на наш Телеграм
В прошлый раз мы разбирали только что вышедший русский перевод книги Харта «Бог», чьи главные темы совпадают с главными темами только что вышедшего русского перевода «Черных тетрадей. 1939–1941» Хайдеггера. Веротяно, главный современный православный философ Харт и, как считают многие, главный философ за все три тысячи лет западного мышления Хайдеггер говорят о том, основание мышления — различение Бытия от сущего. Говорят о том, что именно эта операция утверждает человека в качестве именно человека (дазайн по Хайдеггеру). О том, что на Западе стряслось нечто плохое, угрожающее с различением Бытия от сущего, и, следовательно, со способностью человека выступать как дазайн. О том, что это нечто как-то связано с капитализмом, промышленностью, техникой, машиной. Ко всему сущему, включая человека, начинают относиться как к машине.
Член нацисткой партии Хайдеггер пишет разбираемые нами тексты посреди мировой бойни в 1939–1941 годах. Есть некая странная историко-философская ирония: Хайдеггер — этот, как неверно думают многие, первооткрыватель онтико-онтологического различия — работал с классическим античным мышлением и новоевропейским мышлением. Позднеантичное и средневековое мышление незнакомы ему: он работал с эпохами, где онтико-онтологическое различие не было известно, но не работал с эпохами, где оно было поставлено в основу мышления. В силу этой иронии Хайдеггер считал «христианскую философию» оксюмороном, чем-то невозможным; знал бы он патристику и схоластику чуть лучше — он бы увидел поразительное сходство своей мысли и мысли средневековой, ибо они едины в главном — в различении Бытия от сущего. Харт, будучи христианином, при этом защищает «великие теистские традиции» от неоплатонизма до индуизма, критикует модерн. Хайдеггер «честнее» Харта: его антимодернистская позиция является — вполне логично — и позицией антихристианской, он понимает, что модерн и христианство неразделимы. Хайдеггер, критикуя христианство, критикует «онтотеологию», «метафизику», где «Бог», «Бытие» постигаются как сверхсущее или основание сущего, но не как Бытие в его отличии от сущего. Бог и Бытие в метафизике постигаются как онтические феномены. То есть Хайдеггер критикует такое понимание Бога и Бытия, какое имеют в виду новые атеисты и их верующие оппоненты — «Бога» как некоего существа, наряду с другими существами, — то есть критика Хайдеггера совпадает с критикой Харта, но таким образом, что эта критика у Хайдеггера носит антихристианский характер. Итак: единство вопросов, и даже ответов — но диаметрально противоположные позиции по отношению к христианству.
Отличать Бытие от сущего, «извлекать истину из потаенного» можно, говорит Хайдеггер, по-разному. Техника есть определенный способ извлечения истины из потаенного. «Поставляющее производство» — вот суть техники, результат долгой истории новоевропейской метафизики, онтотеологии. «Первое начало» (раннеантичная мысль) результирует, коллапсирует, ликвидируется в «поставе» — в движении человечества, которое делает все сущее и себя самое лишь предметом постава, производства, потребления. Бытие оставляет сущее таким образом, что «Бог» становится не именем Бытия, но сверхсущим или основанием сущего, чтобы в итоге это сверхсущее или основание выбросить. Человек становится картезианским «рациональным животным», биоавтоматом с сидящим внутри призраком-душой, чтобы в итоге этого призрака выбросить. Природа становится лишь собранием ресурсов, «полезных» в эксплуатации; все постигается на технический манер; мир лишается Бога, мир лишается дазайн, мир лишается самого себя.
