на наш Телеграм
Идут подготовительные недели к Великому посту, а значит, мы снова начинаем статейный цикл, как делаем это каждый год. Великий пост возник как период научения христианской вере перед Крещением, стало быть, нет лучше времени, чтобы подумать по-христиански.
Когда-то мы начали такой же цикл с рецензии на сериал «Молодой Папа» Паоло Соррентино, в этом начнем с его продолжения — «Нового Папы». Внимание, спойлеры!
«Молодой Папа», «Новый Папа»
«Молодой Папа» был чудесно продуманной историей. В начале Пий XIII показан как жесткий фундаменталист и атеист, по мере разворачивания сюжета он изживает свой фундаментализм и оказывается святым чудотворцем. Фундаментализм и атеизм — два лика современной богооставленности, но эту богооставленность можно преодолеть вплоть до настоящей святости и чудотворения. Но не только этим понравился нам «Молодой Папа». С художественной точки зрения он был блестящим набором постмодернистских приемов, но с тем, чтобы по мере развития религиозно-философской мысли преобразиться в классическую осмысленную красоту.
«Новый Папа» еще более постмодерничен: набор клипов, красивых картинок, гротеск, почти кукольный театр, ватиканские интер- и экстерьеры и современная визуальность; религиозная эстетика, смешанная с эстетикой рейва, религиозно-философская проблематика, смешанная с медийным хайпом; эротически сценки
перемежающиеся с отчасти пафосными, отчасти сентиментальными речами; трагедия, смешанная с фарсом; в общем, монастырь, смешанный с борделем. Чтобы претворить такой постмодернистский набор в осмысленную красоту, нужна была бы превозмогающая его религиозно-философская мысль. А ее нет, есть набор глупостей: в конце «Молодого Папы» Пий умирает, в «Новом Папе» он воскресает, а в конце снова умирает, на его место выбирают нелепого шута Франциска II, которого быстро убивают ватиканские интриганы (а как выясняется, его «чудесно» убивает Пий). На его место выбирает Иоанна-Павла III, который оказывается наркоманом; он встречается с Шэрон Стоун — та дарит ему свою туфлю, и с Мэрилином Мэнсоном; Пий воскресает как всезнающий святой чудотворец, но решает остаться в тени, пусть правит Иоанн-Павел; но нет, Пий ошибается и раскаивается в своей самоуверенности, но править будет он, а Иоанн-Павел уезжает домой со своей подружкой, но ведь Пий умирает, в конце выберут ещё нового Папу, хотя Иоанн-Павел жив и пр. и пр. И проблема даже не в том, что это гротеск; гротеск — нормальный художественный ход, и он удачно работал в первых сериях. Главное в том, что все это действительно глупо, нелепо, непродуманно.
И все же «Новый Папа» содержит в себе ряд интересных тем и, так или иначе, разворачивает их. Все же во многих отношениях он и чисто художественно прекрасен, как минимум интересен. Нашей задачей будет извлечь важнейшие темы «Нового Папы» и понять причину его неудачи: деконструируем сериал.
Деконструкция
Деконструкция необходима всякому тексту, ибо язык несводим к мышлению: это, помимо прочего, условие возможности искусства. В языке есть несводимый к мышлению избыток метафоричности, игры смыслов, проявлений неартикулированных желаний, неконтролируемых отсылок, искажений и пр. Все это означает ту банальную истину, что всякий текст несводим к своему прямому, артикулированному смыслу; всегда есть еще какой-то смысл. Деконструкция есть схватывание этого дополнительного смысла. Понятным образом, суть текста не в его прямом высказывании: один и тот же сюжет Толстой, Достоевский и Боборыкин передадут совершенно по разному, весь интерес в этом «по разному».
Лаканиански это можно выразить так. Реальное это то, что не схвачено Символическим. Всякий текст пытается что-то символизировать, артикулировать; это всегда удается не полностью. Всякий текст «содержит» свое Реальное, которое он не смог схватить: деконструкция выявляет то Реальное, которое не смог символизировать текст.
Деконструировать не значит разоблачить, а значит разобрать видимость рациональности, законченности, целостности текста и собрать то Реальное, что не смогло войти в целостность, законченность, рациональность текста (и парадоксально вошло в него как его нехватка).
Деконструкция есть психоанализ текста: Символическое (сознание) не может символизировать все; несимволизируемое вытесняется (бессознательное, Реальное). Не на основе прямо выраженных высказываний, заявленной логики и пр., но на оговорках, метафорах, играх и отражениях смыслов, на тайной логике мы собираем бессознательное текста.
