра, и семь неназванных силовиков в итоге убивают — они обретают мученические венцы. Пример того, как работники репрессивного аппарата переходят на сторону своих жертв. Вообще же «Жития» — в значительной степени описание пыток невинных жертв, описание зверств силовиков (не святых), и храбрости жертв (святых). «Жития» в этом смысле — необыкновенно политически актуальны: репрессивный аппарат, пытки, героизм жертв — все это сама плоть политики.
Еще пример. Иоанн Воин, святой правоохранитель — святой, ибо обманывал начальство и спасал жертв режима:
«Сей святой Иоанн служил в войске в царствование императора Юлиана Отступника и вместе с другими воинами послан был убивать христиан. Тем, кто видел его при исполнении этого дела, он казался гонителем христиан, но тайно он оказывал им немалую помощь. Так, одних прежде, чем они были схвачены, он извещал, чтобы они могли убежать, а других уже после того, как они были схвачены, освобождал. Он оказывал милосердие не только гонимым христианам, но и тем, которые просили у него помощи, давая им всё то, в чем они нуждались».
Интересно, что саботаж «приказов законной власти» обернулся для Иоанна не только небесным прославлением, но и в земной жизни не привел к катастрофическим последствиям — он скончался в старости: хороший образец для правоохранителей в этих обоих смыслах. Петр переходит на сторону жертв, Иоанн саботирует приказы и помогает жертвам.
И еще пример. Есть множество житий о мученичестве воинов, которых власть заставляла приносить жертвы идолам, и воины отказывались и их убивали. Есть нечто большее, чем воинская присяга и исполнение приказав законной власти: Христос, распятый властями. Вспомним из этого множества сорок Севастийских мучеников, вот почему: сороковой мученик был как раз очередной темничный страж, перешедший на сторону жертв. Тот, кому было приказано охранять и пытать жертв, переходит на сторону жертв. И поэтому — он святой. Христианская истина для силовиков — и не только для них, конечно — проста: надо быть с жертвами, а не с палачами. Не исполнять приказы, если приказы — зло.
Святой Иоанн Воин, святой Петр Темничный Страж, святые мученики Севастийские, вразумите тюремщиков, полицейских, омоновцев, росгварцейцев, военных и спецслужбистов!
Иоанн, Иосиф, Филипп
Завтра (9 февраля) Церковь отмечает перенесение мощей святителя Иоанна Златоуста. Событие было неординарное: перенесение мощей было актом покаяния имперской власти перед замученным ею святителем. Ведь Иоанн Златоуст — обличитель власти, и более того — сам «политик», со своей социально-политической программой. Иоанн в столице Империи призывал здесь и сейчас перейти к христианскому устройству общества: ликвидировать социальное неравенство, обобществить собственность по примеру первохристиан и монахов, защищал идеалы свободы-равенства-братства за много веков до Великих европейских революций. Такое, конечно, не нравилось властям, и Иоанна, лишив сана, сослали. Но вот прошло время, и Империя кается перед ним, а Церковь канонизирует его. С социально-политической программой можно ознакомиться по книге «Иоанн Златоуст о богатстве и бедности, деньгах и собственности». Там, например, можно прочитать то, что Иоанн писал императрице:
«Бог, будучи создателем всей природы, по существу стоит выше всякой власти и господства, а все люди равны, хотя один кажется имеющим превосходство над другим. И тебе дал (Он) царский скипетр не для того, чтобы ты считала себя выше других, а чтобы оказывала всем равенство пред законом и справедливость. Не слава, богатство и мирская высокость поможет нам в страшный день суда, а только исполнение заповедей. Умоляю, облегчи поскорее тяготящую их скорбь и несчастие, помня Спасителя».
А вот в 23-й беседе на Послание к Римлянам:
«Христос ввел Свои законы не для ниспровержения общего гражданского устройства, но для лучшего его исправления. Неужели всякий начальник поставлен от Бога? Не то говорю я, отвечает (апостол). У меня теперь идет речь не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти».
Итак, не всякий начальник от Бога, а христианам нужно не чураться политики, а способствовать «лучшему ее исправлению».
Но, может быть Златоуст, — исключение, и его учение — не норма для Церкви? Лучше всего показать, что именно норма, можно на примере преподобного Иосифа Волоцкого. Иосифу в исторической памяти очень не повезло: он стал символом сервилизма, освящения самодержавия, репрессий и пр. и пр. Это все — не правда. Прп. Иосиф в своем главном труде «Просветитель» пишет:
«Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего — неверие и хула, — такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. Такого царя, за его лукавство, Господь наш Иисус Христос называет не царем, а лисицей: “Пойдите, — говорит Он, — скажите этой лисице” (Лк 13:32). И пророк говорит: “Царь надменный погибнет, потому что пути его темны”. И три отрока не только не покорились повелению царя Навуходоносора, но и назвали его врагом беззаконным, ненавистным отступником и царем злейшим на всей земле (Дан 3:32.). И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению».
Так что по учению Иосифа Волоцкого — ставшего символом консерватизма — не только можно, но и нужно не подчиняться неправедным властям.
Иоанн и Иосиф солидарны относительно сопротивления властям, но солиданы они и в социальном учении. Опять же Иосифу тут очень не повезло: он-де защитник «богатой церкви» и пр. Между тем выдающийся историк протопресвитер Иоанн Мейендорф в статье «Церковь, общество, культура в православном церковном Предании» писал по этому поводу:
«В споре противостояли друг другу «стяжатели» и «нестяжатели», две монашеские и церковные группы, одинаково преданные идее важности христианской миссии по отношению к обществу, но стоявшие за различные формы христианской деятельности и свидетельства. «Стяжатели», возглавлявшиеся прп. Иосифом Волоцким (1440–1515), явились убежденными защитниками идеалов византийского теократического общества: они защищали право Церкви, и особенно монастырей, владеть большим богатством, которое предназначалось для социальной деятельности: больниц, школ и других форм общественного благосостояния. Общественное служение Церкви понималось ими как сущность самой природы христианства. Они не страшились духовной уязвимости богатой Церкви. Они верили в будущее «святой Руси», в благонамеренность московских царей, в возможность обеспечить свободное развитие Церкви, независимой от государственной опеки и насилия и способной использовать свои богатства лишь на благие дела».
