Бытие и техника, 4: «Гегель в подключенном мозге» Славоя Жижека. Теология и психоанализ нейросвязи

Автор ТГ- и ВК- ресурса «Либертарная теология».

25.09.2020 #Бытие и техника #Жижек #лонгриды #наука и религия #Хоружий

[Этот текст, обильно обращающийся к мысли Сергея Хоружего, я закончил писать 21 сентября. 22 сентября Хоружий скончался — так помимо моей воли этот текст оказался «в память» великого христианского мыслителя]

Недавно вышел русский перевод «Гегеля в подключенном мозге» — книги психоаналитика, марксиста и «атеистико-христианского теолога» Славоя Жижека, теологически и психоаналитически рассматривающая антропологические и социологические последствия нейросвязи. Вот что можно сказать по ее прочтении.

Обзор предыдущего

Цикл «Бытие и техника» мы закончили разбором синергийной антропологии Сергея Хоружего: человек есть бессущностный ансамбль размыканий; таковые ансамбли образуют кардинально разные антропоформации; главнейшие из них: Онтологический Человек, размыкающийся к Бытию, исихаст — его главная фигура; Безграничный Человек, человек модерна, более к Бытию не размыкающийся, он размыкается в сущее (наука, империализм и пр.), не находя своей Антропологической Границы; находит он, ее становясь Онтическим Человеком, чья Граница — безумие, бессознательное, иррациональное (поздний модерн с его мировыми войнами, тоталитаризмами, психоанализом, современным искусством и пр.); следующая за ним антропоформация — Виртуальный Человек, который через Киборг- и Мутант-тренды шествует к Постчеловеку, к исчезновению человека. В целом синергийная антропология мыслит историю как деградацию от Онтологического Человека к Постчеловеку.

Наша «поправка» к синергийной антропологии заключалась в следующем. Согласно Хоружему, Онтологическая антропоформация заключается в себе два диаметрально противоположных типа: персоналистический (авраамические религии и прежде всего исихазм), где человеческая личность утверждается в Боге, и имперсоналистический (восточные религии и прежде всего тантризм), где человеческая личность растворяется, исчезает в Космосе. Это главное различие. Безграничного, Онтического и Виртуального Человека мы поняли не как деградацию Онтологического Человека, но как разные ступени экспансии Онтологически-персоналистического (христианского) Человека. Онтологический Человек «вертикально» (к Богу) утверждает себя; Безграничный продолжает экспансию «горизонтально» — в сущем; Онтический — возвращается в себя; Виртуальный — вот была наша главная гипотеза — синтезирует в себе разные направления экспансии. Мы считали возможным считать Постчеловека не исчезновением человеческого, а реализации задач Онтологического Человека и вообще парадигмы синергийной антропологии: коль скоро согласно ей человек есть нечто сущностно неопределяемое, а нечто, что определяет себя своими собственными действиями, то впервые на полную, зримо, в эмпирической реальности это будет реализовано именно в Постчеловеке: ибо только он будет воистину причиной самого себя: человеку, как мы его знаем, предлежит его тело, «природа» и пр.; Постчеловек же будет причиной собственной «природы»: торжество свободной личности. Поэтому Постчеловек — не противоположность Онтологического Человека, а его триумф, его исторический телос. Исихаст своей практикой превосхождения естества начинает то, что результирует в Постчеловеке. Мы считали, что Онтологического, Онтического и Виртуального Людей можно понять как три измерения единого континуума Христианского Человека, как три параметра общей сборки. Так помимо прочего мы добивались единства и осмысленности христианской истории, ее центральности в истории мировой. Так мы добивались тождества истории и теологии, коль скоро христианство есть религия принципиально историческая, «материалистическая»: подобно тому, как Бог действительно историко-материально стал человеком, жил умер и воскрес, подобно тому, как нам заповедано исполнять Его заповеди здесь-и-сейчас, историко-материально, так и вся теология должна быть понята историко-материально: теологически понимаемая история (то есть библейски понимаемая, ведь Библия и есть теологически понятая история) должна быть осмыслена как материальная реализация христианской теологии — то есть ни в коем случае не как деградация. Христианство есть центр и цель истории — той самой истории, которую мы переживаем. Теология и история должны быть поняты в нерасторжимом тождестве.

Жижек в недавно вышедшей на русском книге «Гегель в подключенном мозге» «делает поправку» уже к нашей поправке к Хоружему. Как мы увидим, Жижек — атеист, марксист, гегелианец, лаканианец — в споре о Постчеловеке занимает туже позицию, что и православный мыслитель Хоружий (их, впрочем, объединяет то, что оба, будучи постмодернистами, хоть и по-разному, но признают фундаментальную важность христианства для философии и истории вообще). Так мы, разбирая книгу Жижека, решим две задачи: 1) дополним наш цикл «Бытие и техника», обогатим его отрицанием его же выводов (в диалектическом, так сказать, духе), а помимо этого 2) дополним наше понимание атеистико-христианской теологии Жижека, которой мы занимались в тексте о совместной книге Жижека и Милбанка. Тема Постчеловека и тема христианства тут будет нами непроизвольно соединена: смычка Христианство — Техника — Человек центральна и для нашего цикла, и для Хоружего, и для Жижека.

Материалистическая теология

Начнем с жижековской теологии. Как мы писали, эту теологию собственно теологически понимать совсем не надо: коль скоро Жижек — материалист, то теология его — не речь о Боге, Христе и пр., а речь об истории христианства, христианского человечества, истории идей, философском, социальном, историческом значении христианства. Так, например, возьмем его «ересь» о тождестве Грехопадения и Искупления.

