на наш Телеграм
Русскому философу Николая Бердяеву исполняется 150 лет. Его наследие обширно, и хотя ключевые положения его философских, историософских, политических взглядов можно систематизировать, свести к понятным схемам — как и делается в учебниках — все же такая систематизация не вполне соответствует природе бердяевского философствования, враждебного схематизму. Если уж и упорядочивать его мысль, то сообразно алфавитной последовательности, которая предлагает всего лишь видимость системы — как и большинство трудов Бердяева, обманывающих своими оглавлениями. Итак, все самое существенное о философии Николая Александровича — в алфавитном порядке!
Ад
Бердяев считает ад временным в двух смыслах: в том смысле, что он принадлежит исключительно нашему временному миру, и в том смысле, что он конечен. Ад, считает Бердяев, существует только с точки зрения замкнутого на себе человеческого субъекта. С точки зрения Бога, с точки зрения вечности, в которой не существует разделения на субъект и объект, ад невозможен.
Ад принадлежит целиком сфере субъективной, а не объективной, он в субъекте, а не в объекте, в человеческом, а не в божественном. Никакого ада как объективной сферы бытия не существует, это совершенно безбожная идея, скорее манихейская, чем христианская… Ад, как и рай, есть лишь символы духовного пути. Опыт ада и есть замыкание в субъекте, невозможность войти в объективное бытие, есть самопогружение, для которого закрывается вечность и остается лишь дурная бесконечность. Вечный ад есть порочное и противоречивое словосочетание. Ад есть отрицание вечности, невозможность войти в вечную жизнь и приобщиться к вечности.
Бёме, Якоб
Этот саксонский философ-мистик, автор учения о Софии, почти наверняка повлиявшего на Владимира Соловьева, был, пожалуй, самым любимым и самым цитируемым Бердяевым мыслителем. Учение о Боге как бездне, безосновной (Ungrund), «темной и иррациональной, предшествующей бытию», в которой потенциально содержатся противоположности, которые после грехопадения приобрели мучительный, трагический характер, особый акцент на свободе Бога и человека как образа Божьего, противопоставление «живой» мистики отвлеченной метафизике — все это, обнаруживаемое у Бердяева, родом из книг Якоба Бёме.
Мышление Бёме все на острие и постоянно подвергается опасности с противоположных сторон, но основная интуиция его гениальна, органична и плодотворна. Учение об Ungrund-е и свободе противоположно греческому рационализму, которым заражена была средневековая схоластика и от которого не была свободна и патристика. Бёме должен быть признан основателем философии свободы, которая есть настоящая христианская философия.
«Из этюдов о Я. Бёме. Этюд I. Учение об Ungrund»
Война
Для Бердяева война — одно из самых ярких, возможно, самое яркое проявление антиномичной природы духа, его трагедии, который, действуя, всегда мечется между добром и злом, не в силах выбрать ни одну из этических крайностей. В войне эта трагедия дана во всей наглядности и болезненности.
Войну можно принять лишь трагически-страдальчески. Отношение к войне может быть лишь антиномическое. Это — изживание внутренней тьмы мировой жизни, внутреннего зла, принятие вины и искупления. Благодушное, оптимистическое, исключительно радостное отношение к войне — не допустимо и безнравственно. Мы войну и принимаем и отвергаем. Мы принимаем войну во имя ее отвержения. Милитаризм и пацифизм — одинаковая ложь. И там,· и здесь — внешнее отношение к жизни. Принятие войны есть принятие трагического ужаса жизни. И если в войне есть озверение и потеря человеческого облика, то есть в ней и великая любовь, преломленная во тьме.
«Психология войны и смысл войны»
Государство
Николай Александрович, не симпатизировавший никакой (в том числе церковной) внешней иерархии, все же признает иерархию внутреннюю, выстраивающую ценности в определенном порядке. В этом вертикально организованном порядке и у «носящего меч» есть своя роль — упорядочивания грехопадшего мира, который, однако, и сам вовлекает государство в бесконечную карусель добра и зла. Потому государство само нуждается в ограничивающей роли христианства.