И все это можно было бы принять за консервативное брюзжание, бессмысленное старческое критиканство беспутной современности, если бы Хайдеггер не считал критикуемые им реальности способом извлечения истины из потаенного. Опасным способом — да, но, «где опасное, там и спасительное». Дело не в том, чтобы вернутся к Первому началу, а в том, что лишь если пройти путь до конца, избыть Первое начало полностью, вместе с его агонией в современности, может открыться Другое начало. Чем ужасней и беспросветней современность, тем, быть может, ближе Другое начало. Новое время подходит к концу, но атеизм и материализм суть лишь предельные формы метафизики идеалов, целей, морали, культуры, религии, науки и прочее. Материализм есть непристойная тайна новоевропейского идеализма (126–128). Что «идеалы», что «реализм» — все махинация, махинация в чередовании идеализма и реализма, мешающая решению Бытия (здесь и далее в скобках даю номер страницы, откуда я взял цитируемую или пересказанную мысль Хайдеггера; Черные тетради 1939–1941, издательство Института Гайдара, М., 2020).
Хайдеггер так именует современность: хищничество, насилие, сверхвласть, абсолютная власть, историография (не понимание истории как решения человеческого существа, а подсчет и регистрация «исторических» фактов), картина мира (не решение человеческого существа о своем бытии, а «выбор» среди предложенных картин мира, ориентировка в предложенном, поставленном), метафизика, безбожие, расчеловечивание, массовость, стадо, опустошение сущего до ничто, оставленность сущего Бытием, наука (как не-мышление), «физика» как предел метафизики, техника, организация, планирование, проституция, махинация, публичность, эпоха законченной бессмысленности, исчислимость-вычислимость, массовый порядок, планетарный идиотизм и т. д.
Главные имена — оставленность Бытием сущего и махинация. Махинация в том и заключается, что оставленное Бытием сущее выдает себя за нечто абсолютное. Все это на самом деле очень старые темы, тысячу раз обговоренные («одномерный человек», «восстание масс», «общество потребления», «постмодернизм», «профанизм», «бездуховность» и пр.), но нам важно, что великий философ обсуждает их в онтологическом, экзистенциальном, религиозном контексте, при этом прямо переходя к конкретным политическим вопросам.
Бегство богов
Но кто сказал, что современность столь беспросветна? Хайдеггер (230): омраченные души говорят об «антихристе»; если он явится, он будет только безобидным мальчиком по сравнению с тем, что происходит.(142) Бегство богов столь окончательно, что Бытие не позволяет человеку даже знать об этом бегстве; выход в выспрашиваемый опыт оставленности Бытием: не Бытие продумывать, а оставленность им, ту нищету, чьей единственной собственностью является Бытие. Итак, пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что Божественное ушло, а в том, что мы не помним даже того, что оно было.
Каков же выход их этого кромешного ужаса? Следует думать не о том, что «Бог есть», а о том, почему Он покинул нас. Следует думать о господстве материализма и атеизма. Экзистенциальная нищета — наше единственное «достояние», наш единственный путь к Другому началу. Исходить из этой нищеты и думать о ней — и вот почему при всей формальной правоте Харт неправ: он блестяще говорит о бытии Бога и глупости новых атеистов, но его прекрасная книжка ничего сущностно не поправит в господстве атеизма.
Махинация состоит в том, что оставленное Бытием сущее выдает свою нищету за богатство «Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр 3:17).
(72) Невозможно остановить разнуздывание сущего — скорее, оно само соучаствует в принятии будущего решения. Хайдеггер говорит здесь о том же самом: надо не «бороться» с современностью, а осознать его как особый способ извлечения истины из потаенного. Суть нашей обесчеловеченной и обезбоженной эпохи в переходе от Первого начала к Другому началу.
Эту важнейшую для нас мысль Хайдеггер повторяет несколько раз (152): нам потребен не романтический прорыв из нынешнего; нужен опыт оставленности сущего Бытием. Лишь тогда мы узнаем единственное, что нужно, — бегство богов: эту первую и самую далекую близь их неисполненной божественности.
Атеизм в своей глубине есть экзистенциальная пустота, ждущая Бога; и поэтому «полемика» с ним бессмысленна. Напротив, нужно из атеизма, внутри атеизма ждать Бога. Нужно осознать атеизм как особый религиозный опыт.