Согласно православной теологии, личность есть несводимость человека к собственной природе, личность есть свобода, в этом — богоподобие человека. Христиански понятый человек есть неэссенциалистски, бессущностно понятый человек, неопределяемый, недетерминированный природой. Так по Сергею Хоружему, Владимиру Лосскому; собственно, это центр святоотеческой мысли — различие испостаси и усии, энергии и сущности. Так и по Жижеку: нет человека как эссенции и энтелехии — он в своей сути есть «переход, конечная открытость в бездну» — но нет заданной, «присутствующей» цели перехода, человек — существо энергийное, открытое, перманентный переход без конечного пункта. Таким Бог создал человека. Грехопадение переворачивает человеческое устройство, скажем, по Максиму Исповеднику: если человек создан как дух-душа-тело, то в Грехопадении он становится телом-душой-духом (природа занимает господствующее положение по отношению к духу). Искупление же восстанавливает богозданное устройство.

Жижек же, будучи материалистом, не может говорить о Творении. Он потому утверждает: Грехопадение есть Искупление, ибо Искупление есть взрыв свободы, разрыв природных оков. Это было бы чудным определением, если бы он добавил: Грехопадение есть схлопывание свободы, наложение оков, как раз то, что преодолевает Искупление. Но так он не может сказать в силу материализма, а поэтому: «грехопадение тождественно тому измерению, из которого мы падаем», то есть не было изначальной свободы, изначального богоподобия, потому что не было Творения, потому что нет никакого Творца. Вера в Бога есть вера в онтологическое первенство свободы и персонализма, но Жижек в это не верит, и поэтому появление человеческой личности он относит к моменту «грехопадения», то есть просто-напросто к моменту отрыва человека от природы — к моменту, когда животное стало человеком (потеряло «животную невинность», «животный Эдем»). И тогда коль скоро то, что Жижек называет Грехопадением, есть появление человека как свободного духа, то да, Грехопадение в этом смысле с Искуплением тождественно. Ибо Искупление и есть освобождение человека. Короче, Жижек пропускает, и как материалист не может не пропускать, момент Творения. Творение созидает человека как свободного духа; Грехопадение как раз таки заключает человека в оковы природы, греха, смерти; Искупление срывает оковы.

Дух — утверждает Жижек — сам в себе, сам по себе есть отрыв от природы, разрыв, отчуждение: вернуться к самому себе для духа означает вернуться к этому разрыву. Никогда не было единства духа и природы или просто единства духа, ибо само самоотношение духа самого к себе есть разрыв. Жижеку кажется, что он, говоря все это, борется с мифом об Эдеме, о райском единстве: никогда, мол, не было духа, единого с природой. Для христианина же очевидно, что Жижек просто излагает нормальную христианскую антропологию: да, дух сам в себе апофатичен, богоподобен; грехопадение есть падение в «единство с природой», потеря духа как разрыва и негативности, встраивание в природу. Поэтому Жижек прав, говоря: дух, совершая отрицание отрицания, окончательно теряет первоисток в том смысле, что понимает, что первоистока никогда не было, утрачивается сама утрата первоистока. Попросту говоря, если тезис человека как свободного духа есть миф о первоистоке, о единстве с природой, а антитезис — нынешний разрыв с первоистоком, с природой, то синтез (отрицание отрицания, снятие антитезиса, возвращение к тезису на новом витке) — понимание, что никакого первоистока и единства никогда не было, «Искупление есть Грехопадение» как созидание свободного духа (разрыва с первоистоком). Попросту мы должны понять эту диалектику как материалистический перевод христианской теологии: Бог создал человека как свободного духа — создал уже всегда в разрыве с «перовистоком» и природой, в Грехопадении человек как раз теряет этот разрыв, падает в природу; Искупление возвращает человеку статус свободного духа.

Говоря в терминах Хоружего: первоисток — эссенциалистское понятие, а не энергийное, духовное, христианское. Бог — не первоисток, из которого мы «падаем». Грехопадение — не момент обретения свободы и падения из первичного единства с Богом/природой.

Если Грехопадение, пишет Жижек, есть отпадение от Абсолюта, кое порождает дух, мораль, свободу, то Грехопадение есть добро. Как креационистам (в теологическом, а не «научном» смысле) нам надо тогда сказать: здесь спутано благое творение человека самим актом Творения изначально отъединенного от Абсолюта существа и этим именно абсолютоподобного и Грехопадением как предательства именно этой абсолютоподобности (Искупление тождественно Творению, а не Грехопадению, притом Творение в самом своем существе и есть «отпадение» от Абсолюта: грехопадение есть ложный позыв к «первоистоку», к слиянию, потере богоподобной свободы). Чего не понимает Жижек, так это того, что человек создан Богом как самоотчуждение (ипостась в отличие от усии) и что это и есть его богоподобие. Жижек прав, когда говорит, что язычники ошибались в своей ставке на освобождение от материи и слияние с Богом (имперсонально-онтологическая антропоформация по Хоружему), а христиане правы, когда говорят, что подлинное спасение в том, что Бог становится материей, освобождая людей (персонально-онтологическая антропоформация по Хоружему): но Жижек не прав в том, что Искупление повторяет Грехопадение. Оно повторяет Творение, как и учили Отцы: Грехопадение не в том, что субъект отделяется от Бога: как прекрасно пишет Жижек, мы подобны Богу в смысле подобия богооставленности, страдания и смерти Христа. Творение есть благой акт «отделения» о Бога — притом само это «отделение» и есть акт творения человека и всей твари; тварь создана как отдельная от Бога: по Библии, никогда не было «слияния» с Богом. Жижек прав вот в каком смысле: Творение (у него — «Грехопадение»), «отделяя» тварь от Бога, создает ее, — и это как раз то, что язычники считают отпадением от первоистока. Христианство различает Творение от Грехопадения: Искупление возвращает к первому и ликвидируется второе. Творение именно как творение чего-то что не есть Бог и есть «отпадение от первоистока»: Бог самим актом творения из ничего творит различие твари от Творца — и это благое творение. Жижек: «мы, люди, достигаем бессмертия и бесконечности не путем отмены материи и телесности, а путем принятия их» — это истина Творения, Воплощения и Искупления, а не Грехопадения и неавраамических религий. Но Жижек — материалист и не верит в Творение и само появление субъекта из материальных процессов, «самонадрез материи», зацикленную петлю самоотношения духа, возникшую в материальных процессах, называет Грехопадением (отпадением духа, как мы его знаем, от материи) и Искупление (он не верит, разумеется, и в Искупление, называя так само историческое событие христианства) понимает как аналогию Грехопадению: «дух есть рана, которая исцеляет себя, избавляясь от сытого здорового тела, в котором была прорезана». По Хоружему: христианский персонально-онтологический сценарий предполагает утверждение личности в Боге — то есть утверждение вот этой «раны», «надреза», «отпадения». Языческий имперсонально-онтологический сценарий предполагает «исцеление» раны, то есть растворение личности в Космосе.