Христианство признает значение государства, освящает самый принцип власти и признает ее миссию в нашем земном греховном мире. Начальствующий носит меч не напрасно. Власть государственная призвана предотвращать хаос и распадение и способствовать упорядочению и организации жизни, должна применять и принуждение для целей добра. Но христианство не допускает абсолютизации царства кесаря, оно ограничивает его, оно обосновало свободу человеческого духа и независимость его от государства на крови мучеников. Христианство не считает никакой формы государственной власти абсолютной, единственной и неизменной. Оно признает относительность и изменчивость государственных форм, их зависимость от исторического развития. Христианство не имеет обязательной связи с монархией, как не имеет ее и с республикой…
«Проблема христианского государства»
Драма или трагедия
Эти театральные слова играют в философии Бердяева важнейшую роль: они описывают историю человеческого духа, указывают на неизбывную расколотость человеческой природы, невозможность ее самовоссоединения в этом мире и неизбывное страдание. Человек, как герой античной пьесы, обречен на смерть и распад, но действует вопреки им, более того способен действовать так, как будто их нет вовсе. Корень трагедии — в богоподобной человеческой свободе и невозможности ее полного осуществления. Впрочем, в отличие от античной драмы, христианская пьеса завершается «хеппи-эндом», обретением нового смысла, надежды на исцеление в будущем эоне.
Допускает ли христианство трагедию? Греческая трагедия была основана на роке, рок же порождал безвинное и безысходное страдание. Трагично именно безвинное страдание, страдание как последствие вины, иное значит. Христианство преодолевает рок, оно не знает безвыходности античного рока. Но в христианстве трагедия сохраняется, она только приобретает иной характер. Христианская трагедия есть трагедия свободы, а не трагедия рока… Не только рок, но и свобода порождает трагедию… Дух есть свобода, но свобода, соединенная с Логосом, свобода просветленная, через которую торжествует смысл. Духовность и есть просветление свободы, проникновение в нее смысла. Духовность есть также свобода, соединенная с любовью. Христианство тоже знает безвинное страдание, т. е. страдание трагическое. Но христианство знает также безвинное страдание как жертву любви. Жертва любви побеждает рок в античном смысле, безвинное страдание приобретает иной смысл.
«Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности»
Еврейство
В одной из своих статей, вышедшей в 1938 году, Бердяев полемизирует с банальным антисемитизмом русской эмиграции, приводя очевидные аргументы, но в этой же статье он ставит вопрос глубже.
Разрешим ли еврейский вопрос в пределах истории? Это вопрос трагический. Он неразрешим просто путем ассимиляции. В это разрешение верили в XIX веке, и это делало честь гуманности века. Но мы живем совсем не в гуманном веке, и события нашего времени дают мало надежды на разрешение еврейского вопроса путем слияния и растворения евреев в других народах. Да и это означало бы исчезновение еврейства. Не много надежды также на разрешение еврейского вопроса путем образования самостоятельного еврейского государства, т. е. путем сионизма. И на собственной древней земле евреи испытывают преследования. Да и такое решение представляется противоположным мессианскому сознанию еврейского народа. Еврейский народ остается народом-странником. Можно было бы сказать, что судьба еврейского народа эсхатологическая, она разрешима лишь в перспективе конца времен. Но это нисколько не снимает с христиан обязанности христианского и человеческого отношения к евреям.
«Христианство и антисемитизм»
Жизнь
Это одно из ключевых понятий философии Бердяева, что позволяет некоторым исследователям причислять его к «философии жизни». Для Николая Александровича жизнь — это то, что противостоит отвлеченностям нормы, закона, объекта, внешней иерархии, это некое деятельное единство, которое одновременно и отсылает к добытийному божественному единству и присутствует во вполне земной человеческой деятельности. Естественным образом Бердяев отождествляет жизнь с духовной жизнью, потому что «бездуховная жизнь», обыденность, есть такая же мертвая отвлеченность, следствие расколотости природы.
Дух есть жизнь, опыт, судьба. Рациональная метафизика духа невозможна. Жизнь раскрывается лишь в опыте. Дух есть жизнь, а не предмет, и потому он познается лишь в конкретном опыте, в опыте духовной жизни, в изживании судьбы. В познании духа субъект и объект не противостоят друг другу, нет объективации. Познающий дух и есть познаваемый дух. Духовная жизнь не есть предмет познания, она есть и самое познание духовной жизни. Жизнь открывается лишь самой жизни. Познание жизни есть сама жизнь. Жизнь духа не противостоит познанию, как объективный предмет, подобно природе. В жизни духа и в познании духа нет внеположности — все внутри, все в глубине. Все происходящее в духовном мире происходит со мной… Духовная жизнь есть наиреальнейшая жизнь.