Степун в книге, на которую мы ссылаемся ниже, пишет: «Несправедливого и строптивого царя Иосиф Волоцкий за царя не признавал: «Таковой царь, — поучает он, — не Божий слуга, но дьявол и мучитель». Г. Флоровский так решительно подчеркивает эту сторону иосифлянства, что сближает Иосифа с монархомахами. Тяжелой вины Иосифа [апология казни еретикова и пр.] отрицать нельзя, но, с другой стороны, все же нельзя забывать, что он первый выдвинул проблему социального христианства, за которую впоследствии боролись Владимир Соловьев и его продолжатели — Булгаков, Бердяев и прежде всего Федотов [Степун выделяет Федотова, ибо тот, как раз, рисовал крайне мрачный, ультраконсервативный образ прп. Иосифа]. То, что Иосиф связал идею социального христианства с властью царя, осуждать не приходится, ибо с какою иною силою мог он ее связать в ХV веке».
«Стяжательство» иосифлян — не сребролюбие, а социальная политика, монастырская собственность мыслилась как «народная собственность», как фонд «социальной защиты» — в формах, подходящих для феодальной экономики.
Так что будем иметь в виду, что истинное иосифлянство — это: 1. Свободная, не подчиняющая власти, Церковь. 2. Теология сопротивления неправедной власти, теология тираноборства. 3. Активная социальная политика.
Яркий пример истинного иосифлянина — святитель Филипп Московский, соловецкий игумен, активно развивавший монастырское хозяйство, и московский митрополит, обличавший Ивана Грозного — сумасшедшего, кровавого тирана. Святитель пал от руки царского палача. По этому поводу читайте — «Святой Филипп, митрополит Московский» Г. П. Федотова. Интересно, что как со Златоустом в Византии, так и с Филиппом в Московии повторилась одна и та же история: при жизни власть их гнала, не терпела их обличений, после смерти, при других правителях их мощи переносили в столицы в знак покаяния. Митроплит так обличал царя в репрессиях: «не могу повиноваться повелению Твоему паче нежели Божьему… мы, о государь, приносим здесь бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан». Так что обличение власти, неподчинение неправедной власти — мейнстрим православного учения: и авторитетнейший Златоуст, и такой, казалось бы, консерватор Иосиф, и митрополит Филипп — все они словом и делом учили одному.
Святитель Иоанн, преподобный Иосиф, святитель Филипп, вразумите правителей!
Святые Отцы
Разумеется, у Святых Отцов можно найти множество других подобных примеров. Святитель Василий Великий, к примеру, в Толковании на Книгу Исайи пишет о «больших ворах» во власти, которые украли себе целую страну, а смеют при этом судить «малых воров» («которые подрезывают карманы или крадут платье в бане»: «Нам надлежало бы попрать беспорядки целого мира и его призраков, когда видим, что в судилищах большие тати наказывают малых».
Василий Великий учит, что «алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному — одежда, которую хранишь в своих кладовых; необутому — обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся — серебро, которое закрыто у тебя» (Слово 6). Первородный грех преодолевается социальной справедливостью, мы должны жить как первохристиане — в общности денег и имущества (Слово 8).
Или вот прп. Симеон Новый Богослов критикует и призывает критиковать политиков (Слово 66). Богатым трудно войти в Царство Бога, а властителям — невозможно (Слово 52). Радикальная разница земных царей от Царя Небесного: последний пребывает с бедными, угнетенными, отверженными, первые — презирают бедных, угнетенных, отверженных (Слово 19).
Вообще, учит Симеон Новый Богослов, закон был дан грешникам, в Раю он не был нужен; поскольку Христос воссоединил Божество и человечество, то христианам не нужен закон (Слово 2).
И Симеон, и Василий — как и Златоуст — крайне много учили о социально-экономической стороне дела. Власть уже есть нечто вторичное, суть дела в том, как живут люди между собой — в обществе, в экономике. Все трое учат о том, что сребролюбие — корень всех зол, что собственность — кража, что нужно обобществить собственность. Ссылка на книгу Златоуста дана выше, вот ссылки на книги двух других великих Отцов Церкви:
— «Симеон Новый Богослов о деньгах и собственности»
— «Василий Великий о богатстве и бедности, собственности и деньгах»
Но подобным образом учили и другие Отцы. Чтобы не удлинять текст, просто дадим несколько цитат из документа Константинопольского Патриархата «За жизнь мира. На пути к социальному этому Православной Церкви». Здесь суммируется святоотеческое учение:
Известные слова ап. Павла о власти есть «конкретный совет, который явно не представляет собой некую абсолютную норму христианского поведения во всех мыслимых обстоятельствах». «Расторжение давнего договора между государством и Церковью — или троном и престолом — для христианской культуры стало великим благословением». «Церковь всегда должна быть, прежде всего, голосом, поднятым в защиту бедных и возвышающимся, когда это необходимо, против богатых и сильных, а также против правительств, которые пренебрегают слабыми или злоупотребляют ими на службе интересам сильных».
Бог во Христе «отождествил Себя с самыми маргинальными, политически бесправными и социально незащищенными людьми» и был «осужден чужой оккупационной властью, перед судом которой у Него не было никаких законных прав, и умер смертью ничтожного преступника». «Особая преданность Христа обездоленным и отчаявшимся» — не случайность, а суть Его служения. «Для тех, кто наживался на эксплуатации слабых, Его осуждение было предельно бескомпромиссным».
«Никогда церковное человеколюбие не ограничивалось лишь совершаемыми время от времени актами благотворительности по отношению к нуждающимся и страждущим, но ставило своей целью устранение причин, повлекших за собой социальные проблемы». «Современные христиане не должны допускать, чтобы чрезмерно одухотворенное прочтение Его слов заслоняло социальные проблемы, которых касался Христос».