Но зачем материалисту Жижеку христианская теология? Странное пристрастие для материалиста! Жижек отвечает так. Почему материализм возможен только как христианский атеизм? Потому что религия есть неустранимая из самой конструкции субъекта трансцендентальная иллюзия (она делает субъекта субъектом) — материализм возможен лишь только как извлечение из нее. Но уникальность христианства — и это делает его незаменимым для материализма — в том, что оно есть религия атеизма. Дело не в том, что Жижек — «христианский атеист», а в том, что он понимает само христианство как атеизм. Реальное — пересказывает Жижек Лакана — обретается только в трещинах теологического; «боги относятся к Реальному», Реальное достижимо только в противоречивости Божественного; любой прямой материализм попадает в ловушку просто еще одной метафизики; только материализм, извлеченный из христианства, избегает ее — потому что христианство есть религия атеизма. Единственно возможный, верный себе материализм — христианский материализм; ядро, спецификум христианства — атеизм (Бог стал человеком, Бог умер; долой идолов и богов; Благодать заменяет Закон и пр.).

Бессознательное

Так или иначе, по Жижеку, историческое событие христианства приносит «духовную» свободу — то есть саму онтологическую истину о человеке как свободе. В Новое время эта онтологическая свобода реализуется как политическая свобода, с тем, чтобы в грядущем реализоваться как социальная свобода. Такова теологическая суть исторического прогресса.

Хоружий, как мы помним, смотрит на историю куда более мрачно. Но Жижек и Хоружий солидарны в понимании субъекта — неээсенциалистском, а энергийном понимании: у человека нет природы, он есть свобода размыканий. Та или иная конфигурация размыканий и есть то, что мы называем человеком. Человек, короче говоря, есть свобода, «самоотношение» по Жижеку.

Если по Жижеку онтологическая свобода христианства переливается в политическую свободу модерна, чтобы потом перелиться в социальную свободу («полную» свободу, так сказать) социализма, то Хоружий мыслит те же этапы не как развитие, а как череду разрывов. Онтологический человек размыкался к Богу. Но Безграничный Человек модерна уже к Богу не размыкается (разрыв), а размыкается к сущему. Это размыкание к сущему в позднем модерне оборачивается к самому человеку, и он натыкается (новый разрыв) на собственное бессознательное, превращаясь в Онтического Человека.

Опираясь на Лакана, Жижек не считает эти два поворотных пункта — картезианский поворот (Безграничный Человек) и фрейдовский поворот (Онтический Человек) — разрывами, а именно поворотами внутри истории христианской свободы (то есть в терминах Хоружего Жижек считает Безграничного и Онтического Людей модификациями Онтологического Человека).

В распространенном понимании Бессознательное предлежит субъекту как нечто внешнее, а картезианский субъект как бы не знал бессознательного вообще. Лакан же утверждал, что субъект бессознательного — это и есть картезианский субъект. А Жижек утверждает, что картезианский субъект и есть христианский субъект: все эти три субъекта суть одно. Как это понимать?

Жижек утверждает, что само самосознание бессознательно (или бессознательное есть самосознание) в том смысле, что бессознательное есть самоотношение, желание желания, петля отсылки к себе. Бессознательное как самоотношение-самосознание-свобода есть конструкция субъекта, а то, что мы называем самосознанием (Я), — элемент внутри этой конструкции (Я ошибочно воспринимает Оно как чуждое; психоанализ как раз и показывает эту ошибку). Причем Оно не природно — именно Оно ответственно за то, что наша природная сексуальность превращается в кавалькаду перверсий, игр и прочее (за счет всасывания в круг самоотношения Оно). Если христианский субъект есть петля самоотношения, где субъект причиняет сам себя, является следствием своей свободы, то база такого самоотношения — само это самоотношение — и есть бессознательное. Первичная петля самоотношения, свободы, отрыва от природы — это бессознательное, внутри которого уже происходит многообразие жизни субъекта (желание, самосознание и пр.). Просто-напросто «центр» принятия решений, подлинный субъект воли — бессознательное, наша подлинная самость, Я — лишь фиксирует ее решения. Бессознательное это не нечто вытесненное из сознания, а субъект есть бессознательная рефлексивность по отношению к сознательному содержанию: не вытесненное желание, а рефлексивная позиция по отношению к желанию (бессознательное — это вопрос: хочу ли я этого желать в отношении ко всем желаниям). А картезианский субъект как субъект свободы и самосознания совпадает с так понятыми христианским и фрейдовским субъектами.

Объект а (важнейший термин лаканианского психоанализа) не имеет субстанции, он наделяет телом пустоту желания: то, что мы считаем объектами наших желаний, есть овеществленный фетишизированный объект а (лаканиански-жижекианский психоанализ в своем антиэссенциализме есть близнец синергийной антропологии Хоружего). Замыкание субъекта на самого себя есть прерыв Реального (быть причиной своих желаний, когда как материалистически понятый субъект есть следствие материи). Субъект эмпирически есть следствие материи, но трансцендентально субъект есть бытие, причиняемое само собой (и это его специфика как материальной реалии в материализме): вот эта петля, это самозамыкание, это противоречие эмпирического и трансцендентального, отсылающих друг к другу, зацикливание самореференции (субъект есть причина себя, когда он есть следствие материи, следствие, кое есть причина самой себя и т. д.) — притом бессознательно — это и есть субъект в его сути.