«Философия свободного духа. Проблематика и апология христианства»
Интеллигенция
В своей знаменитой статье для сборника «Вехи» Н. А. Бердяев упрекает русскую интеллигенцию в атеизме и в том, что она чуждается «соборного» (то есть объемлющего все) философского разума, мечтая, впрочем, о том, что, избавившись от этих родовых болезней, она, интеллигенция сможет сыграть свою роль в радикальном реформировании общества. В более поздних работах Бердяев призывает интеллигенцию к другому — к внутренней свободе, сочетаемой со служением обществу.
Люди духа и интеллекта должны сознавать свою независимость и свободу, свою определяемость изнутри, но и свою социальную миссию, свою призванность служить делу справедливости путем своей мысли и творчества. Будущее человечества зависит от того, будут ли соединены в мире движение духовное и движение социальное, будет ли связано создание более справедливых и более человеческих обществ с защитой духовных ценностей, с духовной свободой, с достоинством человека, как духовного существа. Самый интеллект не может быть защищен, если он взят отвлеченно и противопоставлен целостной жизни, как разум исключительно теоретический; он может быть защищен исключительно, как органическая часть целостной жизни, или часть творящего духа.
Клепинина
Тамара Федоровна Клепинина, жена, а потом вдова священномученика Димитрия Клепинина, многолетний сотрудник издательства YMCA-Press, много лет занималась коллекционированием и систематизацией сочинений Бердяева. Результатом этих трудов стал справочник «Библиография трудов Николая Бердяева», который положил начало научному изучению творчества философа. Этот справочник должен лежать на столе (или в папке) любого бердяевоведа.
Дорогой Федор Иванович! Помните ли Вы, как осенью 1944 года Вы внезапно приехали в Париж, и мы встретились в YMCA-Press? После этого Вы с Вашим другом пришли ко мне домой, чтобы разделить со мной и моими детьми наш скудный обед. Я рассказала Вам обо всех трудностях, которые мы пережили в страшные военные годы: смерти моего мужа, матери Марии [Скобцовой. — Т. Щ.] и ее сына Юры в Бухенвальде и Равенсбрюкке. Тогда еще был жив Николай Александрович Бердяев, изданием работ которого я занимаюсь по сей день. Вас несомненно обрадует то, что мне удалось добыть почти все ранние статьи, опубликованные им в России (1890–1922). Среди прочих, и знаменитую «Гасители духа» (1913), чуть не приведшую к его отправке в Сибирь. Полный перечень этих работ будет опубликован в следующем бюллетене Ассоциации Н. А. Бердяева.
Письмо Т. Ф. Клепининой Ф. И. Либу от 20 июля 1957 года
Личность
Наш философ — родоначальник православного персонализма, учения о личности, как о самостоятельной онтологической реальности, противостоящей одновременно и индивидуальности, самозамкнутости субъекта, и любой внешней для нее общности — общности природы, общества, иерархии, закона, догмата. Личность — это деятельное выражение божественной свободы, отражение внутритроичных отношений, в конкретном человеке, превосходящее противоположность индивидуального и общего за счет общения, обращения к другому.
Личность есть целостность и единство, обладающие безусловной и вечной ценностью. Индивидуум может совсем не обладать такой цельностью и единством, может быть разорванным, и все может быть в нем смертным. Личность и есть образ и подобие Божье в человеке, и потому она возвышается над природной жизнью. Личность не есть часть чего-то, функция рода или общества, она есть целое, сопоставимое с целым мира, она не есть продукт биологического процесса и общественной организации. Личность нельзя мыслить ни биологически, ни психологически, ни социологически. Личность — духовна и предполагает существование духовного мира… Личность, по существу, предполагает другого и другое, но не «не я», что есть отрицательная граница, а другую личность. Личность невозможна без любви и жертвы, без выхода к другому, другу, любимому. Закупоренная в себе личность разрушается.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Меоническая свобода
Это понятие, как пишет сам Бердяев, является калькой с термина Ungrund Якоба Бёме, который обозначает иррациональную потенцию, предшествующую самой действительности Бога. Бердяев трансформирует это понятие, подчеркивая, что первоначальное — это действительно потенция, то есть «меон», ничто в смысле отрицания всякой бытийной определенности, но такое ничто, которое может быть чем угодно, то есть в подлинном смысле свободно. Действительностью этой меонической свободы является Бог-Троица, а творением Бога — человек, чья свобода — так пожелал Творец — коренится не в Боге, а в до-божественном меоне. Только так, полагает Бердяев, можно объяснить и грехопадение и всю трагедию человеческой истории.
