на наш Телеграм
К стыду и ужасу нашему (людей вообще) насилие — более чем «актуальный» феномен; поэтому ему посвящено огромное, невообразимое количество самых различных исследований; мы и сами создали уже целый ряд подборок, так или иначе посвященных насилию; среди них легко потеряться; поэтому сегодня мы выделим пять фундаментальных исследований насилия с пяти разных точек зрения: аскетики, психологии, политологии, религиоведения, этики.
Аскетика: «Вино дракона и хлеб ангельский» архимандрита Гавриила (Бунге)
С точки зрения аскетики исток феномена насилия — страсть гнева. Книга архим. Гавриила (Бунге) доходчиво излагает святоотеческое учение о борьбе со страстью гнева. Книга очень емкая, отметим только следующее: агрессивность — не «естественный», а противоестественный феномен, одержание гневом есть бесоодержимость; суть христианской жизни — стяжание кротости:
«Мир, в котором мы живем, во все времена был отмечен насилием: насилием между людьми, насилием даже над нерожденной жизнью, насилием, царящим в отношениях между народами, наконец, насилием над природой, над окружающей средой, от которой зависит наше существование. С тех пор, как Каин убил своего брата, господствует закон насилия.
Агрессивность — вещь вполне естественная? Сатана ничего не имеет против разговоров о «естественной агрессивности» человека, ибо под этим выражением может скрываться очень многое. И поскольку в соответствии с современным пониманием эта агрессивность «естественна», то, стало быть, в основе своей она не подлежит оценочному суждению, так что поневоле приходится с ней смиряться. И так, ко всеобщему ущербу, живет большинство людей даже и в Церкви. Удивительно то, что в определенном смысле так было всегда; даже и тогда, когда не существовало современного понятия «агрессивности», о «вспыльчивости» (thymikоn) говорили как о свойстве души, однако «гнев» (thymоs) и «ярость» (orghе) считались пороками. История Церкви, основанной Тем, Кто сказал о Себе: «Я кроток и смирен сердцем», и Кто учил нас, что именно этому мы должны научиться от Него, вся пронизана насилием.
Кроткая любовь творит именно то, чему препятствует противоестественный гнев. Если бы кто-нибудь спросил у Евагрия, какой из пороков, по его мнению, наихудший, какой из них имеет наиболее губительные последствия для духовной жизни, то он без колебаний ответил бы: гнев. На том простом основании, что:
“Никакое другое зло не превращает человека до такой степени в беса, как гнев“».
Психология: «Анатомия человеческой деструктивности»
Эрих Фромм, великий психолог, вслед Бунге и Отцам Церкви тоже прежде всего спорит с «естественностью» агрессивности: и не случайно, ведь Фромм вполне сознательно, эксплицитно ставит свой дискурс в русло библейской профетической этики — этики кротости, мирности. Годы жизни Фромма говорят сами за себя: 1900–1980; немец, он пережил две мировые войны и нацизм — небывалый ураган насилия (в частности, здесь Фромм много говорит о мировых войнах, дает свой знаменитый психологический портрет Гитлера). И все же, несмотря на это, Фромм в этой книге именно что разоблачает миф о человеческой деструктивности, о якобы присущих человеку врожденной жестокости, агрессии, садизме, тяге к войне и разрушениям.
Сущность человека, по Фромму, — любовь, свобода, разум. Разные социально-экономические обстоятельства сложиться могут совершенно различно, а в частности так, что правящим группам будет выгодно затмить любовь, свободу и разум. Тяжелые жизненные и социальные обстоятельства травмируют человека. Поэтому для Фромма была определяющей оппозиция между неотчужденной человечностью и отчуждением; рациональной верой и идолопоклонством, гуманистической этикой и авторитарной этикой; в общем, та оппозиция, которую сам Фромм возводил к Библии: различия между пророческой верой и идолопоклонством. Цитаты:
«Когда война уже разразилась (или даже еще чуть-чуть раньше), она приобрела характер «религиозного» феномена. Государство, народ и честь нации были фетишизированы, превращены в идолов, ради которых обе стороны добровольно стали приносить в жертву своих детей. Преисполненные традиционных представлений о национальной гордости, они переступили через эту любовь и отправили на верную смерть своих мальчиков, которые и сами с готовностью и без промедления ринулись в бой. В этом случае мы также имеем дело с жертвоприношением, и мало что меняется от уточнения, кто кого убьет.