Вспоминая старые философские споры, чтобы прояснить эту кажущуюся крайне противоречивой мысль, Жижек говорит следующее. Кант: вещи в себе недоступны, субъекту открыты только феномены (таков идеализм). Гегель: непознаваемость вещей в себе — не функция от сознания, но вписана в саму вещь (таков, по Жижеку, материализм — совпадающий с паламитской философией Лосева, добавим от себя). По Канту, обращаясь к познанию реальности, разум впадает в антиномии, по Гегелю же сама реальность антиномична (диалектична). Противоречивость не указывает на то, что в реальности есть нечто непознаваемое для разума, но означает, что сама реальность противоречива. Противоречие как раз сигнализирует о том, что мы коснулись реальности, а не о том, что мы испытываем эпистемологические трудности. С другой стороны, ошибочна (идеалистична) позиция внесубъективного познания реальности, поскольку субъект сам есть элемент реальности: нет субъекта вне реальности, который познавал бы ее «независимо». Но здесь-то и возникают парадоксы рефлексивности (субъект описывает реальность, в которую он включен), кои невозможно разрешить — всякое познание противоречиво: поскольку тотальность включает в себя того, кто ее описывает, непротиворечивая тотальность невозможна. Несводимость целого на части: объект а, делающий вещь тем, что она есть, под покровом всех ее свойств (непознаваемое самое само и его бесконечные символические интерпретации по Лосеву); тождество саморазлично: отлично от своих частей. Символическое (язык) само есть часть Реального, что вызывает парадокс самореференции, создающей избыток Реального к Символическому: язык не нечто надреальное, описывающее всю реальность (этот миф — проекция власти, желающей представить себя тотальностью господства надо всем), но сам есть часть реальности. Формула всякой вещи есть 1=1+а (сумма частей меньше целого). Также и с нашей критической позицией: критикуя то или иное зло системы, мы не видим роли нашей критики в системе: не видим, что нужна не критика, а анализ имманентного антагонизма системы и ее фундаментальная перестройка; нужен, например, не гуманизм к мигрантам, а изменение системы с тем, чтобы она перестала плодить мигрантов.

Несколько вопросов относительно Сингулярности

Итак, у нас есть теологическая и психоаналитическая нити, и мы наконец можем подойти к главной теме книги Жижека — Сингулярности. Так Жижек называет узко понятую Технологическую Сингулярность, имея в виду только гипотетическую возможность подключения сознания напрямую к машине и соответственно к другим сознаниям, то есть нейросвязь — возможность, которую Хоружий называет Виртуальным Человеком. Тут они оказываются полностью солидарными: эта возможность есть радикальная угроза самому бытию человека как человека, угроза исчезновения человека. Атеистический и христианский мыслители одинаково ужасаются последствиям Сингулярности.

Жижек верно замечает: перспектива постчеловечества просветляет само понятие человечества; и, может быть, истинной угрозой человеку является узкое понимание человечества (вульгарно-материалистическое и пр.). Адепты Сингулярности как раз крайне узко, крайне плоско понимают человека.

Перспектива Сингулярности (Киборг-тренд по Хоружему) можно рассмотреть по трем линиям, по которым мы обычно рассматриваем любую идею, теологию например: теория (что такое человек и постчеловек? Какова «теология Киборга»?), опыт Киборга (субъективный опыт верующего — напомним, что Хоружий допускал возможность «исихаста-киборга»), система власти и институтов (Церковь, сеть машин как элемент социальной системы: как Сингулярность повлияет на капитализм, на отношения власти?).

Очевидные опасения в связи с Сингулярностью: антиутопия контроля, тоталитаризма, создание каст: модифицированные работники и солдаты с одной стороны, сверхлюди с другой. Жижек здесь задает несколько вопросов. А что если человека апгрейдить до сверхчеловека, то он поймет нечто такое, что сам же станет врагом системы? Или: угроза суперкомпьютера, делающего не нужным демократию, — что если надо его понимать на манер автоматизма сердца, легких и пр. — не изобличаем же мы их работу как власть. Более того, их автоматизм делает нас свободными; так и здесь: созданный нами автоматизм социума есть и продукт и гарант и расширение свободы людей, свободы над стихийностью социума и экономики. Так или иначе, общество всегда уже есть внечеловеческая машина, управляющая субъектами; скорее можно представить, что суперкомпьютер отрицанием отрицания станет возвращением отчужденной социумом человечности: ибо этим автоматом можно будет управлять, в отличие от известных нам социальных автоматов.

Говоря о свободе выбора врача имеют, в виду отмену всеобщей медицины, говоря об инвестициях в себя, говорят об отмене всеобщего образования; говоря о свободе жизни, говорят об отмене гарантированной занятости: под свободой разумеют невыносимое тягло платы за здоровье, учебу, поиск работы, напоминает Жижек. Иронически-трагично либералы правы: левые тоталитарны, ибо от такой свободы люди и правда хотят отказаться; нужно всегда изобличать такие «свободы» как издевательство и рабство. Символ этого: ничем не ограниченный серфинг в интернете, где наши действия регистрируются и где нами манипулируют, нас обрабатывают, направляют, используют, на нас наживаются: несвобода в форме свободы. Центр власти: срост корпораций и государства, осуществляющих власть над интернетом (NSA + Facebook). Но: техника — производное, какой социум — такая и техника, такой и способ ее использования. Использование данных пользователей: сейчас для их эксплуатации, но теоретически — как машина самоорганизации в глобальном масштабе, «самосознание» общества. Данные сейчас в частной собственности, а могут быть в пользовании обществом (которое, если оно подлинно демократично, запретит управление людьми, использование личной информации и пр.) — но это вопрос не техники, а общества. Интернет есть нечто принципиально общественное, вот почему все угрозы вокруг него проистекают на самом деле оттого, что он в частных руках: он как бы сконцентрированное, явленное основное противоречие классового общества. Адепты технологий — как и противники технологий — всегда забывают эти социальные аспекты: кто производит технологии? Кто их контролирует, в каких целях использует? Надо задавать вопросы: кто будет делать киборгов, по какой цене? Техника — социальная реалия, продукт труда, экономики, а не нечто, что магически сделает всех богами или рабами. Какой социальный порядок предполагает Сингулярность? Не «постчеловеческий капитализм» ли? Или, напротив, коль скоро капитализм эксплуатирует наши влечения, Сингулярность в полной прозрачности опыта всех снимет это — не освободительный ли здесь шанс? Или: Сингулярность гомологична капиталу; Сингулярность — псевдобожественный Другой, поглотивший людей, погружение в Сингулярность есть тотальное отчуждение. Маркс описывал капитал как автоматический субъект (субъект-автомат, субъект-машину) — субъект, но без самости и жизни (как в «Ложной слепоте» Уоттса — интеллект без сознания) — разве это не описание Сингулярности?

