на наш Телеграм
21 столетие — 21 книга
Скоро Новый год. Хотя мы потеряли «РХ» и миримся со стыдливым «н. э.», — нельзя забыть, что мы отсчитываем годы от рождения Того, Кто был распят и воскрес.
Здесь мы расскажем об одном святоотеческом творении от каждого из веков христианства. 21 книга тех, кто прославлял Того, Чьё рождение — отправная точка нашего летосчисления.
I. Дидахе. Учение Господа народам через 12 апостолов
Первый век — век земной жизни Спасителя и жизни Его первых учеников. Все только начинается — но и, парадоксальным образом, все уже совершилось — в Воскресении.
Дидахе — маленький и как будто простой текст. Это руководство катехизатора: примерно так, как описано в Дидахе, учили апостолы и их первые ученики. Как мы уже писали в одном из наших обзоров, это «почти Библия» — этот текст и был частью некоторых ранних версий Нового Завета.
II. «Против ересей»
Ириней Лионский
Второй век — время полномасштабных гонений, распространения Вести по всей ойкумене, формирования церковного богословия и организации. Прошло так мало времени с Пасхи — а Церковь уже «везде», несмотря на все гонения.
Ириней Лионский — один из величайших Отцов, ученик Поликарпа Смирнского, ученика апостолов, погибший как мученик. Что потрясает в его книге — несмотря на юность Церкви, в ее богословии уже есть все, что есть в современном православном богословии. Это живое доказательство, что православная догматика — не плод позднейших византийских умствований, а именно вера апостольская.
Ириней Лионский спорил с гностиками — эзотерическими сектами, которые отказывали большинству людей в духовном знании. Ириней же утверждал, что Божественное Откровение одинаково доступно всем, и открывается каждому свободно по силе его желания.
Гностики считали этот мир ошибкой демиурга — Ириней защищал благость и красоту творения. Мир прекрасен и будут спасен. А значит, благ и Творец, Который по свободе и любви творит мир.
Ириней превозносит человека, как неразрывный синтез души и тела — в противоположность гностикам, которые презирали телесность. Человек немыслим без тела — поэтому тело воскреснет. «Слава Божья — в полностью раскрывшемся человеке», потому что весь человек, а не часть его, создается по подобию Божию. Душа и дух могут быть частью человека, но никак не человеком; совершенный человек — соединение и союз души, получающей Духа Отца, с плотью, которая создана по образу Божию. По мысли Иринея, Дух имманентен человеку, целиком пронизывает душу и тело — и потому тело тоже участвует в Богообщении.
В центре мысли Иринея — Боговоплощение. Бог, ставший человеком, плотью, ставший единым со своим творением. Евхаристия — основа Церкви, так как сообщает Бога, и учение Церкви поверяется по ней. Церковь едина и неизменна в Евхаристии и Предании, сохраненном от апостолов.
Кроме того, Ириней Лионский — один из первых Отцов Церкви, отчетливо учивших о первостепенном значении Девы Марии в деле спасения. Ведь без нее творение не откликнулось бы свободно на зов Божий, и Боговоплощение не смогло бы произойти.
III. «Апология против Цельса»
Ориген
Гонения продолжаются, становятся массовыми и систематическими. И автора этой книги, Оригена, тоже арестовывали и пытали. И все это не мешает христианству стать массовой религией.
Это век интеллектуального расцвета христианской мысли, выхода ее на общефилософскую арену античной мысли. Здесь было много подводных камней и тонких искушений. Поэтому и некоторые учения этого автора, великого Оригена, были позднее запрещены V Вселенским Собором (дело, впрочем, несколько сложней).
Несмотря на это, место Оригена в истории богословия невозможно переоценить. По большому счету, все богословие эпохи Вселенских Соборов следует за ним как минимум в темах.
Первое — экзегеза: аллегорический метод толкования Библии доводится Оригеном до совершенства и становится образцом на века. Он же, о чем часто забывают, учит нас внимательному отношению к букве Писания — именно Ориген первым в истории провел систематический филологический разбор Библии.
Титанические усилия Оригена по философской концептуализации христианской веры, хотя и подверглись осуждению Церкви, создали первую систему христианской философии и догматики. Можно сказать, что последующие тринитарные споры — обсуждение этой системы.
