на наш Телеграм
Люди начинают усиленно не воевать, усиленно творить мир (мириться-смиряться: смирение, кротость) и испытывают чудовищное противодействие: нельзя не воевать, мир невозможен — так, что становится ясным, что мир (мирность, смирение, кротость) есть нечто не от мира сего, нечто сверхъестественное, чудесное, благодатное, божественное — просто-напросто в понимании мира сего невозможное; нечто, что будет миром сим, миром войны, убито, казнено, распято. Этому трагическому сюжету посвящены три романа, вошедшие в нашу сегодняшнюю подборку: три романа из XX века — века невиданных кровопролитий.
«Притча» Фолкнера — самый, скажем так, очевидно христианский роман классика, который он сам называл главным делом своей жизни. В «Притче» лучше всего видно, почему Фолкнера называют «американским Достоевским» (здесь к тому же Фолкнер прямо обращается к «Поэме о Великом инквизиторе»). Фактически это описание евангельской Страстной недели, перенесенной во время Первой мировой войны. Капрал и двенадцать солдат совершили чудо — устроили братание с противником; остановили братоубийство, остановили пролитие крови; военным властям это не понравилось.
«Бог есть любовь. Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной».
Что есть зло, грех, бесовщина, мир сей? — ненависть. Дошедшая до своего конца ненависть — убийство. Систематические массовые убийства есть война. Что есть абсолютное противоположное злу, греху, бесовщине, миру сему? — Бог, открытый во Христе: любовь, мир, прощение, конец ненависти. Бог есть любовь, анти-ненависть, анти-война. Следовательно, «Бог на войне», обращение от мира сего к Царству Божьему, оставление греха, поворот к добру, покаяние есть «братание»: остановка убийства:
«Шесть тысяч лет мы ошибочно полагали, что единственный способ остановить войну — собрать больше полков и батальонов, чем противник, делающий то же самое, и сталкивать их друг с другом, пока участь одной из сторон не будет решена, когда ей станет нечем воевать, другая сможет прекратить бойню. И были неправы, потому что вчера утром один-единственный французский полк, просто отказавшись идти в атаку, остановил всех нас.Шесть тысяч лет мы ошибочно полагали, что единственный способ остановить войну — собрать больше полков и батальонов, чем противник, делающий то же самое, и сталкивать их друг с другом, пока участь одной из сторон не будет решена, когда ей станет нечем воевать, другая сможет прекратить бойню. И были неправы, потому что вчера утром один-единственный французский полк, просто отказавшись идти в атаку, остановил всех нас».
«Нам нужно лишь сказать: “Хватит”, — нам, что сидят здесь в грязи, сказать всем вместе: “Хватит”. Пусть больше не будет убитых, искалеченных и пропавших без вести – это так просто и ясно, что даже человек, полный зла, греха и безрассудства, может на сей раз понять и поверить. Нам, сидящим здесь в грязи, достаточно всем вместе сказать: “Хватит, давайте покончим с нею”. … Для них это недопустимо. Они пока не могут прекратить ее, тем более позволить ей прекратиться таким образом. Война еще не окончена, как недоигранный матч в крикет или регби, начавшийся по взаимно принятым и одобренным правилам, и она должна завершиться по правилам, иначе вся теория арбитража, все испытанное временем здание политики и экономики, на котором основано содружество цивилизованных наций, обращается в прах. Более того, и та тонкая напряженная балка из стали и человеческой крови, на которой держится национальное здание, торжественно и грозно парящее среди звезд, во имя которого молодых людей везут бесплатно и даже на полном обеспечении умирать насильственной смертью в местах, которых те, кто составляет и перекраивает карты, даже не видели».
«Не мы изобрели войну, — сказал командующий. — Это война создала нас. Капитаны и полковники порождены неистовой, неискоренимой алчностью человека. В ответе за нас он; от этого ему не уйти. … Порок этот укоренился в человеке так давно, что уже стал достойным принципом поведения, национальным алтарем его любви к пролитию крови и славным жертвам. Даже более того: необходимым условием не господства нации, а ее выживания, мы с тобой видели в войне последнее прибежище политики; я, разумеется, нет, но ты увидишь — сможешь увидеть, если захочешь, — как она станет последним спасением от банкротства. … Нас погубит не отмена какого-то правила. Гораздо меньшее. Достаточно лишь одному слову исчезнуть из памяти человека. Но оно не исчезнет. Знаете, что это за слово? — Отечество. … его переполняла холодная, несгибаемая, непреклонная решимость любой ценой добиться расстрела всего полка. … Не все ли равно трем или тридцати тысячам людей, когда они будут убиты? И не все ли равно нам, кто их убьет, если мы добьемся успеха? — Под “успехом” вы имеете в виду победу, – сказал командующий. — А под “нами”, разумеется, Францию».