«Простой исторический факт состоит в том, что самые первые христиане — те, чьи общины напрямую вышли из Церкви Апостолов — более или менее повсеместно были убеждены, что заповедь Христа не судить других представляла собой нечто большее, нежели запрещение частных предубеждений. Так, христиане не должны были служить судьями или военнослужащими в первую очередь по той причине, что эти должности требовали выносить людям смертные приговоры или приводить их в исполнение. Отказ от участия в гражданском механизме юридически обоснованного насилия был одним из наиболее отличительных признаков раннехристианского движения и предметом презрения со стороны наблюдателей-язычников. Это засвидетельствовано в первых христианских текстах послеапостольского периода. Св. Иустин Мученик уверял, что христианин скорее умрет, чем отнимет чью-то жизнь, даже в случае законного смертного приговора. Согласно «Апостольскому Преданию», традиционно приписываемому Ипполиту Римскому, никто из тех, кто намеревался стать воином, не мог быть принят в Церковь, тогда как тем, кто на момент обращения уже служил в армии, запрещалось приводить в исполнение даже законный смертный приговор. Арнобий ясно заявил, что христиане вообще не должны выносить смертный приговор, даже если он вполне заслужен. Афинагор утверждал, что умерщвление даже тех, кто виновен в тяжких преступлениях, должно быть противно христианам, поскольку они обязаны рассматривать всякое убийство человека как осквернение души. Минуций Феликс, св. Киприан и Тертуллиан полагали само собой разумеющимся, что в христианском представлении невинные никогда не могут убивать виновных. Согласно Лактанцию, христианин не может ни убить справедливо осужденного преступника, ни даже обвинить другого человека в тяжком преступлении. Св. Иоанн Златоуст, хваля императора за то, что тот воздержался от «законной расправы» над бунтовщиками, вопрошал: «А вы, если умертвите образ Божий, как можете поправить сделанное?» Среди Отцов преобладало мнение, что Нагорная проповедь, запрещающая возмездие, устанавливает для христиан образец, как в частной, так и в общественной сферах, поскольку на Кресте Христос не только довел до совершенства отказ от насилия, но и исчерпал гнев Закона. Безусловно, по прошествии веков и по мере приспособления Церкви к культурам и правителям, с которыми она вступала в союз, об этой пророческой неприязни к смертной казни часто забывали, притом надолго; но она остается идеалом Нового Завета и сáмой что ни на есть ранней Церкви, и в наши дни этот идеал без колебаний можно полностью восстановить и провозгласить заново».
ТРИАДА ВТОРАЯ: философия и публицистика
Христианская политика
Главная тема и главная заслуга русской православной мысли XIX-XX вв. — «религиозная общественность», «христианская политика». Мы здесь, конечно, не можем обозреть все, что сделано в этом направлении русской мыслью — только несколько примеров.
Политическая публицистика Владимира Соловьева (прежде всего «Великий спор и христианская политика», «Национальный вопрос в России») — классический образец. Собственно, главное — та истина, что христианская политика вообще существует (или должна существовать). Ибо если вы христиане, а политика у вас не христианская, — то политика у вас языческая, антихристианская, вы не осуществляете на практике христианство. Истина, вообще говоря, банальная, но чрезвычайно важная. Есть христианская мораль для отдельной личности, но самым удивительным образом очень часто нет общественной христианской морали, но это просто-напросто означает, что — каким-то странным образом — на личном уровне будучи христианами, на общественном уровне вы язычники. Общество состоит из людей, христианское общество — из христиан, и если они и правда христиане — то и общество у них будет христианское. Сколь часто это не было так, именно потому что на личном уровне «христиане» христианами не были — и соответственно и их общества не были христианскими: и в этом корень большинства проблем христианства — что оно только называлось христианством, позоря это святое слово.
Протоиерей Сергий Булгаков — выдающийся христианский богослов и философ, начинавший как экономист и политик. У него есть небольшая работа «Неотложная задача. О союзе христианской политики», где можно, например, найти следующее:
«Пора, наконец, понять в самом деле, что Христова заповедь: одеть холодного, накормить голодного, посетить заключенного в тюрьме — исполняется в настоящее время более чем в какой бы то ни было другой форме посредством сложной социальной техники — социального законодательства, рабочих организаций, стачек, кооперативного движения. Ведь если искренно желать исполнять заповедь Христову, то нужно и уметь ее исполнять, знать нужные и пригодные средства к ее исполнению».
«В великой социальной борьбе наших дней, в которой на одной стороне стоит сила владения капитала, а на другой — эксплуатируемые и неимущие представители труда, страдающие и от безработицы, и от недостатка, и от порабощения, и от непосильного труда, Христова заповедь, об исполнении которой Он спросит нас, решительно повелевает стать на сторону труда, принципиально признать справедливость в общем и целом (конечно, частные исключения всегда возможны) именно требований труда. В этом смысле классовая политика (не нужно бояться этого слова), т. е. политика, сознательно преследующая защиту рабочих масс против их сильных угнетателей (не в индивидуальном, но социальном смысле), есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента. Это вовсе не значит, чтобы мы разделяли догмы марксизма, — можно признавать классовую политику как факт, как практическую необходимость, и быть в то же время совершенно чуждым этике и философии марксизма, оставаясь на почве христианства.
Вырабатывать заново конкретные требования или практическую программу христианской политики для нашего времени не приходится, ибо это давно уже сделано гуманистическим движением, хотя и чуждым религии, но бессознательно выразившим именно ее требования, нужно прямо учиться у него. Другими словами, следует прямо принять и усвоить основную программу, уже выставленную нашими демократическими социалистическими партиями в их практической, так сказать, деловой части».
«Не нужно долго доискиваться окончательного идеала или нормы общественных и политических отношений: эта норма, в «которой закон и пророки висят», дана в заповеди о любви к ближнему, которая должна простираться не только на внутренние чувства, но и на внешние или общественные и политические отношения. Учением о богосыновстве, об абсолютном достоинстве человеческой личности, носящей образ Божий, христианство утвердило непоколебимые основы всякого освободительного движения — идеал свободы личности. Идеал свободы личности и уважения человека к человеку и должен быть руководящей нормой христианской политики в области отношений как политических, так и экономических.
Что принудительная защита, составляющая неустранимый признак права, без которого, в свою очередь, нет и государства, есть нечто, принципиально чуждое христианству. Государственность как таковая, сведенная к своей сущности — праву, есть стихия, чуждая христианству, стихия мирская, низшая и преходящая. Естественный идеал христианства есть свободный союз людей, объединенных любовью в церкви, т. е. идеал безвластия (но в то же время и теократический: свободная теократия)».