Может, нас вообще не должна волновать возможность контроля разума машиной, ведь мы всегда уже и есть разумы, контролируемые телами-машинами? Машина — внешняя мне, не-я, но через это разве мы не понимаем, что Я (душа) всегда уже была вовне тела? Вся эта техника, как бы предельно материалистическая, не выявляет ли феномен души? Может быть, нейросвязь именно как крайняя материалистическая редукция диалектически перепадает в духовность (общение разумов напрямую — не будет ли это похоже на ангелическую соборность)?

Ученые уже управляют крысой с помощью интерфейса машина-мозг. Как крыса это «переживает»? Как свое собственное решение, как внешнюю силу, непреодолимое влечение? Но опять это высветляет вопрос о нашей свободе: приказы нашего тела (инстинкты, влечения) правят нами — что же в таком случае такое наша свобода? Вся эта ситуация Сингулярности глубинно не угроза свободе, а ее окончательное высветление. Нейросвязь, может, и не влияет на нашу индивидуальность, но она может управлять нами так, что мы этого не замечаем, — не так ли как нами уже всегда управляет наше собственное тело? И как раз возможность наукотехнического преобразования наших тел не несет угрозу нашей свободе, а только впервые ее актуализирует?

Вся суть, однако, в том, что многие думают, что Сингулярность несет чисто онтические следствия: мол, все те же люди останутся, но вот еще будут напрямую общаться разумами (Жижек по этому поводу много критикует Илона Маска). Но нейросвязь преодолевает конечность, сексуальность и символическое — то есть меняет сам онтологический статус человека: человек здесь радикально меняется, если не вовсе уничтожается, с чем солидарен и Хоружий, почему и выделят Вирутального Человека как новую антропоформацию (антропоформация и есть тот или иной тип размыканий человека, меняющий его онтологический статус).

Теологические аспекты Сингулярности

Есть, однако, религиозные адепты Сингулярности вроде трансгуманистов, считающие, что она ни больше ни меньше преодолеет Грехопадение (я отчасти солидаризировался с ними в предыдущем тексте) — то есть как раз снимает конечность, сексуальность и символическое.

Советский биокосмизм, например, как считает Жижек, был чем-то вроде бессознательного советского проекта: осуществление религиозных целей посредством наукотехники (старая тема Федорова). Троцкого, скажем, можно считать предтечей синергийной антропологии: разве он не говорил, что человек — ансамбль возможностей, а социализм вершит новую антропоформацию? Сам человек при социализме созидает себя, а не стихии природы и социума; свобода в квадрате: свобода не только действий субъекта, но и субъекта над самим собой. Биокосмизм был материалистической версией преодоления первородного греха.

Сингулярность можно считать псевдонимом обожения и одухотворением вселенной. В Сингулярности, мол, дух и реальность примиряются (сознания общаются напрямую и напрямую действуют на внешнюю реальность — то есть она перестает быть внешней): тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божьих. Гегелианство можно понять последовательно таким образом: «примирение» осуществляется последовательно — в философском самосознании (уровень сознания), в социализме (уровень общества), в сингулярности (сама материя). Но Жижек отметает эти оптимистические апологии Сингулярности: не будет ли выход в Сингулярность схлопыванием человеческого, утерей духа, то есть чем-то противоположным обожению чловека и одухотворению материи?

Еще один вопрос о власти: кто будет решать, какими переживаниями можно делиться в нейросвязи (делиться ведь можно будет не только чистым оргазмом, но и адской болью)? Страшный или противоречивый опыт погрузит сознание в кошмар безумия. Безбрежность всеобщего коллективного переживания, быть может, освободит нас от конечности, но именно тем самым не избавит от Грехопадения: оно, напротив, погрузит нас полностью в него. Миф о соединении с «первоистоком» реализуется буквально — и это будет полная утеря Бога и человека.

Теологически говоря: если Творение созидает нас как свободных духов (отъединенных от Бога, других и мира — что и созидает возможность свободных с ними отношений — хоть любви и добра, хоть ненависти и греха), а Грехопадение было потерей этой свободы (реализации сценария греха), то Сингулярность в качестве слияния разумов окончательно уничтожает субъектов как свободных духов: не Спасение отнюдь, а триумф Грехопадения, полный отказ от Искупления.

Подлинная свобода, как мы выше писали, не в самосознании, а в бессознательном, сознание только регистрирует (у Отцов: различие ипостаси от усии, ипостаси от нуса, различие гномической воли от природной, энергии от сущности); бессознательное есть основа самоотношения духа — сознание уже вторично. Если самосознание растворяется в Сингулярности, что происходит с бессознательным? Теологически: если нус, усия растворяются в Сингулярности, что происходит с ипостасью, с несводимостью личности на собственную природу (то есть вот с этой петлей самопричинения, замыкания на себя)?

В Сингулярности, утверждает Жижек, схлопнется зазор между самосознанием и внешней реальностью — то есть субъекта не будет: надо отбросить сказку о том, что все будет точно так же, как сейчас, но плюс к этому мы еще будем общаться разумами. Когда мы станем общаться разумами, наши разумы исчезнут; это антиЦарство. Не станет сексуальности, смертности и символического, но и не станет и того, кто был смертен, сексуален и говорил. Не значит ли это, что Сингулярность — это момент Антихриста?