Утверждение, что причины войн следует искать в человеческой агрессивности, не только не соответствует действительности, но и является вредным. Оно переносит внимание с истинных причин на иллюзорные и тем самым уменьшает шансы предотвращения войн.
Животное воспринимает как угрозу только явную опасность, существующую в данный момент, и, конечно, его врожденные инстинкты, а также генетическая память и индивидуальный опыт способствуют тому, что животное часто более остро ощущает опасность, чем человек.
Однако человек, обладающий даром предвидения и фантазией, реагирует не только на сиюминутную угрозу, но и на возможную опасность в будущем, на свое представление о вероятности угрозы. Он может, например, вообразить, что соседнее племя, имеющее опыт ведения войны, когда-либо может напасть на его собственное племя, чтобы завладеть его богатствами; или ему может прийти в голову, что сосед, которому он “насолил”, отомстит за это при благоприятных условиях. “Вычисление грозящей опасности” — это одна из главных задач политиков и военачальников. Таким образом, механизм оборонительной агрессии у человека мобилизуется не только тогда, когда он чувствует непосредственную угрозу, но и тогда, когда явной угрозы нет. Т. е. чаще всего человек выдает агрессивную реакцию на свой собственный прогноз.
Человек обладает не только способностью предвидеть реальную опасность в будущем, но он еще позволяет себя уговорить, допускает, чтобы им манипулировали, руководили, убеждали. Он готов увидеть опасность там, где ее в действительности нет. Так начиналось большинство современных войн, они были подготовлены именно пропагандистским нагнетанием угрозы, лидеры убеждали население в том, что ему угрожает опасность нападения и уничтожения, и так воспитывалась ненависть к другим народам, от которых якобы исходит угроза. На самом деле угроза была чаще всего чистой фикцией.
Мало кто согласился бы участвовать в войне, если бы ее необходимость мотивировалась такими целями, как рынки и прибыль. Но когда правительство внушает своему народу, что ему грозит опасность, то мобилизуются нормальные биологические механизмы, направленные на защиту от угрозы. Кроме того, очень часто эти предупреждения об опасности сбываются сами собой: когда государство-агрессор начинает подготовку к войне, это вынуждает государство, на которое готовится нападение, в свою очередь вооружаться, чем оно и предъявляет как бы “доказательства” своих агрессивных намерений.
Только у человека можно вызвать оборонительную агрессию методом “промывания мозгов”.
Весьма примечательно в этом смысле, что в начале Второй мировой войны, когда Гитлер напал на Польшу, энтузиазм в народе практически был равен нулю. Несмотря на десятилетия тяжелой милитаристской вакцинации, население ясно дало понять правительству, что оно не намерено вступать в эту войну. (Гитлеру даже пришлось инсценировать нападение на радиостанцию в Силезии, которое якобы совершили поляки, а на самом деле это были переодетые нацисты, тем самым создавалась видимость угрозы и у населения стимулировалось чувство опасности.)
Но несмотря на то что немецкий народ определенно был против войны (даже генералы не спешили), он послушно пошел воевать.
Следует отметить, что мировые войны нашего времени, так же как все малые и большие войны прошлых эпох, были обусловлены не накопившейся энергией биологической агрессивности, а инструментальной агрессией политических и военных элитарных групп. Это подтверждается данными о частоте войн — от первобытных до высокоразвитых культур. Чем ниже уровень цивилизации, тем реже войны. О той же самой тенденции говорит и тот факт, что с развитием технической цивилизации число и интенсивность войн значительно возросли: самое низкое их число у примитивных племен без постоянного лидера, а самое высокое — у мощных держав с сильной правительственной властью.