У Владимира Эрна есть замечательная статья «О христианском отношении к собственности», где кроме общих мест православного социального учения (сребролюбие есть корень всех зол, собственность — кража, необходимо обобществить собственность), заключено несколько мыслей относительно современных форм христианской политики, например:
«Нужно перестать быть толстовцами и буддистами и стать христианами. Повсеместно, по всем странам выработаны самой жизнью определенные формы борьбы с экономическою похотью и неправдою экономических отношений: стачки, забастовки и устройство союзов. Нужно принять эти старые формы, наполнить их новым духом и сделать их христианскими средствами. Для этого, повторяю, нужно перестать быть толстовцами и стать христианами. В стачке несомненно есть элемент насилия. Она имеет целью против воли того, на кого направлена, вынудить согласие на известные меры, принудить к уступкам. Тут-то и возражают: может ли христианин что-нибудь требовать, к чему-нибудь вынуждать, когда христианину заповедуется: если просят одну рубашку, отдай и другую, если ударят в одну щеку, подставь и другую? Но сколько в этом возражении под видом правдивости скрыто глубокой лжи, глубокого недоверия и самых антихристианских настроений, это показать нетрудно.
Когда Христос свивал бич из веревок, когда Он выгонял их храма торговцев, когда он опрокидывал столы меновщиков (только представить это конкретно!) неужели Он не был Христом, не был Богом и Спасителем нашим? Неужели бы в эту минуту могли подойти к Нему современные фарисеи и книжники и задать свои вопросы, уподобляясь тем, которые при распятии говорили, кивая головами: “э! разрушающий храм и в три дня созидающий! Спаси Самого Себя и сойди с креста” (Мк 15:29-30) и которые ведь думали тоже, что и они уличают Христа в противоречии. Ведь значит же это место, что можно, свивая бич и опрокидывая столы, оставаться верным Христу, внутренне быть готовым на отдачу последней рубашки, на подставление правой ланиты? А раз можно, то значит вопрос наш теоретически и принципиально решается в положительном смысле. Из стачки можно сделать христианское средство борьбы.
Экономическая жизнь есть такой же подлинный “дом Отца”, как и все другое. Ибо каждый из угнетателей есть оскверняемый храм Бога живого, каждый из угнетаемых разрушаемый храм Бога живого, а потому в каждом действительно верующем эта серая экономическая борьба вызывает не другую какую-нибудь ревность, а ревность по Боге, а в ком не вызывает, так тот и не верит во Христа абсолютно. Стачка, как действительное средство обуздания экономической похоти в теле человечества, вызывается именно ревностью о доме Господнем, о теле Христовом, а потому она и есть тот бич, которым Христос изгонял из храма торговцев. Сказанное о стачке распространяется и на устройство союзов. А что люди самые обыкновенные, не святые, а просто честные, не способны на святой гнев — так то клевета на людей. Кто живет сам в рабстве, кто не знает свободных порывов, свободных движений и свободных чувств, только тот может утверждать такие вещи. Люди способны на святую любовь, и уж святой гнев знаком каждому свободному человеку. Когда на наших глазах, не один, а целые массы людей, оставляя все и презирая личную опасность, даже до безбоязненного отношения к смерти, спокойно идут на то, к чему зовет их совесть, мы, конечно, можем упрекать их в чем угодно, только не в отсутствии той свободы, которая на каждую подлость, на каждую низость может возгораться бескорыстным святым негодованием».
Христианская политическая публицистика
Назовем еще три фамилии — трех публицистов как пример христианского понимания текущих политических событий. Русские православные мыслители XX века были зажаты между четырьмя чудовищными нехристианскими силами: самодержавной монархией, советским и нацистским тоталитаризмами, западным капитализмом. В таких условиях они смогли выразить христианскую политическую истину: главная ценность — человек, его свобода и права: демократия. Но подлинная свобода, достойная жизнь человека невозможна при капитализме, нужна социальная политика: социал-демократия.
Бердяев — тут, конечно, первый, главный философ. Среди множества его книг назовем две: первый его сборник публицистики и последний: «Sub specie aeternitatis» (большая часть статей написана до Первой русской революции) и «На пороге новой эпохи» (написана после Второй мировой войны). Разумеется, много и много прожил и передумал Бердяев за десятилетия разделяющие эти два сборника, но главная мысль и там и там одна: человек как богоподобное существо, призванное к свободе в Боге, Бог как Свобода; утверждение этой истины дает такие политические, экономические, социальные следствия: борьба с любой тиранией (самодержавной, большевистской, нацистской, тиранией капиталистов), государство как аппарт насилия — зло, капитализм как система неравенства — зло, идеал — безгосударственное общество самоуправляющихся общин. При всем том христиане в политике должны быть реалистами, прагматиками. Пожалуй, примера лучшей христианской политической публицистики не найти.
«Христианин в революции» — сборник статей Георгия Федотова, одного из самых трезвых и проницательных православных мыслителей XX века. Идеи тут в общем схожи с бердяевскими, может быть только более «умеренные» — реалистические, прагматичные: программа христианской социал-демократии. Вот, например:
«Современная демократия, дважды рожденная — пуританской революцией в Англии и якобинской во Франции — несет в себе печать неизгладимой двойственности, — хочется сказать, двуличия. Первично–христианское благородство ее глубоко искажено прививкой атеистического материализма XVIII века. В этом отношении она вполне разделяет судьбу свободы. Свобода, рожденная под знаком христианской свободы совести, скрестилась с буржуазной свободой торговли (третья линия родословной ведет к феодальной свободе лица). Экономическая свобода, сделавшаяся невозможной в наше время, психологически скомпрометировала и христианскую свободу совести. Наш долг — христианских свободолюбцев — очистить нашу свободу от сомнительных примесей, размежеваться с буржуазной свободой собственности. Но эта задача стоит перед нами и в отношении демократии. Мы уже пытались установить вечные христианские основы демократии: идею народа Божия, соборно ищущего и осуществляющего Его волю».