Деконструкция — разборка-пересборка текста. Выделить явный тезис, разрушить его в антитезисе, восстановить с учетом предыдущего в синтезе. «Я тебя понял» — говорит некто, и смысл его высказывания прозрачен: конструкция. Но мы можем обратить внимание на холодный, еле скрывающий ярость тон этого высказывания, уничтожающий его заявленный смысл: деструкция. Выявив явный и неявный смыслы высказывания, мы можем восстановить полноту высказывания «я в бешенстве, давай прекратим разговор»: деконструкция. Так, анализируя речь невротика, мы определим его невроз, анализируя метафоры и неявные связи в тексте, мы найдем «невроз» текста.
Реальное есть то, что не удалось символизировать Символическому; вытесненное, бессознательное, зияние. Тем самым вытесненное является тайным центром, черной дырой Символического, искривляющее его своей гравитацией. Собрав эти искривления, мы сможем описать контуры черной дыры, неосознаваемую причину создания текста.
Приведем пример из Деррида, создателя деконструктивизма. Деррида деконструирует марксизм. Марксизм есть ясный, рациональный, научный, доказательный дискурс. Деррида, однако, обращает внимание на частотность метафор призраков, духов в текстах Маркса. Какое вытеснение симптоматизируют эти метафоры? Разбирая их, их функцию в текстах Маркса и т. д., Деррида вскрывает Реальное текстов Маркса: мессианизм, Справедливость, Обещание Грядущего, Гостеприимство к Другому. Реальное, вытесненное, бессознательное марксистской философии — библейское послание о Грядущем Мессианском Царстве, а мессианская Справедливость есть недеконструируемое условие всякой деконструкции. Вот что в тайне, на темной глубине желания оживотворяет мысль Маркса. В недавней лекции Андрея Десницкого и Аси Штейн была высказана мысль, что Евангелие есть не что иное, как деконструкция: скажем, когда Христу провокативно задают вопрос о подати кесарю, Он совершает с ним как раз операцию деконструкции. Если мы посмотрим на ответы Спасителя, Его учение в общем, то все это можно было бы описать как работу деконструкции мирских, грешных текстов.
Удачно созданные произведения знают о своем тайном центре и красиво строят себя вокруг него (и только Воображаемому — упомянем последний элемент лаканианской триады — кажется, что Символическое и Реальное тождественны, что зияния, нехватки нет, что все сходится: так лаканиански можно определить идеологию). Скажем, дискурс апофатического богословия не просто понимает, а изначально выстроен вокруг принципиальной невозможности артикулировать свой объект: именно это и создает условия удачной работы апофатического богословия: объект апофатического дискурса совпадает с зиянием апофатического дискурса, Символическое замкнуто на Реальное, Воображаемое не может схлопнуть такой дискурс. Дискурс «Нового Папы» не удачен, он разваливается: безобразное бессмысленное месиво плохо связных образов и фрагментов смысла вместо красивой осмысленной конструкции: буйство Воображаемого. Тем легче понять его составляющие: деструкцию, собственную разборку проводит само произведение своей неудачей; за нами, таким образом, только заключительное движение пересборки.
Нежность
Извращение, истерия, фанатизм — вот проблемы, которыми якобы занимается сериал. Священники-педофилы, сошедшая с ума любовь. Любовная истерия — от нее страдает мир, как считает Иоанн-Павел: ЛГБТ*-тематика, тематика браков священников и пр. Наконец, фанатизм, фундаментализм, терроризм — это тоже сошедшая с ума любовь, но с другого конца: любовь, впадающая в ярость безумия, чтобы прекратить истерию и извращение любви. Однако Бог есть Любовь.
«Бог тебя не любит», — говорят родители Иоанну-Павлу. «Бог меня не любит», — говорит он сам. «Он и меня не любил», — реагирует Пий. «Мы все жалкие, мир отверг нас», — обращается к людям Иоанн-Павел. Он же: «все вызывает отвращение», «я могу быть Папой, потому что знаю, что такое страдание».
Эстер, испытавшая чудо молитвами Пия в прошлом сезоне, в этом становится проституткой: ее все бросили, она не знает, как жить, на проституцию ее склоняет христианин, которого она полюбила. Один из клиентов — священник, который ей «помогал», да не помог. Довольно сюрреалистическая линия связана с работой Эстер проституткой на детей-уродов из семей богачей. Дети-чудовища, их прячут от мира; переспать с ними — почти «святость», как внушают Эстер мать одного из них и сутенер, обвиняя Эстер в фарисействе, когда она не хочет на это идти. Когда же она полюбила одного из своих чудовищных клиентов, ее выгоняют (а она пытается убить мать клиента). Это все цепочка ярких образов нелюбовности мира и вызванной ей любовной истерии (выражения Иоанна-Павла), как и эпизод с монахиней, забеременевшей от беженца, семейная трагедия Пия, педофильские и гомосексуальные эпизоды с клириками и пр. и пр.