Но Ориген сделал гораздо большее — он дал хоть не безупречную, но впечатляющую попытку верующего умозрения, не уступающую античной философии и по мере сил несущую Благую Весть. Он стал автором самого метода и языка такого умозрения, при этом не выполнив до конца задачу преображения («воцерковления») античной мысли — это сделали после него великие Отцы-Каппадокийцы, а также Дионисий, Максим Исповедник и другие.
Ориген занимает важное место в мистике Церкви — как вершина александрийского ее варианта. Исповедник и философ, аскет и ученый — что бы ни говорили о его богословских огрехах — Ориген навсегда останется в истории Церкви.
Предлагаемая нами «Апология» Оригена — лучшая из раннехристианских апологий.
IV. «Диалог о душе и воскресении»
Григорий Нисский
Четвертый век — поворотный. Император Константин прекращает гонения на христиан и начинает процесс огосударствления веры — процесса, мягко говоря, неоднозначного.
Очень быстро Церковь сама начинает гонения на своих противников, и тысячи верующих уходят в пустыню, чтобы этого не видеть. Столичного епископа Иоанна Златоуста, великого святого, «христианские» сановники и епископы отправляют в ссылку — святых всегда гонят, независимо от официального положения церковных структур.
Это время высшего подъема богословия, эпоха I и II Вселенских Соборов, на которых Церковь формулирует учение о Троице. Это время Великих Каппадокийцев, Григория Богослова, Василия Великого и его брата — Григория Нисского, названного позднее на IX Вселенском Соборе «Отцом Отцов».
Невозможно выразить весь охват мысли Григория Нисского в краткой аннотации. Скажем главное — он, как никто другой, сумел описать путь человека к Богу — путь бесконечно динамичный, путь, который и есть Царство, обещанное Христом; жизнь, которой нет конца.
Существо человека, по его мысли, состоит в желании, человек — «живое свободное зеркало», призванное отражать Бога. Человек, спасенный Христом, в конце веков преобразится в вечный экстаз, бесконечную Песнь Песен. Он взял из Послания апостола Павла к Филиппийцам слово «эпектазис» — «простирание», и именно в нем видел главное в человеке: человек — это движение к чему-то.
Недалекие исследователи часто обвиняли Григория Нисского в платонизме, не замечая, что он радикально перевернул его. Это видно в его учении о Всецелом Адаме, который — не абстрактная идея человека, а конкретная полнота всех людей от Адама до последнего на Земле, разворачивающаяся во времени (история). Христос, Новый Адам, возглавил падшее человечество и ведет его к будущему веку.
Отсюда понятно учение Григория Нисского об апокатастасисе, вокруг которого сейчас ломают столько копий. Если человечество, по образу Троицы, едино — то, конечно, должны спастись все. И потому апокатастасис — главная мечта Церкви, ее цель: Бог хочет, чтобы все спаслись. Григорий дал гениальную концептуализацию этой мечте, соединив антропологию, историософию, эсхатологию, христологию и триадологию в одно целое.
Он же впервые четко сформулировал апофатическое богословие, богословие отрицания: мы можем сказать о Боге только каким он НЕ является. Согласно Григорию, мрак, который видел Моисей на Синае, — это высшая доступная полнота Богообщения, это Светоносный Мрак. Он же (первый в истории мысли!) понял бесконечность как позитивное понятие, что сейчас кажется банальным, и отнёс его к Богу.
Рекомендуем к прочтению «Диалог о душе и воскресении», который Флоровский называет «одним из самых интимных сочинений Григория».
V. «О граде Божьем»
Блаженный Августин
В пятом веке Византия продолжает отстраивать Империю и в целом восточнохристианскую культуру. Продолжаются богословские споры. Собирается Халкидонский собор с поразительной точностью сформулировавший идею богочеловечества Христа. На Западе тем временем всё разрушается: крах старого Рима обдумывает Августин, один из величайших философов в истории.
«О граде Божьем» Августина — книга, написанная в ответ на катастрофу античного мира — взятие Рима варварами. Она содержит великую христианскую историософию: град небесный, созидаемый в истории, движется к радости Небесного Царства, и град земной, основанный на крови убитого брата (Ромул и Рем, Каин и Авель).
На востоке империи уже подводили теоретическую базу под симфонию государства и Церкви, Августин же сохранил первохристианское отношение к империи. В чем отличие государства от банды? В размере, отвечает Августин. Сущность государства — насилие.