Человек есть существо загадочное не только потому, что он не есть продукт процессов природного мира, что он есть Божье творение, дитя Божье, но и потому, что он есть дитя свободы, что он вышел из бездны бытия, из ничто. Грехопадение есть лишь возврат от бытия к небытию, есть свободное сопротивление Божьему творению и Божьей идее о человеке. Грехопадение не может быть объяснено в категориях Творца и твари, оно невозможно как восстание твари против Творца. Тварь не может отпасть от Творца, не может найти силы для этого и не может породить самой мысли об этом. Грехопадение объяснимо лишь из третьего принципа, из свободы несотворенной, из небытия, предшествующего бытию, из той меонической бездны, которая не есть ни Творец, ни творение и которая не есть бытие, сосуществующее бытию Божьему. Это и есть последняя тайна, скрытая за бытием.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Новое Средневековье
Так называется триптих Бердяева и первая часть этого триптиха, выпущенного в 1924 году. Мысль Бердяева в этой работе построена на предположении, что на смену Новому времени, его идеалам и ценностям, придет эпоха, которая в преображенном виде явит нам сущностные черты Средневековья старого: внимание к духовному, личностность, иерархичность. Вместо новоевропейского эгалитаризма — представление о личности как «живом члене органической иерархии», то есть очищенная от язв феодализма рыцарская этика. Вместо свойственного Новому времени акцента на внешних политических формах — внимание к внутренней духовной работе. Вместо разделения народов и государств — всеобщее единство, основанное на личностном общении в Истине.
Человек становится лицом к лицу перед тайной жизни, перед Богом, он погружается в универсалистическую, космическую атмосферу. Индивидуализм заковал человека в самом себе и в формах, которыми отделил себя человек от других людей и от мира. Эти оковы падают, эти формы низвергаются. Человек выходит к общности. Наступает универсалистическая, коллективистическая эпоха. Человек перестает верить в то, что он может охранить себя, размежевываясь с другими путем рационалистического мышления, гуманистической морали, формального права, либерализма, демократии и парламента. Все эти формы обнаруживают лишь глубокий раздор в человечестве, разобщенность, отсутствие единого духа, все они являются формами узаконенного разъединения, договорами о том, чтобы друг друга оставить в покое, в одиночестве, в нежелании избрать истину. Рационализм, гуманизм, правовой формализм, либерализм, демократизм — все это формы мысли и жизни, которые строятся при предположении, что Истина неизвестна и что Истины, быть может, совсем нет, они не хотят знать Истины. Истина есть соединение, а не разъединение и не разграничение…
«Новое Средневековье»
Объект и субъект
Противопоставление этих двух реальностей, с которой человек сталкивается в процессе познания, в общении, в хозяйственной деятельности и вообще в обыденной жизни, Бердяев считает результатом катастрофы грехопадения, расчленения, распада первозданной человеческой личности. Целью своей философии он считает выяснение сути этой личности, предшествующей двойственности, и описание проживаемой этой личностью трагедии ее в мире. Бердяев презирает философию, которая вместо того, чтобы изучать целое, изучает часть, то есть субъекта философии.