«Ни в одной культуре, кроме христианской, никогда не вставал и не мог встать социальный вопрос в нашем смысле слова. Он является практическим выводом из постулата христианского братства. Подлинный религиозный первофеномен христианства — усмотрение Христа в любви, соединяющей братство учеников. Сама по себе любовь может и не принимать социальных форм. Но в христианстве, именно дано религиозное обоснование общественности. В тайне Троичности указана полнота совершенства. Коммунистические черты встречаются во всяком союзе, рождающемся из любви (между любящими и супругами, во всякой дружной семье, между преданными друзьями, среди первых христиан). Совершенный идеал братской христианской жизни есть коммунизм любви. [Только в в Новое время] впервые после полутора тысячи лет христианской истории — церковь принимает сторону богатых против бедных. Прекращаются обличения богатства, и социальная проповедь сводится, главным образом, к проповеди покорности, обращенной к бедным. Новый стиль христианства был изменой и древним, и средневековым его традициям. И наказание не заставило себя ждать. До конца XVII века все социальные движения низших классов шли под знаменем христианства, иногда церковного, иногда сектантского, — но сохраняя религиозный характер. С французской революции впервые социальный идеал, каково бы ни было его именование, — свобода, равенство, социализм, — получает антихристианское, под конец даже атеистическое острие. Социализм — во всех главных его направлениях, особенно в России, враждебен христианству и даже всякой религии. В России коммунизм ведет против религии открытую войну. Это плод печальной истории последних столетий и забвения социальных основ христианства. В обличении социального зла социалисты и даже коммунисты нашего времени не могли превзойти отцов IV века. Даже прудоновское «собственность есть воровство» мы слышим из уст Златоуста и Василия Великого».
Последний пример христианской политической публицистики — и в целом защищающей те же идеи — «Мысли о России» и «Новоградский цикл» Федора Степуна:
«Как в личной, так и в общественной жизни бывают минуты, когда ничего не остается, кроме пути греха, когда взятие на душу греха становится нравственно обязательным. Мое отношение к революции (как и к войне) остается, таким образом, двойственным. Да, желать революцию — грех и безумие, идти для нее можно только, моля Бога, чтобы она не случилась. Но когда она неизбежна, идти на нее нравственно обязательно, как на грех, который искупить ничем нельзя, но который Бог может простить. Двойственное отношение к революции — элементарный факт нравственного сознания, объясняющийся тем, что история человечества — трагедия, а не идиллия».
«Верховная тема социализма: предчувствие и желание конца лжегероической, либерально-просвещенской, буржуазно-капиталистической эпохи, с ее индивидуалистическим расхищением личности и разложением духа общинности, — не может органически претить православному чувству: до некоторой степени она сама по природе православна. В случаях же, где и эта тема социализма оказывается неприемлемой для православия, там при ближайшем рассмотрении в деле оказывается замешанным не столько христианство, сколько феодально-церковный быт и клерикально-политический стиль отошедшей эпохи.
Непротивление злу силою — учение толстовское, а не христианское. Оно отпадает. Пост и молитва, средства в борьбе со злом весьма действительные, но было бы глупостью и кощунством навязывать их политическим течениям и партиям. Политическая борьба, как и всякая иная мирская борьба за относительную правду против относительной лжи (абсолютная правда, как и абсолютная ложь, в мире невозможна), не может не протекать в грешных формах, только и возможных в грешном мире. Забастовки и восстания в принципе грешны не больше и не меньше, чем войны и многие весьма мирные банковые операции. Не может быть двух мнений о том, что в иных случаях баррикады остаются единственной правдой, единственным долгом, — грехом они от этого не перестают быть. Как грехом остается и всякое убийство на войне, даже и в праведном бою, даже и в оборонительной войне. В конце концов, единственный грех, который в наших силах избежать, — это грех отрицания своего греха. Революция есть всегда грех, но приятие на душу греха бывает иногда долгом».
«Страдания ближнего, его сирость, его малость, его одиночество и его темнота не могут рассматриваться как кому-то нужный материал по построению христианского уклада нашей жизни, и ссылки на то, что бедному легче войти в царство небесное, чем богатому, тут так же неуместны, как размышления о том, что всякая политика живет и питается враждой. Было время, когда бедного можно было сделать богатым, подарив ему рубашку или шубу со своих плеч, когда врага можно было превратить в друга, обняв и посадив за свой стол. Все эти средства с соответствующими поправками на время остаются, но всем глубоко взволнованным тем, что происходит в мире, ясно, что их уже мало, что страшной мировой безработицы подачкой с барского стола уже не осилить, как и классовой, национальной и расовой вражды никакими поцелуями не примирить. Современный европейский мир такая громадная организация, что справиться с ее злом без того, чтобы организовать христианские силы в некие активные воинственные кадры сознательных христианских политиков, ныне уже больше нельзя. Нет спору, самым действенным средством против зла всегда были и всегда останутся «пост и молитва». Если за преуспевание христианской политики никто не будет молиться, у нее не будет успеха. Но как это ни верно, нельзя не сознавать, что «пост и молитва» как средство устроения общественно-политической жизни мало кому под силу».
Еще три статьи
Закончим эту триаду на опусах вашего покорного слуги:
— «Политэкономия Святых Отцов»: здесь реконструируется социально-политическое учение Отцов Церкви, даны множество ссылок на их труды для дальнейшего изучения.
— «Социализм теперь официальная позиция православия и католичества? «За жизнь мира» Константинопольской Церкви и «Все — братья» Римской Церкви»: анализ современных социальных концепций Западной и Восточной Церквей.
— «Социализм или христианство»: сущностные отношения христианства и социализма.
ТРИАДА ТРЕТЬЯ: Священное Писание
Новый Завет
Итак, от времен мучеников до XX века — в глубине мы имеем одну и ту же идею христианской политики. Под конец обратимся к Откровению. Социально-политических толкований Нового Завета превеликое множество (начиная со святоотеческих), здесь приведем только три.
В своей статье «Был ли Иисус революционером?» и в интервью «Религия для радикалов» современный марксистский философ Терри Иглтон рассуждает о том, как может совмещаться христианская вера и освободительная политика, а также о частных вопросах, например, об архаизме и примитивности современных неоатеистов вроде биолога Ричарда Докинза.
«Так что же, был ли Иисус революционером? Ни Ленин, ни Троцкий его ни за что не признали бы таковым. Но почему — потому что в нем было меньше от революционера, чем в них, или больше? Конечно, меньше в том смысле, что он не выступал за свержение власти, с которой боролся. Но связано это помимо прочего вот с чем: он ожидал, что эту власть скоро сметет форма существования, более совершенная в своей справедливости, мире, товариществе и духовном богатстве, чем все, что могли вообразить Ленин и Троцкий. Возможно, ответ заключается в том, что Иисус был не в меньшей и не в большей степени революционером, а одновременно в меньшей и в большей».
Две книги выдающихся современных библеистов Борга и Кроссана: про Рождество и Страсти Христа.