В самом начале «Града Божьего» он дает блестящую характеристику двух градов: мирского – как воли к власти: «Стремясь к господству, он сам находится под властью этой страсти господствовать» — и града Божьего как смирения.
VI. Ареопагитики
Шестой век — вершинный для Византии, век императора Юстиниана, строительства храма Святой Софии. В этот век впервые были обнародованы тексты самого «византийского» из мыслителей — Дионисия Ареопагита.
Трудно описать размах Ареопагитик: это развернутая христианская эстетика, метафизика, космология, богословская методология одновременно. С небывалой ясностью, точностью и глубиной мысли (безусловно проникнутой величайшим молитвенным опытом) Дионисий Псевдо-Ареопагит показал, что Бога познаем в самом нашем незнании о Нем, Бог не есть объект среди других объектов, свойства которого мы можем зафиксировать, Он — ничто из того, что мы можем помыслить, Он дает бытие всему сущему, Сам не являясь бытием. И тем не менее познание (экзистенциальное, личностное или какое угодно другое слово каким мы решим назвать то, что нельзя назвать в принципе) Бога возможно, потому что возможна Встреча с Ним. И если вообще человек может описать то, каким образом ум переходит свои границы, вперед к Светоносному Мраку, то это удалось Дионисию.
Как никогда его мысль актуальна в наши дни, когда критика веры ведется с хайдеггерианских позиций: Ареопагитики — свидетельство того, что христианство не только никогда «не забывало» онто-онтологическую разницу, но, собственно, оно эту разницу впервые сформулировало.
Часто можно услышать критику дионисиевой космологии, его «иерархий» (можно, конечно, видеть здесь и «метафизику византийской бюрократии», если кому-то охота заниматься такой ерундой). Но надо понимать замысел Дионисия, если даже он выполнен не так совершенно, как остальное его творчество: Ареопагитики пытаются решить вековую задачу философии: как Бог может присутствовать в мире как целом и в каждом его моменте? Как мир может быть и чем-то единым и совокупностью вещей? Дионисий отвечает на эти вопросы картиной стройного гармоничного целого, вбирающего вещи не способом подчинения, но притяжением Божественного Эроса. По Дионисию, мир — иерархия, то есть некая умная красота, где Бог суть и само ее единство и связь между ее моментами и источник бытия каждого из моментов.
VII. «Четыре сотницы о любви»
Максим Исповедник
Седьмой век ознаменован небывалыми арабскими завоеваниями. В Византии тем временем продолжают вестись богословские споры, Империя продолжает делать то, что она делает всегда: гнать святых. Максиму Исповеднику с его знаменитым «если и вся вселенная причастится, я не причащусь» бичуют, отрубают руку. Умирает он в ссылке.
В Предание Максим Исповедник вошел прежде всего своей аскетикой — глубокой философской проработкой мистического опыта Церкви, пути человека к Богу, его преображения, великой философией любви и экстаза, в котором Бог познается в своей Тайне.
Развивал халкидонскую христологию в противостоянии монофелитам. Христос воспринял полноту человеческой природы, в том числе и волю, во Христе эта человеческая воля полностью послушна Божественной, Бог не насилует человека, Христос как человек свободно послушен Отцу: такова задача и для человека — привести свою волю в гармонию с Божественной.
Попутно философ-исповедник высказал нетривиальные антропологические идеи: в человеке две воли – тяга природы к тому или иному и «гномическая» воля — выбор, совершаемый личностью. Вообще, Максим Исповедник сделал как никто много для тематизации христианского видения человека: человек – свободное существо, драма мира — драма свободы, по свободе человек уходит от Бога и по свободе возвращается: аскетический подвиг (подвижничество, движение) — есть вольный путь человека, уврачевание воли, переориентация воли.
С этим связано учение Максима Исповедника о зле: зло — всегда нечто благое по природе, зло в воле, а не в «вещах» (то есть, собственно, нигде). Так страсти — сами по себе непорочны (они – благие способности, стремления природы), греховными их делает извращение воли.
Из этой аскетики и антропологии Максим Исповедник разворачивает грандиозную историософию и эсхатологию: грехопадение раскололо мир, Христос в себе его соединил, Эсхатон — точка, где дело Христа распространится на все творение — воссоединятся мужское и женское, горнее и дольнее, дух, душа и тело, человек вернется к себе.