«Их было очень много. … Мужчин и парней, месяцами идущих в эту грязную канаву убивать друг друга. Очень много. Их негде было хоронить. Убить можно только тело человека. Голос его убить нельзя. И если тел столько, что негде хоронить, их тоже слышно».
[Этот текст взят из подборки пяти (анти)военных христианских романов]
«Три прыжка Ван Луня» Дёблина — совершенно волшебный, чудесный, прекрасный роман, который можно читать просто как стихи, как сказки, «рассматривать» как живопись. Поэтичный, печальный, совершенно разрывающий душу описаниями внутренней и внешней жизни героев, этот «роман масс» не имеет главного героя: он описывает массовое движение — «поистине слабых» (религиозное движение даосско-буддистского толка) — то есть смиренных, мир стяжавших, кротких — людей, как правило, бедных материально (Китай, XIX век, роман основан на реальных событиях), а если не материально, то в любом случае — бедных экзистенциально, отчаявшихся — людей, решивших отказаться от мира сего, жить вместе, все между собой делить, ни с кем и ни за что не бороться, ничего не добиваться, а «просто жить», мирно, кротко, тихо; избравших путь смирения, непротивления, ненасилия, бедности, целомудрия, чистоты, благочестия, упования на Высшие Силы. Жизнь в согласии с Высшими Силами, с Высшей Правдой, в мире с собой, со всеми существами.
И вот в чем трагедия: «поистине слабые» по видимости, не представляющие ни для кого непосредственной угрозы — представляют именно что опаснейшую, глубинную, сущностную угрозу для мира власти, богатства, силы, войны — и организованной религии (в данном случае — ламаизма). Целые массы выпадают из социума: этого социум не позволит, он начнет гнать «поистине слабых». Роман опубликован в Германии в 1915 г., и тут совершенно понятен контекст: посреди только что начавшейся мировой бойни — вдруг слово о слабости, смирении, мире, Высшей Правде, и то как никто вам не позволит жить согласно Ей, быть слабым-мирным-кротким — смиренным (автор, служивший на Первой мировой врачом, безусловно гениальный писатель с очевидными религиозными интуициями, обратится в христианство лишь после смерти своего сына на Второй мировой). Волшебная сказка — ужасная трагедия. Подлинная трагедия именно в этом: в невозможности смирения, кротости, любви: это первейшие, основные враги, смертельные яды для мира/века сего.
[Этот текст взят из подборки романов Дёблина]
Мережковский — выдающийся христианский мыслитель и всемирно знаменитый исторический романист; его романы о декабристах, о Петре, о Леонардо, о Юлиане до сих пор известны и любимы; но нам здесь важен его поздний, совсем маленький исторический роман о древнем Крите — «Рождение богов. Тутанкамон на Крите», посвященный жрице в глубокой языческой древности, предвидящей Христа. Текст прекрасный необычайно: неразличимость прозы и поэзии — что-то вроде поэмы в прозе, волшебное художество. Темы: война, деньги, сексуальность, жертвоприношение. Политика-экономика-сексуальность-религия: кровь; жервоприносительная структура — священное убийство! — управляет религией, управляет отношениями народов (война и деньги), отношениям внутри народа (власть и деньги), отношениями полов (блуд, насилие). И вот: жрица — предшественница мучениц и монахинь — постигает ужас жертвоприношения; провидит некую неясную божественность-без-крови, божество-любовь, а значит: отношения народов без войны, отношения внутри народа — справедливые, а в отношениях любовных — прелесть девства, неоскверненную блудом женственность. И ничего, ничего не получится: мужчины убьют чистых, подозрительно мужчинами не интересующимися, странных девственных, безмужних, чистых жриц, мужчины начнут войну, мужчины будут торговать/властвовать/воевать — и будут богам приноситься кровавые жертвы. Мирность/девство — это воинами, торговцами, царями, жрецами будут осквернено, уничтожено; торжествует война-торговля-государство-религия. Люди попытаются жить мирно — не получится, попытаются поклоняться Высшим Силам без крови — не получится, попытаются любить без похоти — не получится; и так — до явления Мирного, Кроткого, Девственного — Христа.
[Этот текст взят из подборки «Дмитрий Мережковский: семь жанров — семь текстов»]