«Первое Рождество: Что на самом деле говорят евангелия о рождении Иисуса». Рождественские эпизоды Евангелий — метафорические увертюры ко всей евангельской истории. Независимо от того, верим ли мы (христиане) в евангельский рассказ о Рождестве как в факт, или мы (атеисты) не верим в него, у этого рассказа есть определенный символический, притчевый, богословский смысл. Матфей и Лука, рассказывая о Рождестве, хотели передать какие-то смыслы — и вот эти смыслы пытаются реконструировать Борг и Кроссан. И эти смыслы имеют два важных контекста. Первый: имперское богословие, где римские императоры считались богами и о чьем рождении/происхождении рассказывали разные чудесные истории; Рождество Иисуса есть вызов этим историям. Второй: иудейский контекст, мессианские ожидания, Иисус как новый Моисей и т. д. И в том, и в другом контексте евангельские рассказы о Рождестве несут весть о ненасильственном Царстве Бога.
Иисус родился на окраине Империи в семье плотника. И вот Рождество есть вызов против Империи. Империя есть средоточие угнетения, эксплуатации, войны, порабощения. Рождество же — средоточие всему этому противоположного: мир, радость, свет, братство, любовь. Рождество вкратце «пересказывает» Евангелие: Царство Божье приходит в мир, чтобы уничтожить Империю. Рождество есть история о Младенце из семьи социально и национально угнетенных; Младенце, Которого хотела убить Империя, но ей это не удалось. Этот Младенец — символ сопротивления властям, альтернативного ей устройства мира. В этом подлинный смысл Рождества.
«Последняя неделя. Хроника последних дней Иисуса в Иерусалиме» рассказывает о последних днях жизни Иисуса, Страстях Христовых, основываясь на Евангелие от Марка. Авторы исходят из гипотезы, что суть Благой Вести — наступление Царства Божьего, власти Господа, то есть — установлении ненасильственной справедливости, противостоящей насилию и несправедливости мира сего. Они пытаются
«рассказать и объяснить, на фоне действий еврейских первосвященников в сотрудничестве с представителями Римско-имперских властей, события в последнюю неделю жизни Иисуса на земле, как она дана в Евангелии от Марка.
Личное и политическое значение Страстной недели отражено в двух почти идентичных вопросах. Во-первых, это то, что многие христиане должны услышать и дать ответ: принимаете ли Вы Иисуса своим личным Господом и Спасителем? Это крайне важный вопрос, ибо святость Христова — путь личного освобождения, возвращения из изгнания и сознательного воссоединения с Богом. Практически идентичный первому, но редко задаваемый вопрос: принимаете ли Вы Иисуса своим политическим Господом и Спасителем? Евангелие Иисуса, благая весть об Иисусе, которая является Евангелием Царства Божьего, включает в себя оба вопроса.
Святая неделя и путешествие Поста — это альтернативное шествие. Альтернативное шествие — это то, что мы видим в Вербное воскресенье, антиимперское и ненасильственное шествие. Теперь, как и тогда, это шествие ведет в столицу, имперский центр и место сотрудничества между религией и насилием. Теперь, как и тогда, альтернативное путешествие — это путь личного преображения, который ведет к путешествию с воскресшим Иисусом, как это было для его последователей на пути в Эммаус. Святая неделя, как ежегодное воспоминание о последней неделе Иисуса, представляет нам всегда актуальные вопросы: на каком мы пути? В какой процессии мы находимся?»
Апостола Павла — этого радикальнейшего мыслителя — часто выставляют консерватором. Ален Бадью, великий современный мыслитель, в книге «Апостол Павел. Обоснование универсализма» показывает, насколько это неверно.
Бадью начинает чтение Посланий Павла следующим образом. Событие Воскресения Христа вырвало Павла из сети социальных отношений, сделало его свободным, открыло измерение универсального — «во Христе нет ни эллина, ни иудея…». В этом измерении стало возможно создание общины, не подчиненной ничему, кроме События. Это начало. Ценнейшее в тексте Бадью — его мысли о благодати и любви. Нам сложно передать все значение этой книги; но, безусловно, это одно из лучшего, что писалось о Павле вообще.
Ветхий Завет
Ветхий Завет в целом вообще есть политическая история (Исход, Судьи, Цари), законодательство (тот же Исход, Второзаконие), социально-политические воззвания (пророки). Библия вся сплошь — политична. Приведу только три примера — а так это тема огромна.
Моисей есть революционный вождь, подымающий восстание против тирании, освобождающий рабов и основывающий свободное общество. Бог Библии — не «абсолют», не «нирвана» и пр., а — Бог-Освободитель. Исход есть история Революции и матрица всех революций, происшедших в христианском мире, столь богатом на революции.
Второй пример — эпоха Судей и ее конец в установлении монархии. После революционной эпохи Моисея и Иисуса Навина, после всех перипетий эпохи Судей, Израиль предает богодарованную свободу:
поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов.
Первая книга Царств, глава 8.
«Как у прочих народов»! — как в «нормальных странах», сказали бы сейчас. Обратно, обратно под власть фараона. Тяжка власть Господа — свобода.
И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними; как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня, оставляли Меня и служили иным богам.
Первая книга Царств, глава 8.
Отвергают Господа ради царя, говорят «сделай нам бога» — но нет уже Моисея, чтобы предотвратить предательство.
И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда. Но народ не согласился послушаться голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши.
Первая книга Царств, глава 8.
Два следствия предательства Революции: служба у новых господ и расхищение этими господами «народной собственности». Что ж, Израиль предупреждали: «и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда». Где царь — там Господь не отвечает. Между прочим здесь Библия утверждает: богоустановленна власть революционного лидера, а не монарха: Бог хочет Революции, люди — монархию. Монотеизм (Израиль) предполагает Революцию, язычество («прочие народы») — монархию.