Максим Исповедник — завершитель православной космологии — он описал мир как подвижную, стройную систему тварных реальностей, получающих бытие от «логосов» — Божьих мыслей-волений: мир суть Откровение, символический текст, говорящий о своем Авторе.
В замечательных «Четырех сотницах о любви» все это можно увидеть.
VIII. «Источник знания»
Иоанн Дамаскин
Думается где-то в восьмом веке начинается долгий закат Византии. Иоанн Дамаскин, великий поэт, философ и богослов, как бы подводит итоги предыдущей христианской мысли в своем «Источнике знания» — великом синтезе предшествующей богословской традиции.
«Источник знания» Иоанна Дамаскина — богословский учебник всего Средневековья, образец и начало схоластики — состоит из трех частей: философского введения, опровержения ересей и собственно богословской системы. Таков педагогический замысел Иоанна Дамаскина: дать инструментарий уму, предостеречь от опасностей и ошибок и наконец самую истину. Богословие Иоанна Дамаскина включает в себя все достижения эпохи Вселенских Соборов: развернутая апофатика, триадология и христология. Но и не только: здесь и проблематика естественного Богопознания, космология того времени и т. д.
IX. «Творения»
Феодор Студит
Дамаскин был главным богословом иконопочитания в первый период иконоборчества, во второй, разгоревшийся в девятом веке, таким богословом был Феодор Студит.
Феодор — принципиальный защитник свободы Церкви от государства, за что подвергался гонениям. Богослов иконопочитания — выражал веру Церкви в возможность иконы из факта Боговоплощения. Один из самых авторитетных учителей аскетики и нравственности, родоначальник студийской традиции в монашестве (где акцентируются идеалы киновии и дисциплины) — одной из самых влиятельных в Средневековье.
Феодор Студит был и поэтом, некоторые его сочинения употребляются в богослужении, интересно, что он писал и эпиграммы.
Феодор Студит – великий защитник независимости Церкви, ревнитель ее чистоты в отношениях с властью. Первое столкновение вызвал неканонический развод императора, против которого выступил Феодор Студит: за это он поплатился пытками и изгнанием. Второе — реставрацией иконоборчества в Византии: Феодор выразил грех цезаропапизма такими словами, обращенными императору Льву V: «Не нарушай мира Церкви; Бог поставил в церкви иных апостолами, других пастырями и учителями, но не упомянул о царях; оставь церковь пастырям и учителям. Если бы сам ангел сошел с неба и стал извещать истребление веры нашей, то не послушаем и его». Феодор Студит снова был сослан и умер в изгнании.
X. «Толкование на Апокалипсис»
Андрей Кесарийский
Десятый век — век застоя. Богословское, агиографическое, литургическое творчество почти прекращается. Все как бы каменеет. Иронично (точнее — провиденциально), что именно в этот век создается, кажется, единственное святоотеческое толкование на Апокалипсис. Иронично и то, что в конце века крестится Русь, рождается новый православный мир.
Отец А. Мень в своем словаре пишет о нашем авторе: «Андрей Кесарийский первым обратил внимание на то, что в Откровении ожидается скорый конец мира, и пытался дать этому объяснение. «Выражение «быти вскоре», — пишет он, — обозначает, что некоторое из предсказанного в Откровении находится, так сказать, под руками, да и относящееся к концу не замедлит исполниться, ибо «У Господа тысяща лет, яко день вчерашний, иже мимо иде». Число зверя (666) он толкует по-разному (Τιτάν — титан, ἀμνός — агнец, ягненок, λατει̃νος — латинянин, ἄδικος — неправедный агнец, и т. д.). Подлинность Откровения, которую часто ставили под сомнение св. отцы, Андрей подтверждает ссылками на Папия Иерапольского, свт. Иринея Лионского, сщмч. Мефодия и свт. Ипполита Римского. О своем труде святитель пишет: «Мы приступаем к изъяснению видений Иоанна Богослова не как постигшие уже глубину сокрытого в них, ибо не осмеливаемся и не имеем в виду даже изъяснить всего сказанного в буквальном смысле, но желаем лишь дать упражнение для ума в дальнейшем стремлении презирать настоящее непостоянное и желать будущего вечного».
XI. «Гимны»
Симеон Новый Богослов
Застой десятого века взрывается в одиннадцатом Симеоном Новым Богословом. Ему говорили, что святых больше не может быть. А он стремился к Богу.