Смертность, сексуальность и символическое конструируют высшую мечту об идеальном (бессмертном и пр.) человечестве: загвоздка в том, что, «достигая» этой мечты в Сингулярности, мы теряем человечество (единичных говорящих сексуированных смертных индивидов), а значит, и его идеал — достигая точки якобы Абсолюта, мы теряем его даже как цель — самообожествление-обезбоживание окончательное (а не, как мы считали в предыдущем тексте, их превосхождение и снятие). Значит, надо отказаться от понимания Сингулярности как Homo Deus, но надо отказаться — считает Жижек — и от ее понимания как точки Антихриста (тут надо заметить, что христианские консерваторы всегда и считали Homo Deus — Антихристом).

Таким образом, Жижек понимает Сингулярность как «грехопадение из грехопадения», Грехопадение в квадрате: в ней мы теряем саму утерю того, что было утеряно в Грехопадении, а не преодолеваем его — не достигаем Бога, а окончательно забываем, что мы потеряли Его. Утеря координат, в которых утеря была значима; утрата утраты. Утрата тела и языка есть утрата субъекта, а не его «обожение» — и то, что будет на его месте в Сингулярности, — не человек. То есть диалектика Сингулярности диаметрально противоположна намеченной выше христианской диалектике. Христианская диалектика: Творение — Грехопадение — Искупление. Диалектика Сингулярности: Грехопадение — Искупление — Грехопадение’. Если «утрата утраты» по христиански — понимание, что первоистока не было, понимание истины Творения, то «утрата утраты» в Сингулярности — забвение, что о том, чего мы лишились в Грехопадении, то есть полная его победа — «воссоединение с первоистоком».

Психоаналитические аспекты Сингулярности

Почему Сингулярность — не точка Homo Deus, ясно, но почему и не точка Антихриста? Жижек предполагает: что, если наоборот в такой утрате утраты статус субъекта станет чистым — полной тоской? Меланхолия есть обладание тем, чего уже не желаешь, — а желаем мы в силу наличия тела и языка: в Сингулярности мы обладаем как бы всем — но без тела и языка, ничего не желаем: чистая тоска, как негативная суть человека.

Что произойдет в Сингулярности с бессознательным — с тем, что делает нас субъектами? Очевидно, полное погружение в опыт просто уничтожит бессознательное, схлопнет Я и Оно, — это уже не человек. Субъект — смертное говорящее желающее существо; Сингулярность уничтожит смерть, желание и язык: человека не будет. Жижек здесь идет в канве именно синергийной антропологии Постчеловека, а не исихастского трансцендирования человека — которое есть спасение тела, совершенное общение и бессмертие желания: трансцендентное утверждение человека, а не его уничтожение. Идея нейросвязи просто игнорирует бессознательное, сводя человека к примитивной картезианской фальшивке самосознания: на деле непосредственный обмен переживаний уничтожит бессознательное.

Что если — продолжает задаваться вопросами Жижек — Сингулярность, отменяя саморефлексивность сознания, делая ненужным язык — не соединяет, а наоборот, уничтожив опосредование языком, ввергнет субъекта в чудовищное картезианское одиночество? В таком случае вопреки нашему предыдущему тексту, наукотехника обещает не снятие модерна, а полную его победу — галлюцинаторную неразбериху разрушенной языковой вселенной, где нет общения, а есть только «оно говорится»? Не Я и не Ты, но непонятно что, ибо язык снесен (снесена реальность как эффект разрыва Символического и Реального: и нет уже ни того, ни другого — только галлюцинация) — этакий ад. То есть эффект коллективного сознания — утопление всех субъектов в жиже общего «опыта», который уже не опыт, ибо нет больше субъекта опыта.

Вернемся к картезианскому повороту. Декарт, сводя всю реальность к солипсизму сознания, конструирует из него Бога и мир, но интересна мысль, кою он, раз подумав, сразу отбросил: мысль о Боге-обманщике, возможности, что все — обман, все — безумие: непристойная истина модерна, которая потом вспыхнет в Онтическом Человеке. Безумие, впрочем, было изначально: Декарт «забыл», что не бытие от сознания, а сознание от бытия (Бытия — Бога; таким образом, наше отождествление христианского — Онтологического, картезианского — Безграничного, фрейдовского — Онтического Людей воспринималось «против» антропологии Хоружего; теперь ясно, что оно глубинно было «за»: картезианский человек, отворачиваясь от Бытия, перестает быть христианским, и уже этим актом ввергает в себя в безумие, вспыхнувшее во фрейдовском человеке). Сингулярность, предполагает Жижек, это когито без эрго сум. Тогда Хоружий прав: Виртуальный Человек — это конец человека как завершение отхода от Онтологического Человека (который как раз соединялся с Бытием, а не конструировал его из собственного сознания): Сингулярность — это область нежити, пишет Жижек, то есть уже не-людей. И если поднять социальную тему: модерный разлом индивидуализма и коллективизма, разрыв свободной соборности свободных личностей решается в сторону взаимоуничтожения обоих; слияние разумов в Сингулярности ведет и к пропаже и Я и Других, полному отрыву от реальности, окончательному, реализованному солипсизму (тут даже уже не Декарт, а Юм: нет ни мира, ни души, ни реальности, ни меня, лишь поток «опыта»). Материалистическая техника приводит к торжеству идеализма, но мы ведь знаем, что материализм/идеализм — оба продукты модерного атеизма (материализм: есть лишь материя, идеализм: есть лишь Я; оба они схлопнутся в Сингулярности, как схлопнутся и другие модерные оппозиции вроде веры/разума — не будет того, кто верит, как и того, кто мыслит; таким образом, наше предположение, что Сингулярность, доводя до предела модерн, снимает его, «истинна» в том смысле, что Сингулярность уничтожает того, кто бился в противоречиях, расколах модерна).