Так или иначе мы можем сформулировать библейский идеал политического устройства. «Язычество», то есть традиционные общества, то есть все общества, кроме Израиля и всего, того что он породил — (пост)христианского мира) есть мировоззрение обожествленных царей: мир есть замкнутая система власти, подчинения богам, природе, царям, система, освященная жрецами. Эту систему ломает единобожие. Единобожие есть мировоззрение освобожденных рабов, не признающих ни царей, ни жрецов; замкнутую систему подчинения они размыкают верой в Грядущее Освобождение. Что есть монотеизм Моисея? — нет власти кроме Бога, нет изображениям богов. Важная связка: царь — претендует на власть Бога, так всякая власть сущностно «языческая», и тем самым борьба с язычеством — борьба с властью. Идеал единобожия — союз свободных, скрепленный единым Законом, без царей и жрецов. Если того требуют обстоятельства, из масс воздвигаются явочным порядком харизматические вожди, не узурпирующие власть, а только решающие конкретные проблемы: Судьи, пророки. Ни монархия, ни демократия — не библейские формы власти; библейская форма власти — непосредственная власть масс + власть (революционных/партизанских) вождей по обстоятельствам; грубо говоря, власть Советов + вождизм; «нет царя, кроме Бога» — формула власти масс и харизматиков. Противоречия здесь нет, ибо, во-первых, харизматик воздвигается во время угрозы свободы масс, а во-вторых, харизматик имеет ровно столько власти, сколько дают ему массы в обход каких-либо процедур (как раз процедуры — хоть монархического, хоть демократического толка — узурпируют непосредственную власть масс). Между прочим, таков же политический идеал и у Бердяева:
«В категориях чисто политических мы отрицаем суверенность государственности, выражающей какую бы то ни было человеческую волю, и утверждаем суверенность права, выражающего волю сверхчеловеческую. Только в личности и в народе, как религиозной соборности, можно открыть отблеск Божества, а не в механике государственной, хотя бы основанной на народовластии или пролетаровластии. Мы отрицаем формальную политику, которая говорит лишь о средствах жизни, во имя политики материальной, мистически–реальной, которая заговорит о целях жизни, свяжет себя со смыслом жизни» — то безгосударственная община свободных, скрепленная Божьим Законом.
Обратимся снова к «Житиям» свт. Димитрия Ростовского, чтобы осветить наш последний библейский пример — Илии, Елисея и Ииуя (соединим в одном библейское и святоотеческое свидетельства). Пророк Илия — «славный ревнитель по Боге, беззаконных царей обличитель», массовый убийца служителей культа, устроитель революции.
Святитель Димитрий Ростовский описывает жизнь пророка как трагедию революционера, формулирует целую политическую теологию государства и революции.
В чем причина распадения единого царства евреев на Иудею и Израиль? — «[царь] оказался тяжелым для подданных своих, ибо отягощал их чрезмерными налогами и работами, жестоко наказывал их, даже не редко отправлял в ссылки; тогда десять колен отложились от него». Царь же Израиля убоялся потерять власть из-за того, что Иерусалимский храм был не в его царстве, и поэтому предал истинную веру и устроил свою религию, чтобы устранить конкуренцию, так сказать. Итак, святитель Димитрий называет чисто политические причины религиозных распрей Ветхого Завета, отпадения Израиля к язычеству. И тут люди Божьи (здесь пророки, как выше мы говорили про мучеников) борются одновременно с несправедливой властью и нечестивой религией, этой двуединой мерзостью, несущей несчастье, страдание и нищету народу. Илия, великий ревнитель единобожия, вступает на путь борьбы «слыша и видя совершающиеся в развращенном Израиле беззакония: царей — пребывающими в богопротивном нечестии, судей и старейшин — поступающими не по правде; ревностных чтителей истинного Бога претерпевающими всяческие притеснения и гонения, даже до смерти».
Но самое интересное: странная, даже соблазняющая, теологическая диалектика этой борьбы — воистину диалектика этической трагедии революционера (как ее описывал Лукач в «Большевизме как моральной проблеме»): с одной стороны, идеалы свободы и справедливости должны воплощаться свободно и справедливо — это кажется очевидным — но когда большевик или пророк Илия, ревнуя о них, начинают проводить их насильственно, то не отказываются ли они от этого идеала самой практикой воплощения идеала? Святитель Димитрий ясно видит эту проблему и пишет о ней довольно много, вот, например:
«Прежде всего Илия молил Бога, дабы обратил Он грешников к покаянию. Но так как Бог требует от грешных людей добровольного обращения, а в ожесточенных сердцем израильтянах не было такого стремления к добру, то пророк Илия, сильно возревновав о славе Божией и о спасении людей, просил Бога наказать израильтян временно, чтобы хотя таким средством отвратить их от нечестия. Но зная в то же время, что Господь, по Своему человеколюбию и долготерпению, не скор к наказанию, Илия, по великой своей ревности о Нем, осмелился просить Бога повелеть ему, Илии, наказать законопреступников, в той мысли, что не обратятся ли они к покаянию, когда будут наказаны человеком. И неотступно просил о сем Илия Бога, пока не получил просимое от всещедрого Господа: премилостивый Господь, как чадолюбивый отец, не хотел опечалить любимого слугу Своего, сыновне Ему служащего и даже самой малой Его заповеди не нарушившего; но так как Илия во всём был послушен Ему и никогда ничем не прогневал Его, то Он и внимал прошениям и молитвам верного раба Своего, не опечаливая его неисполнением их».
И здесь Господь из любви к любимому слуге своему — борцу с несправедливой властью и нечестивой религией — снисходит к его ревности, к его фанатизму, революционному пылу и позволяет за Свой идеал бороться методами, этому идеалу не свойственными. Вот удивительные слова:
«Страдала вся вселенная. Но все сие произошло не столько от гнева Божия, сколько по ревности о славе Божией пророка Илии».
По ходу борьбы Илия, как мы помним, становится массовым убийцей служителей культа — провозвестником всех будущих революционных антирелигиозных буйств. Но покидает он земной мир, не увидев торжества своих идеалов, уходит как бы разочарованный (повторяю, история Илии — действительно подлинная трагедия). Его преемник Елисей, однако, довершает начатое — подымает восстание против царя: кровавая революция, в ходе которой убивают царя, его мать, и всех членов царской семьи («Израиль, который мы потеряли»).
В чем к слову разница между насилием царей и палачей и насилием Илия, Елисея и Ииуя? В том, что насилие первых есть подлинно насилие, зло, угнетение. Насилие же вторых — тождественное, так сказать, в своем факте с насилием первых — как насилие освобождающее, справедливое, пресекающее насилие первых — прямо противоположно насилию первых по смыслу, по цели. Насилие царей и палачей антибожественно, ибо угнетающе, несправедливо, насилие Илии, Елисея и Ииуя — божественно, ибо освобождающе, справедливо. Но трагедия повторим в том, что в эмпирической данности, в самих фактах насилие первых и вторых неразличимо.