Настоящее снижение реактивной агрессии возможно лишь тогда, когда вся система, известная нам за последние 6 тыс. лет человеческой истории, будет заменена на нечто принципиально иное. Когда это произойдет, то утопические идеи Будды, пророков, проповеди Иисуса Христа и мечты гуманистов эпохи Возрождения будут восприняты не как утопии, а как разумные и реальные пути реализации основной биологической программы человека, которая служит сохранению и развитию человека как индивида и вида.
Даже генетически заложенная биологическая агрессивность не является спонтанной, а выступает как защита витальных интересов человека — его развития и выживания как рода и вида. Эта оборонительная агрессия в условиях жизни первобытных народов была сравнительно незначительной, ибо человек человеку не был «волком». Тем временем человек претерпел огромную трансформацию. И потому с полным правом можно предположить, что в один прекрасный день круг замкнется и человек построит такое общество, в котором никто не будет испытывать страха: ни ребенок перед родителями, ни родители перед вышестоящими инстанциями, ни один социальный класс перед другим, ни одна нация перед сверхдержавой. Однако достижение этой цели сопряжено с массой сложностей, обусловленных целым рядом экономических, политических, культурных и психологических факторов.
Оптимизм — это отчужденная форма веры. Автор этой книги стоит на позициях рациональной веры в способность человека освободиться из плена иллюзий и условностей, которые он сам себе создал. Верить — значит сметь, значит иметь смелость мыслить немыслимое в рамках реальной возможности. Вера — это ежедневная парадоксальная надежда на приход мессии. Это не пассивное и терпеливое ожидание, а совсем наоборот — активный поиск и использование любой реальной возможности к действию. И уж менее всего уместно говорить о пассивности, когда речь идет об освобождении собственного Я. Разумеется, развитие личности нередко встречает серьезные ограничения со стороны общества. Однако люди, которые утверждают, что в рамках сегодняшнего общества изменение личности не только невозможно, но и нежелательно, — это мнимые радикалы, использующие революционную фразеологию для сокрытия своего противостояния внутренним переменам. На сегодняшний день положение человечества слишком серьезно, чтобы мы могли себе позволить прислушиваться к демагогам (и уж менее всего к деструктивно настроенным демагогам) или же идти на поводу у таких лидеров, которые руководствуются в жизни только рассудком, не включая ни сердце, ни эмоции».
Политология: «О насилии» Славоя Жижека
Жижек — выдающийся современный политический философ — доставляет нам политический анализ насилия.
Прежде всего — различие системного насилия и субъективного насилия. К последнему относятся акты непосредственного насилия (убийства, терроризм и пр.), кои на самом деле суть следствия-эффекты системного насилия, то есть политической системы как сущностно системы насилия, системы угнетения, подавления и пр. В свете этой оппозиции рассматриваются апории толерантности, пацифизма и т. п. идеологических феноменов, неспособных бороться с системным насилием, и тем самым поддерживающих его. «Либерализм» и «фундаментализм» есть оппозиция двух псевдоальтерантив, кои порождают-поддерживают-утверждают-активируют друг друга. Подлинная борьба с насилием есть освободительная борьба с системой насилия, а не «осуждения» отдельных актов субъективного насилия. Но, что особенно интересно, венчаются все эти жижиковские анализы утверждением христианской любви к ближнему, как именно что высшей, радикальной, истинной формы борьбы с насилием. В частности: подлинная причина насилия — страх перед Ближним, так же как страх перед Ближним есть и подлинная формула толерантности, и насилию/толерантности противостоит христианская любовь к Ближнему; таким же образом библейский Бог — Бог Иова и Иисуса — не Бог тотальности, «смысла», оправдывающего насилие мира, но Бог, совершенно противоположный: Бог, оправдывающий Иова, Бог Распятый, Бог — жертва насилия. Цитаты:
«Маркс описывал безумное самовозрастающее обращение капитала, солипсистское самооплодотворение, которое достигает своего апогея в сегодняшних метарефлексивных спекуляциях с фьючерсами. Было бы слишком просто сказать, что призрак этого самопорождаемого монстра, неумолимо идущего своим путем, не проявляя никакой заботы о людях или окружающей среде, представляет собой идеологическую абстракцию и что за этой абстракцией стоят реальные люди и природные объекты, на производительных способностях и ресурсах которых основывается обращение капитала и которыми он питается как гигантский паразит. Проблема в том, что эта “абстракция” состоит не только в неверном восприятии социальной реальности финансовыми спекулянтами, а в том, что она “реальна” в смысле определения структуры материальных процессов: судьба целых страт населения, а иногда и целых стран может решаться “солипсистской” спекулятивной пляской Капитала, который преследует свою цель получения прибыли, сохраняя счастливое безразличие к тому, как его действия скажутся на социальной реальности. Поэтому идея Маркса состоит не в сведении этого второго измерения к первому, для того чтобы показать, как теологическая безумная пляска товаров возникает из антагонизмов “реальной жизни”. Скорее его идея состоит в том, что невозможно в полной мере понять одно (социальную реальность материального производства и социального взаимодействия) без другого: именно организованная без всякого внешнего принуждения метафизическая пляска всесильного Капитала служит ключом к реальным событиям и катастрофам. В этом и заключается фундаментальное системное насилие капитализма, гораздо более жуткое, чем любое прямое докапиталистическое социально-идеологическое насилие: это насилие больше нельзя приписать конкретным людям и их “злым” намерениям; оно является чисто “объективным”, системным, анонимным.
Суть в том, что субъективное и объективное насилие невозможно различить с одной точки зрения: субъективное насилие воспринимается в качестве такового лишь на фоне ненасильственного нулевого уровня. Оно кажется нарушением “нормального”, мирного положения вещей. Но объективное насилие как раз и являет собой насилие, присущее этому “нормальному” положению вещей. Объективное насилие невидимо, поскольку оно поддерживает тот самый стандарт нулевого уровня, благодаря которому мы воспринимаем нечто как субъективное насилие. Таким образом, системное насилие представляет собой некое подобие пресловутой “темной материи” в физике, дополнение слишком зримого субъективного насилия. Оно может быть невидимым, но оно необходимо для объяснения того, что в противном случае кажется “иррациональной” вспышкой субъективного насилия».
Религиоведение: «Насилие и священное» Рене Жирара
Все предыдущие исследования так или иначе затрагивали религиозный аспект феномена насилия, а именно: насилие есть «бесовской» (противопоставленный ангельскому по Бунге), «языческий» (противопоставленный профетическому по Фромму), «мифический» (противопоставленный божественному по Жижеку) феномен. Великий антрополог, исследователь религии Жирар ставит это в центр своего исследования: религиозное/сакральное как таковое берет свое начало, имеет своим истоком именно насилие, убийство: религиозное = демоническое = насильственное. Творчество Жирара — одно из немногих подлинно христианских, библейских высказываний нашего времени. «Боги суть демоны» (или их нет вовсе), «сатана — человекоубийца от начала» и «отец лжи» — все эти традиционные христианские формулы обретают в «Насилии и священном» редкую концептуальную чистоту. «Сакральное» язычества — да, есть совмещение насилия и иллюзии, ненависти и обмана. Насилие само по себе религиозно; религия сама по себе насильственна. А христианство есть то, что разрушает религию/насилие: изгнание бесов, торжество кротости. Что есть начало любой религии? — убийство, принесение в жертву, пролитие крови. Что есть христианство? — кротость, прощение, прекращение жертвоприношений. Тут есть интересная перекличка с Жижеком: по Жирару жервоприносительная система есть именно система стабилизация насилия, система «мира»: жертвоприношение есть способ обуздать насилие, (вос)производство социального порядка. «Нулевой уровень насилия» есть уровень учредительного убийства, социогонического насилия. Христианство уничтожает именно этот «нулевой», «нормальный», «мирный» уровень насилия. Цитаты:
«Чтобы прекратить месть (как чтобы в наши дни прекратить войну), мало убедить людей в том, что насилие отвратительно; именно потому, что они в этом убеждены, они и считают себя обязанными мстить.