Творения Симеона Нового Богослова, с великим дерзновением учившего (и познавшего на собственном опыте), что соединение с Богом, видение Нетварного Света возможно всегда и для совершенно любого человека и более того: без принятия Духа невозможно спастись…
XII. «Творения»
Петр Дамаскин
В самом конце одиннадцатого века начались Крестовые походы, продолжались весь двенадцатый, чтобы в самом начале тринадцатого крестоносцы взяли Константинополь. В это время в Дамаске, на арабской территории живет Петр Дамаскин.
Творения преподобного Петра Дамаскина пользуются огромным авторитетом. Их называют «малым Добротолюбием» — и действительно, творения Петра Дамаскина синтезировали в себе аскетическую традицию православия. Они цитируются у Каллиста Ангеликуда (Катафигиота), у Иосифа Волоцкого, а поздней прочно входят в круг филокалической литературы; с греческого на славянский они переводились прп. Паисием (Величковским), а на русский — Оптиной пустынью. Преподобный Паисий (Величковский), включивший творения Петра Дамаскина в свое «Добротолюбие», писал игумену Феодосию: «Я заглянул в книгу и увидел, что это была книга святого Петра Дамаскина. Невыразимая радость охватила мою душу. Я почувствовал, что нашел на земле небесное сокровище».
XIII. «137 глав о заповедях и догматах»
Григорий Синаит
Тринадцатый век ознаменован восстановлением Византии и началом Палеологовского Ренессанса. В это время живет Григорий Синаит, великий исихаст.
В своих «Главах заповедях и догматах» он, в частности, пишет: «Молитва есть Бог, действующий все во всех» — так о молитве, кажется, никто не писал.
XIV. «Триады в защиту священнобезмолствующих»
Григорий Палама
Четырнадцатый век ознаменован паламитскими спорами. Спор был спровоцирован критикой Варлаамом самой исихастской практики. В ответ Палама сформулировал догматическую теорию различия в Боге сущности и энергий, обосновывающую исихазм. Дальнейшие споры уже велись вокруг этой теории.
«Триады» — центральное произведение Паламы. «Когда святые мужи видят в самих себе этот божественный свет — а они его видят, когда при неизреченном посещении усовершающих озарений получают боготворящее общение Духа, — они видят одежды своего обожения, потому что благодать Слова наполняет их ум славой и сиянием высшей красоты, как на Фаворе Божество Слова прославило божественным светом единое с Ним тело».
XV. «Главы о божественном единении и созерцательной жизни»
Каллист Катафагиот
В конце века пала Византия, и большинство православных стран оказались под властью мусульман или католиков. На Западе началось Новое время. Пути веры и культуры начинают расходится.
В то время творил один из самых замечательных авторов-исихастов Каллист Катафагиот.
«Кажется, будто его наставления наполнены еле сдерживаемым порывом; личный опыт, постоянно сверяемый со святоотеческим преданием… ощущается в них как живое биение пульса», — пишет о творчестве Каллиста архимандрит Плакида (Дезей).
Важнейшим творением Каллиста Ангеликуда являются «Главы», которые мы здесь предлагаем. О них А. Г. Дунаев отзывался следующим образом: «„Главы“ — не только один из самых обширных трактатов «Добротолюбия», но и выделяющийся из всего сборника по своим духовным прозрениям, богословской глубине и сложности языка».
XVI. «Устав и предание»
Нил Сорский
Шестнадцатый век — время споров нестяжателей и иосифлян на Руси о монастырском имуществе и казнях еретиков. Духовным лидером нестяжателей был Нил Сорский.
«Устав и предание» — главное сочинение преподобного, о котором Федотов писал, что оно «представляет не устав в собственном смысле, а систематический, почти исчерпывающий, несмотря на свою сжатость, трактат по православной аскетике».
XVII. «Слова в Великий пост»
Илия Минятий
Семнадцатый век — век упадка Православия. Большинство православных народов — под османским игом. Культурное творчество почти прекращается. В Русской Церкви происходит самое ужасное событие в её истории — раскол. К концу века к власти приходит Петр и лишает Церковь самостоятельности. На долгое время вера уходит в «народ», не имея общественного и культурного влияния.