Словами Библии: «так говорит Господь Бог Израилев: «[…] ты истребишь дом Ахава, господина твоего [истребишь правящую династию], чтобы Мне отмстить за кровь рабов Моих пророков и за кровь всех рабов Господних, павших от руки [правящей династии]»». Библия выделяет два насилия: насилие, убивающее «рабов Бога», оно антибожественно; и насилие, инициированное Богом, насилие тем самым буквально божественное, насилие кое есть «отмщение за кровь рабов Бога». Революция есть отмщение Бога.
Святитель Димитрий Ростовский также формулирует важное правило политической теологии. Кто виноват в тех или иных общественных бедствиях, бурях и пр.? — власть. «Когда согрешает один царь, и на всех подданных гнев Божий приходит». Это, к слову, общее место святоотеческой политологии: грехи власти все общество приводят к кризису.
В этой триаде использовался текст статей «Богословие Революции» и «Жития святых как политический комментарий к текущему моменту».
Псалтирь
Закончим чтением Псалтири — ведь в ней так много песен униженных и оскорбленных; гневных, яростных, взыскующих справедливости песен. 13-й псалом:
«Бога нет!» — сами себе говорят безумцы;
все они развращены, отвратительное творят,
и на доброе ни один из них не способен.
Господь с неба смотрит
на всех потомков Адама,
желая видеть хоть одного, кто поступал бы разумно,
хоть одного, кто стремился бы к Богу.
Но все вероломны стали, все как один развратились,
нет делающего добро, нет ни одного.
Неужели ничего не сознают все эти злодеи,
народ мой пожирают они, словно хлеб едят?
Не думают они о Господе, не призывают Его молитвенно.
хватит же их страх великий,
ибо Бог на стороне праведных.
Насмехаетесь вы, злодеи, над чаянием человека смиренного,
но прибежище его — Господь.
О, пришло бы с Сиона избавление Израилю!
Возрадуется Иаков и возвеселится Израиль,
когда Господь отвратит несчастье от народа Своего.
Что здесь интересно? — атеизм есть духовное основание несправедливой политики. Характерно, что так часто цитируют «рече безумец в сердце своем: «несть Бога», но почти всегда забывают контекст этого высказывания.
Та же мысль — тождество атеизма-корыстолюбия-властолюбия-угнетения — выражена и в 9-м псалме:
Не навсегда забыт будет нищий, и надежда бедных не до конца погибнет.
Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время скорби?
По гордости своей нечестивый преследует бедного: да уловятся они ухищрениями, которые сами вымышляют.
Ибо нечестивый хвалится похотью души своей; корыстолюбец ублажает себя.
В надмении своем нечестивый пренебрегает Господа: «не взыщет»; во всех помыслах его: «нет Бога!»
Во всякое время пути его гибельны; суды Твои далеки для него; на всех врагов своих он смотрит с пренебрежением;
говорит в сердце своем: «не поколеблюсь; в род и род не приключится мне зла»;
уста его полны проклятия, коварства и лжи; под языком — его мучение и пагуба;
сидит в засаде за двором, в потаенных местах убивает невинного; глаза его подсматривают за бедным;
подстерегает в потаенном месте, как лев в логовище; подстерегает в засаде, чтобы схватить бедного; хватает бедного, увлекая в сети свои;
сгибается, прилегает, — и бедные падают в сильные когти его;
говорит в сердце своем: «забыл Бог, закрыл лице Свое, не увидит никогда».
Восстань, Господи, Боже [мой], вознеси руку Твою, не забудь угнетенных [Твоих до конца].
Зачем нечестивый пренебрегает Бога, говоря в сердце своем: «Ты не взыщешь»?
Ты видишь, ибо Ты взираешь на обиды и притеснения, чтобы воздать Твоею рукою. Тебе предает себя бедный; сироте Ты помощник.
Сокруши мышцу нечестивому и злому, так чтобы искать и не найти его нечестия.
Господь — царь на веки, навсегда; исчезнут язычники с земли Его.
Господи! Ты слышишь желания смиренных; укрепи сердце их; открой ухо Твое,
чтобы дать суд сироте и угнетенному, да не устрашает более человек на земле.
Закончим 93-м псалмом:
Господь, Бог, за зло воздающий,
Бог возмездия, яви Себя!
Судья всей земли, поднимись,
надменным воздай по делам их.
Доколе, Господи, нечестивые,
доколе нечестивые торжествовать будут?
Выплескивают из себя они речи дерзкие,
все творящие зло хвастовства полны.
Попирают народ Твой, Господи,
угнетают тех, кто стал Твоим достоянием.
Вдову и человека пришлого убивают
и сирот умерщвляют они.
«Не увидит Господь, — они говорят, —
Бог Иакова не заметит».
Поймите это вы, неразумнейшие из людей!
Когда ж образумитесь вы, глупые?
Тот, Кто ухо создал, не услышит ли?
И Кто глаз сотворил, разве не увидит?
Не произнесет ли над вами приговор Тот,
Кто вразумляет народы и людям знание дает?
Знает Господь намерения человеческие,
знает, что они бесплодны.
Блажен тот, кого Ты, Господи, исправляешь, наказывая,
и словами из Закона Своего вразумляешь,
чтобы покой он имел и в дни бедственные,
пока не будет вырыта яма нечестивому!
Не отвергнет Господь народа Своего,
не покинет тех, кто стал Его достоянием.
Суд снова придет в согласие с правдой,
и все, кто честен, ее путем пойдут.
Кто поддержит меня в борьбе со злодеями?
Кто вступится за меня против нечестивцев?
Не помог бы мне Господь,
была бы душа моя уже в царстве молчания.
Стоит мне только сказать про себя: «Я оступился»,
как тут же, Господи, милость Твоя спешит меня поддержать.
Когда тревожные мысли меня одолевают,
утешения Твои радость приносят душе моей.
Сделают ли эти судьи нечестивые Тебя своим союзником,
те, что зло творят, законом прикрываясь?
Против праведника объединяются они
и на смерть осуждают невинного.
Но Господь — крепость моя,
и Бог мой — скала моя и убежище.
Против нечестивых обратит Он их же нечестие,
уничтожит Он их в их же зле,
уничтожит их Господь, Бог наш.
Аминь.