Страх быть убитым, если не убьешь сам, склонность “упреждать”, аналогичную современным “превентивным войнам”, нельзя описывать в психологических категориях. Наблюдателя, выставляющего индивидам и культурам хорошие и плохие отметки “нормального” и “аномального”, следует описывать как наблюдателя, который не рискует быть убитым. Психология и остальные общественные науки, в своем стандартном виде, предполагают мирный фундамент, который для наших ученых настолько сам собой разумеется, что они даже не замечают его присутствия.
Принцип всякой “внешней” войны: агрессивные тенденции, потенциально губительные для сплоченности данной группы, направляются, как мы видели, изнутри наружу. Внешняя война — всего лишь частный модус жертвенного насилия.
До конца выявить динамику насилия — значит получить доступ к генезису и структуре всех мифологических и сверхъестественных существ».
Этика: «Одумайтесь!» Льва Толстого
«Философия» и «богословие» Толстого — конечно, страшный примитив; но, пожалуй, именно этим примитивом он и силен: это как бы такой детский, ангельский взгляд (знаменитое «остранение») на жизнь: как странно, как страшно, что вот толпы вооруженных людей вдруг идут убивать других людей; как странно, как страшно, что они почему-то выполняют приказы какого-то неизвестного им человека («правителя»); то есть просто-напросто чистый этический взгляд и не более того: война — зло; государство — зло; власть — зло; собственность — зло; патриотизм — гнусное оправдание зла; «истинного», «правильного» патриотизма не существует; патриотизм сам в себе, сам по себе — гнусность, глупость, мерзость, ложь, зло; пропагандисты — гнусные защитники зла; чиновники, капиталисты, журналисты — лишь банда злых людей; христианство — религия любви; надо слушать свою совесть, а не речи чиновников, ложь пропагандистов и пр. Было бы глупостью выступать против войн; нужно лечить не симптом, а болезнь: причина войн — государства, то есть шайки чиновников, капиталистов, пропагандистов, вооруженных насильников. Так примерно рассуждает старец-дитя Толстой; не столько даже рассуждает, а именно писательской своей силой просто описывает государственное, военное, капиталистическое («системное» по Жижеку) насилие как оно есть.
Толстого, конечно, вряд ли можно назвать великим мыслителем; он — великий писатель, великая личность, великая душа (если так можно выразиться), тем и сильны его тексты — Толстой просто описывает вот это: толпы людей по приказу каких-то других людей идут и убивают себе подобных: что это, зачем это, как это возможно? Он просто напоминает: различие войны и убийства — лишь в размере; он просто напоминает: христианство есть религия любви, кротости, мира. Это просто, это ясно, как ясен сам свет: тем страшнее, что такие простейшие, «детские» истины казались и кому кажутся и сейчас «подрывными». Толстой пишет:
«Опять война. Опять никому не нужные, ничем не вызванные страдания, опять ложь, опять всеобщее одурение, озверение людей.
Люди, десятками тысяч верст отделённые друг от друга, сотни тысяч таких людей: христиане, исповедующие закон братства и любви, как дикие звери, на суше и на море ищут друг друга, чтобы убить, замучить, искалечить самым жестоким образом.
Что же это такое? Во сне это или наяву? Совершается что-то такое, чего не должно, не может быть, — хочется верить, что это сон, и проснуться.
Но нет, это не сон, а ужасная действительность.
Все эти крики “ура”, вся эта ужасная, отчаянная, не боящаяся обличения, потому что всеобщая, газетная ложь, все это одурение и озверение, в котором находится теперь русское общество и которое передается понемногу и массам, — все это есть только признак сознания преступности того ужасного дела, которое делается.
Непосредственное чувство говорит людям, что не должно быть того, что они делают, но как тот убийца, который, начав резать свою жертву, не может остановиться, так и русским людям кажется теперь неопровержимым доводом в пользу войны то, что дело начато.
И ошалевшие, озверевшие люди продолжают ужасное дело».