Один из самых обаятельных персонажей сериала — кардинал Гутьеррес, изнасилованный в детстве (и одаренный гей-романом в этом сезоне, очевидно, из чисто эстетического удовольствия показать гей-роман кардинала), на вечный вопрос «где же Бог, если детей насилуют» отвечает: «даже если Бога нет, нам надо отчаянно в Него верить». Именно потому, что мир так явственно безлюбовен, нам надо веровать в Бога-Любовь, чтоб не сойти с ума. Только Церковь дарует такую — снимающую комплекс любовной истерии — любовь: любовь-нежность, любовь, берегущую нашу хрупкость (Иоанн-Павел называет себя хрупким, как фарфор). Люди хрупки и драгоценны, как фарфор, нужна Божья любовь-нежность, чтобы сберечь их, не разбить.
Церковь знает такую любовь: «мы жалкие, мир нас отверг, но и мы отвергли мир, мы в Церкви, где нас наконец приняли такими, какие мы есть», «мир отверг поэзию, а христианские добродетели поэтичны: милосердие, скромность, нежность», «Церковь хранит хрупкость». Вот где спасение от любовной истерии.
Так от фундаментализма-атеизма в первом сезоне Пий пришел к любви-святости. Религиозное преодоление любовной истерии предполагает также преодоление любовной истерии в самой религии — преодоление фундаментализма, фанатизма. Кто-то — все думают, что исламисты — совершает теракты против христиан. Оказывается, что совершали их фанатичные последователи Пия: так они любят его, любят до идолопоклонства. Вера в Бога, вера-любовь-нежность должна излечить и яростную любовь к святому чудотворцу, неверно понятому Богу. Вмешательство Пия прекращает теракты: хэппи-энд.
Ну и ладно бы, вот такие идеи, пусть томительно банальные, несет сериал, пусть даже гротескно и сюрреалистично. Проблема в том, что сериал разваливается на глазах в бессмысленное месиво. Что разрушает его?
Бедность
Первый сезон, «Молодой Папа», Пий XIII — раз. Второй сезон, «Новый Папа», Иоанн-Павел III — два. А Папы-то — три! Между сезонами, в первой серии второго сезона — Папа Франциск II. Что за асимметрия Пап и сезонов, что за нарушение структуры?
Франциск — гротескно-нелепый, жалкий шут, которого выбирают в Папы, думая, что им легко управлять. Он, однако, быстро начинает проводить неожиданную политику: «мне важны только две вещи — Бог и бедность, для меня это одно и то же».
Он хочет вернуться к идеалам нищенствующего монашества и первохристианства. Он хочет раздать богатства Церкви нищим. Папа-коммунист, вознамерившийся — как думает курия — разрушить Церковь, а как кажется ему самому — возродить ее. Его убивают, конечно, очень быстро. И когда нам кажется, что убили его сильные мира сего (из Церкви и за ее пределами), — это логично. Менее логичным все оказывается, когда мы узнаем, что его чудодейственно убил Пий. Но эта нелепость теряется в сравнении с тем, как нелепо показан сам Франциск, его короткое правление, его приближенные и т. д. С той нелепостью, зачем нам вообще показали эту историю. Но сквозь море нелепости и гротеска можно разобрать и другие подобные линии.
Иоанн-Павел будет уже совсем не коммунистом. Он вообще сдаст Церковь на откуп кучки извращенцев-коррупционеров из-за шантажа. В конце их победоносно разоблачат. Другая линия: во многом комедийно показанная забастовка монахинь, де-факто прислуги Ватикана. Линия Эстер во многом тоже понятным образом социальна, скажем, ее крестный путь бедности и проституции начинается с эпизода, где она за деньги рассказывает журналистам о чуде, свершенном Пием.
Монстры, дети богачей. Иоанн-Павел, наркоман, отчасти виновный в гибели брата, из аристократической, богатой семьи. Больной ребенок врача Пия. Такое ощущение, что Соррентино показывает детей богачей вырожденцами, а детей бедных — здоровыми (ребенок Эстер, ребенок монахини от беженца).
Нам быстро и нелепо-гротескно показывают Папу-коммуниста, чтобы затем тема коммунизма где-то еще проскакивала, и даже часто, — но не была основной, не выстраивалась в конструкцию. В конструкцию Соррентино пытается выстроить темы любовной истерии, извращения и фанатизма. Вот этот «коммунизм» мы и считаем вытесненным «Новым Папой», тем отброшенным, что раздирает его изнутри.