Илия Минятий — православный гуманист, просветитель греческого народа, выдающийся проповедник (жил и проповедовал он в Венеции). Но так как большинство проповедей он произносил экспромтом, до нас дошло очень мало его проповедей. Илия Минятий был так популярен, что его приходили слушать даже итальянцы. Для них он проповедовал на их родном языке. Вот эти-то проповеди на итальянском как раз и сохранились. Собрание проповедей святителя Илии Минятия в Великий пост, охватывающие огромное разнообразие тем (мы должны помнить, что Великий пост первоначально — период катехизации, он и сейчас должен быть временем научения вере): о предопределении, покаянии, смерти, рае и аде и многом другом.
XVIII. «Об истинном христианстве».
Тихон Задонский
Восемнадцатый век — вершина секуляризма. Исихастская традиция умирает. В России Екатерина устраивает гонения на монастыри (в православной стране!). За защиту монастырей казнят святителя Арсения (Мацеевича). Крепостное право достигает пика и превращается в нескрываемую торговлю людьми как скотом.
Но начинается и другое. Церковь отвечает на все это движением колливадов в Греции, системным возрождением Православия. Как всегда все начинается с гонений, но духовность возрождается. Создается Добротолюбие. Паисий (Величковский) возрождает русское старчество (не на территории России правда). В России же пишет Тихон Задонский.
Флоровский писал о нём: «У святителя Тихона был великий дар слова, художественного и простого сразу. Он пишет всегда с какой-то удивительной прозрачностью. Вот эта прозрачность больше всего и удивляет. В образе святителя Тихона поражает эта его легкость и ясность, его свобода, — и не только от мира, но и в мире. Это легкое чувство странника и пресельника, ничем не завлеченного и не удерживаемого в этом мире, — “и всяк живущий на земли есть путник…” <…> В своем монастырском уходе Тихон оставался пастырем и учителем. Он оставался в мире своей чуткостью и состраданием. Он писал для этого мира, свидетельствовал о Спасителе погибающему миру, и не ищущему спасения. Это был апостольский отклик на безумие вольнодумного века. Это была первая встреча с новым русским безбожием <…>. Это тонко почувствовал Достоевский, когда хотел именно Тихона противопоставить русскому нигилизму и в этом противопоставлении вскрыть мистическую проблематику веры и безбожия… <…> Есть особенная настойчивость и некий импрессионизм у Тихона, когда он говорит об Уничижении и Страстях… <…> И с тем большей силой чувствуется в его опыте обновление Византийских созерцаний. Эти светозарные видения, озарения Фаворского света, пафос Преображения, предчувствие Воскресной весны… <…> Напряженная собранность духа сочеталась у Тихона Задонского с какой-то исключительной силой милующего внимания и любви. О любви к ближним, о социальной правде и милосердии он говорит не мягче и не слабее Златоуста… <…> Святитель Тихон был большим писателем. В его книгах увлекает эта легкость и пластичность образов. В особенности книга “Об истинном христианстве” имела историческое значение. Это не догматическая система, скорее мистическая этика, или аскетика. Но это был первый опыт живого богословия, и опытного богословия, — в отличие и в противовес школьной эрудиции, без подлинного опыта…».
XIX. «Что есть духовная жизнь и как на неё настроиться».
Феофан Затворник
Девятнадцатый век парадоксален. С одной стороны — атеизм становится массовым, появляются проекты новой Вавилонской башни и т. д. Но с другой — Церковь возвращается в мир. Цветет старчество (Серафим Саровский, Оптина и т. д.), появляется великая христианская литература (Достоевский), зарождается русская религиозная философия (Соловьев), русская духовная литература наверное достигает пика: Игнатий (Брянчанинов) один чего стоит. Но мы, пожалуй, выделим Феофана Затворника.
Пожалуй, самое ценное в наследии Феофана Затворника — это его письма. Ведь сам жанр письма предполагает личное общение, конкретность вопросов. В своих письмах великий духовный наставник Феофан Затворник входит в проблемы своего собеседника и решает именно их, от всего богатства духовного наследия Церкви, чьим великим знатоком он был и, конечно, от своего собственного опыта. «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться» — как раз образец такого богословия, где «теория» сразу же, на наших глазах, переходит в «практику».