Жижек в этой связи начинает читать «Безымянного» Беккета: когито без эрго сум — расщепление на материализм и идеализм; в Сингулярности субъект расщепится на солипсиста и бездумную реальность: так безумие Онтического человека результирует в расщеплении Виртуального: идеалистическое сознание и материалистическая машина, притом сознание будет воспринимать этот расщеп. Если субъект рождается как отрыв от реальности (где субъект замыкается сам на себя: фрагмент материи, попавший в петлю самореференции), то Сингулярность — смерть субъекта. Если Онтологический человек преодолевает себя к Бытию, то Виртуальный возвращается к дочеловеческому.

Быть субъектом — быть онтологической «неудачей», считает Жижек, и Сингулярность — это возвращение к себе в смысле этой самой онтологической «неудачи» (а не к «божественному всеединству», как думают иные ее адепты; и это опять хоружевская мысль: самоидентичностью обладают лишь Божественные Ипостаси, тварные существа — просто в силу своей тварности — нет, они могут ей обладать только по причастности к Богу — и нет ничего более далекого от этой причастности чем виртуальные практики, вроде нейросвязи). Здесь как раз и видно, что единственная альтернатива — это не миф возвращения к себе в смысле эссенциализма («подлинной человеческой природы», «самости»), а в смысле синергийно-антропологическом: человек есть бессущностный ансамбль размыканий, контральтернатива Сингулярности которого — онтологическая трансформация. Наша подлинная «идентичность» — «неудача», и она разворачивается не к «подлинно человеческому», а или к Виртуальному или к Онтологическому человеку, то есть или к идентичности самой неудачи, или к Иному Бытию. Если Сингулярность — «субъективная форма капитализма», его анонимной системы господства, то в синергийно-антропологическом ключе можно сказать, что альтернатива или в социалистической трансформации общества, или его увековечивании капитализма в Сингулярности (ибо общество есть тоже бессущностный ансамбль энергий, имманентно несбалансированный). И если комплекс капитализм/наука уничтожает мир как гармонию, заменяя его «Реальным беспорядка», то это все же — освобождение от космоса, выявление исихастской альтернативы (не «святой данности космоса», а его преображения).

Вопрос совместного опыта мышления, по Жижеку, есть вопрос о мысли без языка: какую роль играет язык в мысли? Язык — решение воли актуализировать мысль, без него — нет меня; мы мыслим словами — мысль структурирована как язык; без опосредования единым для всех языком мысль — просто хаос; язык есть общий языковой космос и каждое слово и мысль отсылает к нему: странным образом если убрать язык, то в совместном мышлении (а коли оно совместно, там убрано опосредование языком) мы потеряем общую совместность. Проблема в том, что технически осуществимо передать нейронную «карту» одного мозга другому, но не разрушит ли это сам «опыт» как таковой, сам горизонт сознания, несводимость сознания к своему содержанию? Замкнутость сознания через язык создает возможность социума — и с их удалением не будет социума, опыта и пр.; мы не знаем опыта мысли без языка, и априори невозможно утверждать, что она возможна.

Сингулярность обещает абсолютно адекватную, полную передачу внутреннего. Речь же неспособна выразить внутреннее, но именно эта неудача свидетельствует о чем-то большем — как сбивчивость и нелепость признания в любви (неудача этого признания) свидетельствует как раз о подлинности любви: язык свидетельствует о Реальном как эффект неудачи мышления выразить Реальное. Может ли нейросвязь передать эффекты этой неудачи? Как нейросвязь передаст игру умолчаний — в том числе с самим собой?

Машина, предполагает Жижек, может регистрировать малейшие нюансы переживаний, но не Реальную Вещь (термин лаканианского психоанализа, такой псевдоним Бога), которая определяет их и которой нет: бессвязность опыта доступна машине, но не то невозможное, что определяет его. Иначе: процесс ухаживания весь есть череда уловок, игр, кокетства, умолчаний; весь основан на языковой стене — если она рухнет, как в подключенном мозге, то не будет и этого процесса. Просто-напросто условием нашего опыта является невозможность его непосредственно передать — только через посредство языка (спецификум ухаживания в том, что конструирующее его желание секса не проговаривается, а проговаривается всякая не относящаяся к делу ерунда вроде фильмов, еды, шуток и пр. болтовни: только зазор и обеспечивает процесс; а коли в Сингулярности передаются все переживания, то этот зазор просто невозможно в ней воспроизвести — а именно этот зазор дарует то специфическое удовольствие от свидания, кое к сексу несводимо). Быть субъектом — стыдиться, скрывать, умалчивать, не открываться: это уничтожается в Сингулярности, ибо просто там невозможно. Сингулярность, схлопывая дистанцию между реальностью и сознанием, уничтожает субъекта, поскольку такие вещи, как мечты, проекты, воображение, зиждутся на этой дистанции, невозможны без нее.

Но никогда не стоит забывать, настаивает Жижек, что нейросвязь — всего лишь бессубъектная машина: для участников Сингулярности она сливается с Символическим Другим — и эту иллюзию надо развеять; машина — не бог, не другой (следовательно, не Антихрист). Нейросвязь — машина и будучи машиной — не Большой Другой (ибо он — элемент психики субъекта), но разве смысл не в том, что машина, уничтожая психику, уничтожает и Большого Другого? Так и не очень понятно в итоге, как мыслит Жижек социальную природу Сингулярности — как высшее проявление капитализма, ее слом, нечто третье? Если коммунизм всегда мыслился как борьба с отчуждением, то Жижек — именно как коммунист — парадоксально утверждает, что в Сингулярности надо сохранить как раз отчуждение, которое оно поглощает: Сингулярность — монструозное совмещение уничтожения отчуждения и при этом поглощение человека, такой антикоммунизм. В этой связи Жижек проводит различие между плохой и хорошей сублимацией. Плохая сублимация — паразитация бесконечного на конечном (все преходяще, все — лишь моменты Вещи: буддизм, капитал, Сингулярность), а хорошая сублимация — паразитизм конечного на бесконечном (как в любви: конечный человек возводится в статус Вещи; христианство). Капитал эксплуатирует рабочего; коммунизм — наоборот, но и сложнее: бесконечное производство, как в капитализме, но ради бесконечного развития субъекта.