Человек потерял силу познавать бытие, потерял доступ к бытию и с горя начал познавать познание. Так и на всем познавательном пути его перед ним продолжает стоять познание, а не бытие. К бытию нельзя прийти, из него можно только изойти… Противоположение познания бытию, как противостоящему ему предмету, есть результат уже чего-то вторичного, а не первичного, есть порождение уже рефлексии. Первично же то, что познание само есть бытие и происходит с бытием. Один из величайших и неоправданных предрассудков гносеологии заключается в том, что познанию противостоит вне его находящийся предмет, объект, который в познании должен отражаться и выражаться. Если мы возвысимся до духовного понимания познания, то нам станет ясно, что познание есть акт, через который с самим бытием что-то происходит, приходит его просветление. Не кто-то или что-то познает бытие как противостоящий ему предмет, а само бытие познает себя и через познание просветляется и возрастает.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Пол
И этот вопрос тоже следует рассматривать в контексте учения Бердяева о трагедии личности, обреченной на двойственность и расколотость. Мужское и женское — это две грани разъединенной человеческой природы, а половая любовь сводится к тому, чтобы эту разъединенность преодолеть, восстановив первозданного — Бердяев любит этот античный образ — андрогина. Половое влечение на природном, низменном уровне отравлено похотью, но последняя побеждается любовью — встречей двух личностей.
Смысл любви (не родовой любви) в мистическом ощущении личности, в таинственном слиянии с другим, как своей родной полярной и вместе с тем тождественной индивидуальностью. Любовь решает то, что немцы называют Du Frage, проблему перехода одного существа к другому и всему миру, выхода из своей ограниченности и оторванности. Этот великий смысл любви разрушается любовным фетишизмом, дроблением, потерей ощущения своей личности и ощущения другой личности. Преодоление фетишизма есть путь к индивидуальному бессмертию, к реально мистическому ощущению и утверждению личности. Трагически страшна эта уединенность человека от человека, эта пустая бездна между любящими и близкими, это «мы с тобой так странно близки и каждый из нас одинок».
Россия, русский народ
В ранней (из сборника «Судьба России» 1918 года) статье «Конец Европы» Бердяев противопоставляет завоевательный империализм Англии созерцательному колониализму России: империя не создана русскими, а дана им самой природой. Мы не завоеватели, у нас нет римского пафоса расширения и владычества. Миссия России не в этом, а в том, чтобы стать духовным камертоном будущего мира, обновляемого на наших глазах. Уверенность в том, что России уготовано будущее определяющей мировой державы, было поколеблено реализацией советского проекта, однако надежды на то, что наша родина вернется к своей духовной роли, к роли геополитического христианского камертона, не оставила Бердяева до последних дней. Ниже мы процитируем статью, датированную 1948-м, последним годом жизни Бердяева.
Будущее России нельзя себе представлять детерминированным и фатальным, оно зависит от человеческой свободы. Можно себе представить необычайный рост экономической и политической мощи России и возникновение нового типа цивилизации американского типа, с преобладанием техники и с поглощенностью земными благами, которого не было в прошлом русского народа. Но воля наша должна быть направлена на созидание иного будущего, в котором будет разрешена справедливо социальная проблема, но и обнаружит себя религиозное призвание русского народа и русский народ останется верен своей духовной природе. Будущее зависит от нашей воли, от наших духовных усилий… В новую мировую эпоху входит новое христианское сознание и новая христианская активность. Такое новое христианское сознание с сильным профетическим элементом в России подготовляется.
«Россия и новая мировая эпоха»
Смерть
Бердяев полагает, что смерть, конец биологической, внешней жизни человека, принадлежит к самой жизни, существующей только во времени. Соответственно преодоление смерти возможно в жизни духовной, в жизни «активного духа», как выражается философ, где осуществляется переход от времени к вечности. Однако победа над смертью — это не забвение ее и не устранение, а напротив, включение как момента в жизнь духа, позволяющее сделать эту жизнь напряженной, осмысленной.