XX. «Типы религиозной жизни».
Мария (Скобцова)
Век войн, геноцидов и концлагерей, крушения секулярных утопий. Но, скажем вещь неочевидную, благотворный для Церкви. Церковь вернулась ко временам своей молодости, к эпохи гонений, снова стала сетью маленьких общин в море нехристианского мира. Христианская культура в расцвете: литература, философия, богословие. Неочевидность эту иллюстрируем неочевидной святой. Во-первых — женщина, единственная в нашем списке (ведь двадцатый век был еще и веком освобождения женщин). Эсерка, поэт. Участница революции, эмигрантка. Монахиня, мученица.
Её статья — предупреждение об уклонениях от евангельской святости, которые, к сожалению, были и остаются распространенными среди православных верующих. В «Типах религиозной жизни» Мать Мария (Скобцова) разбирает синодальный, уставщический, эстетический, аскетический виды искажения веры. В завершение очерка мать Мария (Скобцова) рисует подлинный — евангельский тип веры.
«Типы религиозной жизни» — не абстрактное рассуждение или пустая критика. Мать Мария (Скобцова), без сомнения, сама принадлежала к этому евангельскому «типу религиозной жизни». Опыт веры в диаспоре, где для бытовой, «автоматической» веры просто нет почвы, где она или уничтожается, или превращается в националистический или ностальгический бред, стал основным для рефлексии православия (в нашей стране это был опыт гонений) в XX веке. Христианство действительно вернулось к ситуации своего зарождения: крохотные общины в окружении языческого мира. Для «диаспоральной» ситуации современного православия — св. Мария (Скобцова) — пример. Ее кенотическое, жертвенное служение обездоленным, смерть в нацистском концлагере делают «Типы религиозной жизни» богословием в святоотеческом смысле — богословием от опыта.
XXI. «Письма».
Паисий Святогорец
Наш с вами век только начинается. Чего он готовит, мы не знаем, впрочем, по последним новостям, кажется, ничего хорошего. Но «врата ада не одолеют». Церковь будет и дальше нести Весть о своем Женихе. Наш календарь отсчитывает века от рождения Спасителя. И чем больше отметка на счетчике — тем ближе Конец, ближе Новое небо и Новая земля. Ей, гряди Господи!
Церковь будет нести Весть, будут новые святые.
Шесть писем Паисия Святогорца к сестрам монастыря святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова в Суроти (Фессалоники). Паисий Святогорец был основателем обители и окормлял ее насельниц. Письма эти удивительны. Кратко, очень просто, часто с юмором, поэтически, с редкой убежденностью и огнем Паисий Святогорец здесь излагает — со всей глубиной, позволенной краткостью писем — православное учение о духовной жизни. Приведем несколько цитат:
Те, которые стремятся к власти, хотя находятся еще во власти страстей, а также выдают свои личные интересы за духовные и даже прибегают к мирским властям, чтобы те решили церковные проблемы, уже оставлены благодатью Божией.
К сожалению, в наше время много людей, возмущающих Мать Церковь. Те из них, которые имеют образование, приняли догмат умом, а не духом святых отцов. Другие, неграмотные, ухватились за догмат зубами, а потому и скрежещут зубами, когда берутся спорить о церковных вопросах. И так от всех них Церковь получает больший вред, чем от врагов Православия.
Блаженны те, которые не проповедуют Евангелие словами, но живут им и проповедуют его своим молчанием, с помощью благодати Божией, которая и выдает их.
Блаженны радующиеся тогда, когда их несправедливо обвиняют, а не тогда, когда их справедливо хвалят за их добродетельную жизнь. Именно в этом заключается признак святости, а не в сухих телесных подвигах и не в великом множестве подвигов, которые, если не совершаются со смирением и с целью совлечения ветхого человека, производят лишь обманное впечатление на людей.
Блаженны родители, которые не используют слова «не» в разговоре со своими детьми, но удерживают их от зла своей святой жизнью, которой дети подражают, следуя с духовным мужеством за Христом в радости.
Счастливы, говорят в миру, те, которые могут насладиться благами мира. Однако блаженны те, которые все это отдают Христу и лишают себя всякого человеческого утешения — опять-таки ради Христа. Таким образом они сподобляются день и ночь пребывать со Христом, получая Его божественное утешение, которое часто оказывается столь великим, что они обращаются к Богу с такими словами: «Боже мой, нельзя вынести Твоей любви, потому что она велика и не вмещается в мое маленькое сердце».