(145) Предел махинации: абсолютная безбудущность, нет альтернатив — мы не можем себе представить будущее иначе чем бесконечное продолжение того же самого или катастрофу (тут Хайдеггер угадывает постмодерн). (219) Абсолютная власть убрала последние остатки Бога. (145) Мы вытерпливаем в настрое ужасания абсолютной бессмысленности в ожидании встречи Бога и человека. Бессмысленность нашей жизни ужасна и именно в ней надо терпеливо ожидать возвращения Бога.
Идет борьба между владычеством сущего (власть, массы, «наука», техника и пр.) и господством Бытия; между обезбоживанием-обесчеловечиванием, с одной стороны, и человеком, как дазайн (человека, разомкнутого Бытию), с другой. Хайдеггер говорит об одном и том же в таких словах: (34–35) Бытие, без-властие, а-теизм (отсутствие решения о божественности Бога). Бытие вернется тогда, когда человечество от воли к власти перейдет к без-властию, от споров о бытии Бога, от теизма и атеизма одинаково — к осознанию того, что не мы «решаем», есть Он или нет: к не-атеистическому признанию экзистенциальной неизбежности атеизма.
(33) Опустошит ли разнузданная махинация всё в Ничто, доведя человека в животность хищника, в равнодушное, все рассчитывающее, организованное в стадо животное? Или же Бытие затем дарит человеку нужду, чтобы в гибели он нашел начало Последнего Бога?
(85) Единственная возможность Последнего Бога — основание без-божия. Все предшествующие боги были объяснениями и уловками сущего; нынешняя эпоха достовернее всего может узнать свое историческое местоположение благодаря тому, что она оценивается по своему отношению к без-божию. Итак, смысл современного атеизма не только в оставленности Бытием, он есть также шанс на возможность Последнего Бога. Наш атеизм есть очищение нашего отношения к Богу, в нем открывается истинный Бог, очищенный от антропо-социо-космоморфизма, как сказал бы Бердяев. «Боги как объяснение и уловки сущего» — определение язычества, то есть Хайдеггера можно понять так, что оставленность Бытием есть необходимая операция в процессе ликвидации язычества и переходу к истинному Богопознанию.
А между тем (69) власть махинации есть упразднение даже безбожия, расчеловечивание человека в животное, планетарная унификация в Ничто. (70) Кто распознает во всем этом тихое господство Бытия, кто знает о сохраняющемся решении относительно места Последнего Бога?
(205) В нашу эпоху чрезвычайно важно понимать, что ведется борьба за то, останется ли человечество рабом опустошения (оставленности Бытием) или оно в основанной по-другому истории станет отзвуком Божьего гласа. (205) Все, кто строит будущее, должны справиться с двумя делами: пребывать посреди гигантской махинации и одновременно нести в себе страсть к великой тишине. И то, и то как бы исключает друг друга. А их единство и есть, то что требуется.
(224) Полное опустошение сущего приведёт или к единственному предназначению человечества, или засохнет при видимости процветания.
(185) Раз сущее в своей оставленности приближается к концу, то начинается новое Бытие. Наша эпоха — эпоха завершения, в смысле выявления того, чем был модерн; но раз модерн кончается, то начинается нечто новое. Следует не брюзжать на постмодерн, атеизм, материализм и т. д. — а понимать, что наша эпоха опустошения предшествует новой эпохе. (185) Другое начало: Последний Бог; чудовищный угар махинации предвосхищает Его приход; обойди все сущее и не найдешь Его (Хайдеггер, вероятно, сознательно цитирует эту знаменитую святоотеческую формулу, но в любом случае иронично, как он носится со своим различением Бытия от сущего, кажется, правда не понимая, что для Средневековья это все банальности; с другой стороны в контексте новоевропейской метафизики — это действительно новость). (186) Веселье стражничества Бытия превозмогает испуг оставленности Бытием, оно дарует великодушие против незримого опустошения Бытия. Однако человек, возможно, на долгие еще времена не дозрел до боли великодушия долготерпения уверенности в Бытии — уверенности, несущей радость. Опять и опять подчеркнем эту мысль Хайдеггера: к вере — только вторым шагом от атеизма; атеизм — сущностный феномен, а не «выбор» конкретного человека, он наша судьба, подлинный религиозный опыт; мы можем постигнуть Бога только в Его отсутствии.