Смерть существует лишь по сю сторону, в овремененном бытии, в порядке «природы», и раскрытие духовности, введение человека в иной порядок бытия, утверждение вечного в жизни есть преодоление смерти и победа над ней. Но преодоление смерти и победа над ней означает не забвение и не отсутствие чувствительности к ней, а принятие ее внутрь духа, когда она перестает уже быть натуральным фактом во времени и становится обнаружением смысла, идущего из вечности. Апокалипсис личный и Апокалипсис мировой обличает неисполнение вечной правды жизни и всегда есть торжество вечной правды во тьме, в темной стихии греха. Смерть личная и смерть мировая, как и смерть наций и цивилизаций, как и смерть исторических форм государства, общества и бытового уклада, означает катастрофическое напоминание смысла и правды о том, что они не исполнены и искажены.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Творчество
Еще одно ключевое для Бердяева понятие, настолько важное, что в его системе оно призвано заменить спасение в церковном смысле. Творчество — это не просто деятельность человека, в которой — с этим не спорит и христианство — он подражает Богу. Это действительность человеческого духа, действительность личности, в которой она возвращается к своей цельности, к своему истоку — не только божественному, но и до-божественному, к беспредпосылочной, ничем не обусловленной меонической свободе. С точки зрения Бердяева есть три этики: 1) этика внешнего закона, четкого противопоставления добра и зла, 2) этика искупления, христианская этика, которая «взрывает», проблематизирует обыденную этику закона, обрекая человека на перманентный конфликт между подзаконным обществом и стремящейся жить по Евангелию личностью, и 3) этика творчества, этика, которая сама создает ценности, которая постоянно заново строит свои отношения с миром, с другими людьми.
Человек — изобретатель и творец. Нравственная совесть человека должна в каждое мгновение жизни проявлять творчество и изобретательность. Этика творчества есть этика энергетическая и динамическая. В основе жизни лежит энергия, а не закон. И можно даже сказать, что энергия создает закон. Творческая энергетическая этика совсем иначе смотрит на борьбу со злом, чем этика законническая. Для этики творчества борьба со злом происходит не столько пресечением и уничтожением зла, сколько творческим осуществлением добра и творческим преображением злого в доброе. Этика закона есть этика конечного, для нее мир есть замкнутый порядок, из которого никуда нельзя прорваться. Этика творчества есть этика бесконечного, для нее мир раскрыт и пластичен, раскрыты бесконечные горизонты и возможен прорыв к другим мирам. Этика творчества преодолевает кошмар конечного, кошмар порядка жизни, из которого никуда нельзя вырваться. Но этика творчества отлична и от этики искупления. Этика творчества есть прежде всего этика ценности, а не спасения. Для нее нравственная цель жизни не самоспасение, не искупление вины, а творческое осуществление правды и создание ценности, хотя бы ценность эта была не нравственного порядка. Этика творчества исходит от личности, но направлена она не на личность, а на мир, в то время как этика закона исходит от мира, от общества и направлена на личность.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Убийство (казнь)
В своем отношении к этим явлениям Бердяев избегает своей обычной парадоксальности, своих привычных «с одной стороны… с другой стороны». Он публицистически, лозунгово непримирим к этому явлению социальной, государственной жизни.
В смертной казни наиболее остро переживается конфликт христианской этики с государством. Государство берет на себя концентрацию и регуляризацию древних инстинктов кровавой мести и хочет сделать их вполне рациональными и подчиненными утилитарным целям. Но рационализованные кровавые инстинкты в тысячу раз хуже иррациональных. Смертная казнь есть рациональный и утилитарный инстинкт, но исходит она от бессознательных инстинктов. В мою задачу не входит рассматривать, в какой мере смертная казнь есть полезный институт с точки зрения устранения и предупреждения преступлений, с точки зрения охраны порядка и безопасности. Это не есть чисто этическая проблема. Думаю, что смертная казнь есть институт общественно вредный и деморализующий.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Философия
Бердяев шокирует читателей заявлением о том, что хочет разнести понятия «истины» и «объективности», но затем поясняет: суть истинности философского акта не в объекте, а в субъекте, в той личности, которая философствует, в ее уникальности. Получается, что философия — это разновидность творчества, которая раскрывает вовсе не «всеобщее и необходимое», а то, что уникально, специфично для конкретного мыслителя. В философии мы узнаем Гегеля, Кьеркегара, Бердяева, а не отделенную от них «истину».
Познает и философствует всегда личность. Философское познание всегда эмпирично в том смысле, что связано с пережитым опытом, с объемом и богатством этого опыта. В философии философствует живой человек, целостный человек. Личность и есть целостный человек. Философия лична и человечна. Человек не устраним из философии. Познающий философ погружен в бытие и существует до познания бытия и существования, и от этого зависит качество его познания. Он познает бытие, потому что сам есть бытие. Ограничен кругозор всякого философа, ему не дана полнота бытия, не дано воспринять полноту света. И это прежде всего определяет различия между философскими направлениями. Лишь отдельные лучи света падают в сознание, и философ видит первородное, ему открывшееся. Все остальное заполняется переработкой чужих мыслей, книжными восприятиями или совсем отсутствует. За всякой подлинной философией стоит мука о жизни, о смысле, о судьбе. И философия есть прежде всего учение о человеке, о целостном человеке и учение целостного человека.
«Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения»
Христос
Роль Богочеловека в системе Бердяева проблематична. Бог-Сын, как и Бог-Отец, как и Святой Дух — это продукты эманации добытийной, добожественной меонической свободы, а человек — это творение Бога и одновременно порождение (все же не творение, поскольку творит-то Бог) того же меона. Выходит, что в Боговоплощении одна эманация ничто соединяется с другой эманацией, чтобы в результате совершенно свободного акта воссоединить творение и Творца — вот только это единство будет во всех смыслах ниже и хуже безусловной Первосвободы. Христос, Который приносит человеку и миру обожение, и человек, который в своем творчестве это обожение принимает, действуют не на высшем уровне бытия. Если православное учение об обожении приглашает человека на пир Троицы в алтаре, то учение Бердяева предполагает, что этот пир совершается в притворе. Но если рассматривать христологию Бердяева обособленно, она звучит почти «православно».
Этот мир есть отпадение от Бога, и потому он во зле лежит, потому божественность его надломлена, болезненна, наш мир — сомнительно божественный. Но у мира осталась связка с Богом, эта связка в мистическом порядке бытия есть Сын Бога, Бого-Человек, Бого-Мир, вечный заступник. Связка эта воплотилась в истории в личности Христа. Через Бого-Человека, Бого-Мира — мир становится божественным, обожается. Между Христом и миром существует лишь эмпирически кажущаяся противоположность, от слабости человеческого сознания исходящая, но под ней скрыта мистически-реальная соединенность. В исторических пределах христианства соединенность Христа и мира, божественность человечества и мира недостаточно видна, так как не закончилась космическая эпоха искупления. Лишь в божественной диалектике Троичности окончательно завершается соединение мира с Богом, лишь в грядущей Церкви воскреснет плоть мира. В Духе исчезает всякая противоположность между двумя детьми Бога, между дитятей-миром и дитятею-Христом. Христос явил Собой Богочеловека, Дух Святой явит богочеловечество. В богочеловечестве произойдет обожение человечества, обожение мировой плоти.
«Христос и мир. Ответ В. В. Розанову»
Церковь
Бердяев не признает земной Церкви, считая ее законническим институтом, в котором погиб, был загублен искупительный подвиг Христа. При этом концепция Церкви как обоженного человечества, принадлежащая будущему эону, а в этом мире только проглядывающая в отдельных личностях, для философа очень важна.
Церкви Христовой не одолеют врата адовы, она вечно пребывает в Космосе как соединение Христа-Логоса с душой мира и душой человека, как вечно совершающаяся в Космосе мистерия искупления. Церковь неодолимо пребывает в высшей духовной жизни, в соединении человека с Богом и через Бога с другим человеком. Духовная плоть, о которой говорит апостол Павел, должна, наконец, преодолеть физическую низшую плоть церковности, всегда связанную с низшей плотью человека. Низшая физическая плоть церковности омертвела и сгнила. И спасения можно искать лишь в раскрытии ее духовной плоти.
«Гасители духа»
Человечность
Роль человека в мировой истории понятна: он призван реализовать заложенный в нем дар (и трагическое бремя) безусловной, восходящей к добожественной бездне, свободы, реализовать через творчество, через любовь, через жизнь в Духе. Но при этом Бердяеву свойственна вера не в свободную реализацию подобного сценария, а в его предопределенность, неизбежность. Он уверен, что мир, этот мир гуманизируется как бы сам по себе и рано или поздно придет к искомому духовному результату.