Эсхатологические аспекты Сингулярности

Казалось бы, после всего сказанного остается думать, что от субъекта в Сингулярности ничего не останется. Жижек предполагает, что таки останется чистая негативная субъективность. Субъект сохранится как чистая точка негативности, нетождества со своей внутренней жизнью, полностью растворенной в Сингулярности (и таким образом субъект обнаружит свою глубинную суть несводимости на свою природу и свои содержания). Субъект будет расщеплен внутри себя: на точку несводимости к своим содержаниям и сами содержания, растворенные в Сингулярности.

В Сингулярности, по предположению Жижека, субъект сохранит минимальную дистанцию с коллективной мыслью — и это будет противоречием, рождающим новые страдания и новые надежды. Если субъект есть, как часто думают, «внутренняя жизнь», то он будет уничтожен в Сингулярности. Если же субъект — несводимость к своим содержаниям, то он в Сингулярности впервые предстанет в чистом виде: вот третья позиция между гипотезой Homo Deus и гипотезой Антихриста — в Сингулярности сохранится нулевой уровень субъективности (и осторожно в скобках спросим: разве это жижековское описание Сингулярности не совпадает с Троицей: общая коллективная жизнь и формально, но не содержательно от нее отличные ипостаси? В таком случае Сингулярность — таки «обожение», причем наихристианнейшее, по образцу Троицы: общая жизнь при несводимости Лиц на нее; Жижек говорит, что субъект не будет воспринимать коллективную мысль как свою — а почему? — если он прав, то тогда различие с Троицей в этом). Утрата утраты, таким образом, обещает нечто, что мы не можем себе представить, но не Конец истории. Подобно марксистскому рассуждению: если вся история была борьбой классов, то коммунизм будет радикальной борьбой, новым сильнейшим противоречием, началом истории по-настоящему, а не Концом.

Гипотеза Жижека: в Сингулярности уцелеет пустой субъект. То, что сохранится, — не «человечность», а сама форма субъективности (и опять: это-то и будет реализацией синергийной антропологии Хоружего: не будет человека как природы, будет только «перспектива субъектности», «субъектность без субъекта», останется только «след субъекта» — в таких выражениях Хоружий описывал основоустройство человека). Сингулярность, растворяя в себе внутреннюю жизнь, оставляя не-человеческого картезианского субъекта как самоотносящуюся негативность, не уничтожает, таким образом, а проясняет нашу подлинную природу. Правильный вопрос в таком случае не в Постчеловеке, а в новой форме субъективности, выявляющей ключевое измерение субъективности, до сих пор затемненное. Будет уничтожена «личность», а не субъект.

Заканчивает Жижек на следующей мысли: Сингулярность будет, но выиграет тот, кто не подключится к ней.

В любом случае все это не снимает необходимости наукотехнического снятия природной определенности человека: даже если мы не выберем Сингулярность, принципиально то, что мы даже и тогда будем находиться в выборе собственной природы и субъект наконец-то сам будет определять свою природу (даже если выберет остаться при нынешней!).

В предыдущем тексте мы сформулировали нечто вроде «оптимистического тезиса» наукотехники, в этом — пессимистический антитезис. Требуется, следовательно, какой-то синтез. Жижек помимо прочего много рассуждает о апокалиптике, уподобляя Сингулярность апокалиптическим событиям, которые обязательно будут, но мы не знаем, какими они будут. Вспомни нашу старую мысль об эсхатологической суперпозиции: да, Апокалипсис будет, к нему ведет история, но вся его специфика как раз в том, что он одновременно будет и временем Антихриста, и временем Парусии, максимального торжества зла и максимального торжества добра — максимальной полнотой истории, тем самым будет временем полноты свободы (что теологически требуется для финального выбора между Христом и Антихристом). Наукотехника так или иначе ведет к этой максимальной свободе, к этой эсхатологической суперпозиции. Жижек и Хоружий, грубо говоря, намечают негативный наукотехнический сценарий эсхатологии, но мыслим ведь и позитивный: вся суть в том, что в силу эсхатологической суперпозиции сбудутся оба — и оба суть реализации христианской сути истории.

Жижек, повторим, рассматривает только один аспект Технологической Сингулярности — нейросвязь, но их превеликое множество, из коего нам многое сейчас просто не видно, непредставимо. Априори невозможно утверждать, что все они ведут к редукции или вовсе к уничтожению человека. Не впадая в фантастику, уже сейчас можно уверенно говорить, что технологический прогресс создаст общество, где не будет условий эксплуатации человека человеком — при сохранении во всей полноте человека. Впадая в фантастику, но, однако, тоже с уверенностью можно говорить, что иные аспекты Сингулярности таки ведут к такой аутотрансформации человека, коя только выявит человечность человека, его христианское предназначение. Сингулярность, таким образом, — поле альтернатив, выбора, борьбы. Известно нам действительно только то, что она произойдет, — но как произойдет, с какими последствиями — это решит грядущая борьба. Следовательно, можно ли считать линию Онтологический → Безграничный → Онтический → Виртуальный Человек эволюцией или инволюцией: это нам еще неясно, как и окончательные судьбы модерна. Как пишет Жижек, только постфактум результат истории ретроактивно определит необходимость движения истории к тому или иному результату. Пророчества Жижека и Хоружего об ужасных последствиях Сингулярности, подобно пророчеству Ионы, могут их предотвратить; пророчество о благих последствиях Сингулярности — подобно другим библейским пророчествам — намечая их как цели, может реализовать их; вариантов здесь много. Нужно бороться — а для этого нужно ясно продумать, за что и с чем, — продумать для начала саму возможность и необходимость борьбы.