(297) Если история подходит к концу, то уже должно бытийствовать некое новое начало. Оно может быть просто гибелью (впрочем, новоевропейский человек не способен даже на гибель, лишь на, может быть, бесконечное околевавние) — или сама гибель есть переход в Другое начало.
Церковное производство
Казалось бы, сколь удобно именно в описанную экзистенциальную пустоту могло бы войти и исцелить его христианство. Но Хайдеггер — антихристианский мыслитель, он утверждает:
(80) против махинации меньше всего могло бы помочь христианство, (219) мораль и христианство не могут бороться с оставленностью Бытием, ибо они сами части этого процесса.
Хайдеггер считает, что (104) Начало Запада только в Античности; греки положили начало Западу, а не евреи и христиане (и надо со всей силой настаивать: нет, начало Запада — иудеохристианство, Античность — лишь одна из «традиционных цивилизаций», см. здесь, например). Христианство лишь — (168) одна из западноевропейских метафизик, опасность христианства в том, что оно пытается приспособить к себе бытийно-историческое мышление, тем нанося ему порчу (то есть пониманию, разрабатываемому Хайдеггером, кое единственное, как ему кажется, может спасти нас от оставленности Бытием; то, чем мы сейчас занимаемся, конечно, подпадает под обвинение Хайдеггера).
(187) Первое начало есть греческое «фюзис», Другое начало — «событие» (важнейшее для Хайдеггера понятие). Это, вообще говоря, можно понять в положительном для христианства смысле: языческое «фюзис», бытие как природа, — уходит, а приходит христианское «событие», бытие как история. Тем всё это сложнее, если мы вспомним эссе Ваттимо (у которого, к слову, есть книга «Бытие и техника» и который занимается всеми нашими вопросами) «Хайдеггер и христианство», где он утверждает, что важнейшая схема Хайдеггера «Бытие → забвение бытия» появилось при толковании Хайдеггером Посланий апостола Павла и выглядела как «эсхатологическое → забвение эсхатологического». То есть то, что известно как забвение онтико-онтологического различия в метафизике, сначала было забвением эсхатологии в онтотеологии.
Но как бы то ни было, зрелый Хайдеггер о христианстве говорит только как о части новоевропейской метафизики. (229–230) Христианство и метафизика суть близнецы: забвение Бытия в махинации даже лучше христианства, ибо махинация хотя бы отказалась от лживости двойной бухгалтерии христианства.
Дело тут в том, что Хайдеггеру совершенно неизвестна святоотеческая мысль. Христианство он знает только по Новому Завету и сразу пропускает многие века — как позднюю схоластику и новоевропейское богословие, в которых действительно нет онтико-онтологического различия, где забыто святоотеческое понимание Бога как онтологической причины сущего, которая сама сущим не является. Христианство, по Хайдеггеру, в чистом виде возможно как «христианское мышление» (например, Кьеркегор), но не как христианская философия, которая, по известному выражению Хайдеггера, есть «деревянное железо». Христианская теология, по Хайдеггеру, сводима к (19, 50) человеку как животному, Богу как причине, Богу как элементу (пусть «первому») машины сущего и человеку как элементу этой же машины. В христианской метафизике, по Хайдеггеру, уже заложен материализм. С другой стороны, толкуя Ницше, этого атеистического философа par excellence, Хайдеггер говорил, что ницшевский атеизм — не преодоление метафизики, а ее увенчание-раскрытие. Ницше не завершает метафизику, а выявляет ее всегдашнюю суть.