В нравственной жизни человечества появилось три новых фактора, которые приобретают небывалую до сих пор силу… Человек полюбил свободу больше, чем он любил ее прежде, и требует свободы с необычайной настойчивостью. Он ничего уже не хочет и не может принимать иначе как через свободу, как свободно. Человек стал более сострадателен, чем прежде, он не выносит уже жестокости былых времен, он по-новому жалостлив ко всякой твари, не только к людям, к самому последнему из людей, но и к животным и ко всему живущему. Стало нестерпимо нравственное сознание, отрицающее это новое сострадание и жалость. И человек жаждет творить более, чем прежде, он хочет религиозно оправдать и осмыслить свое творчество. Он не выносит уже внешнего и внутреннего насилия над своим творческим инстинктом. Наряду с этим действуют в современном человеке и другие инстинкты, инстинкты рабства и жестокости, и обнаруживается творческое бессилие, переходящее в отрицание творчества и насилие над ним. Но новым и вечным является стремление к свободе, состраданию и творчеству. Поэтому новая этика может быть лишь этикой свободы, сострадания и творчества.
«О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»
Шестов, Лев
В своем отрицании философии как деятельности субъекта, направленной на объект, в отрицании познания, подчиняющегося всеобщности и необходимости, Бердяев идет очень далеко, но все же не так далеко, как его «старый друг» Лев Шестов, мыслитель, который для Николая Александровича был, пожалуй, образцом истинного философа. Шестов не просто боролся с зависимостью человека от неизменных истин разума, он считал, что стремление человека к познанию есть причина грехопадения и есть грехопадение как таковое. Именно с этим Бердяев, оставлявший разуму и науке определенное место, не мог до конца согласиться.
Лев Шестов был философом, который философствовал всем своим существом, для которого философия была не академической специальностью, а делом жизни и смерти… Л. Шестов боролся за личность, за индивидуально неповторимое против власти общего. Главным врагом его был Гегель и гегелевский универсальный дух… В этой борьбе правда Л. Шестова. В этой борьбе против власти общеобязательного он был так радикален, что верное и спасительное для одного он считал не верным и не обязательным для другого. Он, в сущности, думал, что у каждого человека есть своя личная истина… Я очень сочувствую проблематике Льва Шестова и мне близок мотив его борьбы против власти «общего» над человеческой жизнью. Но я всегда расходился с ним в оценке познания, не в нем вижу я источник тяготеющей над нашей жизнью необходимости.
«Основная идея философии Льва Шестова»
Экзистенциализм
К этому направлению мысли обычно причисляют Бердяева, и это вполне правомерно. Во-первых, сам философ с этим соглашался. Во-вторых, зонтичное понятие экзистенции как целостного личностного существования, противостоящего безличной внешней сущности-эссенции, принимали совершенно разные мыслители. С одними из них Бердяев сближал себя, с другими, вроде Жан-Поля Сартра, спорил.
Философия Гейдеггера и Сартра, строящая онтологию или выражающая желание ее строить, остается старой рациональной онтологией, она все еще находится в линии Парменида, отца онтологии. Сартр признает, что признаком экзистенциальной философии является признание примата экзистенции над эссенцией, экзистенция создает эссенцию. Но онтология есть учение об эссенциях. Безмерно более прав Ясперс, который не признает онтологического познания посредством понятий. Он признает возможность лишь метафизики, как познания символического, как чтения символов. И он, конечно, гораздо более подлинный экзистенциалист, чем Гейдеггер и Сартр, он более верен тому смыслу, который вкладывал в экзистенциализм Кирхегардт. У него и слово transcendence имеет более подлинный смысл. Экзистенциальная философия может быть лишь познанием Бога, мира и человека в глубокой субъективности человеческого существования, а не в каких-либо объективациях мысли.
«Сартр и судьба экзистенциализма»
Яннарас, Христос
Самый яркий представитель православного персонализма — скорее символ совокупности православных персоналистов, испытавших прямое или косвенное влияние Бердяева. Христос Яннарас уже в 1950-е годы познакомился с трактатом «О назначении человека», единственным, который на тот момент был переведен на греческий язык, и, вполне возможно, из него заимствовал основные положения своего богословия. Впрочем, еще более значимо влияние, опосредованное трудами Владимира Лосского, который, в свою очередь, «воцерковил», сделал приемлемым для православного дискурса персонализм Николая Александровича.
Бердяев… подвергал морализм сокрушительной критике, обнажал нарциссический характер индивидуалистической религиозности, высмеивал превращение веры в законническую и идеологическую структуру, дерзал с уважением относиться к трагическим приключениям атеизма и защищал свободу как абсолютную предпосылку отношений с Богом.
Х. Яннарас, «Приют идей»