Чем помимо прочего ценна книга Харта, так это тем, что он блестяще показывает, почему «доказательства бытия Бога» и христианская антропология на самом деле никогда в классическом теизме не понимались так, как понимает их Хайдеггер. Дело в том, что Харт знает аутентичную христианскую мысль, а Хайдеггер работает с поздними ее извращенными версиями. Но цена книга Харта еще и потому, что он хорошо показывает сущностное тождество «новых атеистов» и их христианских оппонентов: и это то, о чем как раз говорит Хайдеггер.
Надо суметь отнестись серьезно к таким словами Хайдеггера, как, например: (28) рано созревшие люди, без роста и без долгого дыхания современные несвоеврменные, за которыми бегут все недовольные и те христиане, которые никогда не пропускают случая выдать себя за «модерновых»; их продукция кажется «духовной» и «исполненной ответственности за высшие ценности», но в действительности отсюда проистекает лишь искажение духа, препятствующее решению, уводящее ход мышления в сторону; они мучаются вопросами «тела» и «сознания», утратой веры в Бога и нигилизмом и прочими вопросами позапрошлого века, слишком быстро находя противоядие.
(150) Махинация оставляет только «интересы» — пусть и «религиозные»; наряду с прочим производством существует и «церковное производство»; скуку «интересов» заполняют «интересным». Христианство — лишь один из «интересов» современного человека, культурная продукция христиан — лишь одно из предложений современной культуриндустрии. Существует и на полную работает (222) христианское культурное производство. (176) Религиозное есть самое безбожное, религиозное есть что-то такое, что придумали литераторы, оно не имеет отношения к решению о Боге.
(162–163) Последний Бог — не церковный Спаситель, Церковь – это про утешение и спасение, тут нет серьезности решения о Божественности. Хайдеггер очень уверенно говорит о том, что Другое начало — не христианство. Хайдеггер жалуется, что его (256) клеймят атеистом, тогда как при задавании онтологического вопроса выбрасывается и материалистическая, и христианская метафизика одинаково. (34–35) А-теизм Хайдеггера — не атеизм, ибо атеизм — черта завершенной метафизики, а христианство — всего-навсего часть метафизики.
А вот важнейшее: (164–165) христианство есть предельное очеловечивание человека и обезбоживание его Бога. Обожествление Бытия и очеловечивание сущего «борются», но это на самом деле две черты оставленности Бытием. (164–165) Христианство есть жалобный плач расчета на спасение души; антихристианство есть только момент христианства, предопределившего бегство богов, ибо божественное в христианстве функционирует только как приписка к спасению души. (164–165) Тем более что церкви мобилизуют против антихристианства свои производства — тут-то все и завершается. (186) Последний Бог не дает утешений (не работает как элемент церковной машины), но веселость стражничества Бытия превозмогает испуг оставленности бытием. (186) Бытие дарует великодушие против незримого опустошения; однако человек на долгие еще времена не дозрел до боли великодушия долготерпения уверенности в Бытии; уверенности, несущей радость, которая не есть удовольствие, кое только одно знает метафизика и церковь.
Смотрите, здесь можно выделить слабое и сильное утверждение. Коль скоро в модерне все становится производством, то и церкви становятся производствами: духовной продукции, ритуальных услуг, «спасения души». Христианство не есть нечто, борющееся с ужасом, пошлостью, материализмом и т. д. модерна, оно само часть модерна и переживает все те же процессы, что и всё в модерне.
Это уже важно: мы должны понимать, что все, что мы делаем как христиане: «ходим в храм», совершаем благочестивые практики, пишем статьи, создаем сайты и прочее — это всё элементы общей экономики. Самая «борьба» наша с атеизмом или еще с чем — лишь один из моментов происходящего, одно из предложений на рынке.
Само наше отношение к Богу — отношение не к Нему, а к производству мнящегося нам спасения собственной души. Для нас «Бог» — часть машины спасения, экономики спасения: тут нет серьезности решения о Божественном, ибо нет отношения к Богу как Богу.
А вот сильное утверждение. Христианство, возможно, и есть причина происходящего: «бегство богов», обезбоживание — это то, что совершило христианство. Оно — агент атеизма, секуляризации, технической цивилизации и т. д. «Предельное очеловечивание человека и обезбоживание его Бога» — эту формулу можно понять как формулу Богочеловечества: Бог становится человеком, распинается и умирает, а человек приобретает немыслимое ранее значение. Агамбен в «Похвале профанации» утверждает, что христианство сломало экономику человеческого и мирского. Жертвоприношение было экономикой богов и людей. Эта экономика снесена в тот момент, когда Сам Бог принесен в жертву: это остановило все жертвоприношения, баланс Божественного и человеческого навсегда нарушен, жертвоприносительная экономика уничтожена (очевидно, что также об этом много-много писал Жирар) . Христианство есть тотальная профанация. Все, чем характеризуется модерн, началось в Жертве Христа. «Божественное» по Хайдеггеру это способ дарования Бытия сущему. Но христианский Бог — распятый человек: что в таком случае есть христианский способ дарования Бытия сущему? — не атеизм ли и материализм? Короче говоря, конец язычества, традиционных религий, причиненный христианством, привел к атеизму, материализму, технической цивилизации. И коль скоро Хайдеггер мечтает о возвращении богов — он мечтает о конце христианства и новом язычестве. И здесь Хайдеггер глубже Харта: для Харта модерн — некое недоразумение, а «великие традиции премодерна» все прекрасны; Харт не чувствует коренную связь модерна и христианства, не чувствует, что христианство совершило нечто фатальное с человечеством, а Хайдеггер — чувствует.
(230) То, что христианство и завершенная метафизика (материализм, атеизм, нигилизм) выступают исключительно как противники, только свидетельствует об ослеплении, поразившем обе стороны. Хайдеггер, конечно, «критикует» христианство, но, как и во всех таких случаях, тон, оценочность нужно отбросить и посмотреть в суть: модерн — судьба христианства, все, что происходит, носит сугубо христианский характер: атеизм, нигилизм, феминизм, социализм, революции, мутации сексуальности, техника — всё это и многое другое суть эпифеномены христианства.
Хайдеггер против христианства потому, что он против современности. Мы за современность, ибо мы за христианство: вот это понять было бы неплохо всем — и атеистам, и христианам, и нехристианам-антимодернистам.
Без сомнений, мы можем согласиться с Хартом, что верить в Бога разумно, вслед Хайдеггеру и Харту мы говорим, что различать Бытие от сущего — основополагающая операция. Но вся суть в том, что Бог христианства, христианская истина Бытия — Бог вочеловеченный и распятый. Вера в Распятого Бога привела к оставленности Бытием. Техника — не случайный исторический феномен, но способ раскрытия потаенного в эпоху оставленности. Преодоление оставленности, открытие Другого начала, по Хайдеггеру, возможно только в проживании оставленности, то есть в том, что принесло христианство. Нельзя ли тогда сказать, что Хайдеггер в своих размышлениях о современности даже ближе к христианству, чем Харт? Нельзя ли вообще сказать, что антихристианство Хайдеггера маскирует сущностное тождество его мышления с аутентичным христианским мышлением? Нельзя ли вообще сказать, что вся высокоумная сложность хайдеггеровских текстов маскирует банальность его мышления?
Как бы то ни было, мы пока говорили только о самых общих идеях «Черных тетрадей», написанных в 1939–1941 годах, — времени, когда лагеря смерти уже работали по полной (1939 — начало Второй мировой, 1941 — нападение на Советский Союз). О размышлениях Хайдеггера об этом всем, а также о большевизме, нацизме и американизме — в следующий раз.
Также смотрите подборку «Хайдеггер и христианство».
Мы уже писали о Хайдеггере и его «пролетарской» философии.