Можно позволить себе показать чудеса, исцеления, воскрешения, можно позволить себе какой угодно гротеск и сюрреализм, какую угодно идейную и художественную смелость, Папу-наркомана, кардиналов геев и педофилов, религиозно-эротические клипы, исламистов, католиков-террористов, можно позволить себе все что угодно, но позволить себе «коммунизм» нельзя, он есть нечто запретное, табуированное. Предмет подлинно извращенный, потаенный, упрятанный в подсознании, дающий знать о себе лишь в симптомах. Коммунизм, революция — и то лишь на секунду, и даже не саму революцию, а только замах на нее — можно показать только как комедию, как фарс, как гротеск. Так, Франциск пускает в Ватикан нищих мигрантов, оказывает Гостеприимство. Нищие мигранты на фоне Ватикана, жест действенного, а не на словах принятия-любви других вызывают чуть ли не шок, реакцию «это надо немедленно прекратить!». Франциск принимает других на деле: травматично, ибо меняет реальность; Иоанн-Павел на словах: комфортно, ибо ничего не меняет. Аналогичным образом в «Игре престолов» можно было нагородить все что угодно, но нельзя было дать победить революционерке Дейенерис. Аналогичным образом культуриндустрия производит тонны конспирологической, фэнтезийной, фантастической, «саморазвивающей» и пр. продукции, но не производит ничего по реальному изменению мира.
Знаменитый анекдот Жижека: «возможна ли колонизация Марса?» — «почему нет, вполне возможна»; «возможно ли достижение бессмертия?» — «теоретически да»; «возможна ли система общедоступного здравоохранения в США?» — «абсолютна невозможна!». Этот анекдот иллюстрирует работу идеологии, в частности «Нового Папы»: да все что угодно возможно, кроме реальных социальных изменений.
«Новый Папа» так много говорит о ЛГБТ*-проблематике, педофилии, терроризме по тем же причинам, почему о них так много говорят медиа: надо заговорить невроз. Яркие привлекающие вещи, отводящие взгляд от истины. Оскорбленные в чувствах ЛГБТ*-люди, женщины, расовые меньшинства, толстые и худые, православные и мусульмане, верующие в Победу или в то, что Вторую мировую начал СССР, верующие в Россию или в Украину, в Израиль или Палестину — все эти оскорбленные, оскорбившиеся, все эти носители истерии, что с ними собственно происходит?
Генеральное противоречие общества — противоречие угнетателей и угнетенных. Все прочие противоречия (угнетения) уже наслаиваются тем или иным образом поверх него. Задача угнетателей проста: отвести взгляд от генерального противоречия на вторичные. А там пусть истерят. «Новый Папа» буквально иллюстрирует этот шулерский жест: Франциск указывает на «Бога и бедность», его сразу убивают, чтобы потом долго показывать ЛГБТ*, педофилию, несчастного Иоанна-Павла и все остальное. Ибо можно сколько угодно топить за ЛГБТ*, или сколько угодно топить за традиционные семейные ценности — это все выгодный системе истерический разговор мимо сути. Самозванство, подмена — ведь эту тему напрямую затрагивает сериал: главный богословский труд Иоанна-Павла написал не он, а его умерший брат; таким же образом Иоанн-Павел занимает место убитого коммуниста Франциска и спящего чудотворца Пия.
В принципе можно было произвести деконструкцию современных «культурных войн», которая показала бы, как гомофобы и ЛГБТ*-активсты, патриоты и «русофобы», советофилы и «советофобы», клерикалы и антиклерикалы, консерваторы и либералы заняты одной работой: вытеснением Реального общественных отношений. Классическая идеология скрывала генеральное противоречие канализацией протеста с угнетателей на ненависть к тем или иным группам вторичных противоречий («ненавидим геев, забываем угнетение»). Современная идеология канализирует протест, не переводя его в ненависть, а меняя объект протеста: не протест против угнетателей, а протест против угнетения тех или иных групп («защищаем геев, забываем угнетение»). Но ход принципиально тот же: перевод взгляда с генерального противоречия на вторичные противоречия.
Франциск хочет произвести революцию в Церкви, это нестерпимо даже на уровне воображения (сериала). Иоанн-Павел желает в сравнении с этим чего-то в сущности мелкого и смешного: разрешения браков для священников. Характерно, что даже и этого сериал себе не позволяет: Церковь спасена от браков священников, ибо Папа не успевает сообщить о своей реформе миру из-за наркотической ломки! Нелепость на нелепости.
Или: Церковью заправляют извращенцы-коррупционеры. Коррупция — разрешенное системой название того в системе, что разрешено считать «неправильным». Разрешено бороться с «неправильной системой» — во имя «правильной системы». Заявления Франциска о Церкви Бедных травматичны, мы не хотим их слышать, Соррентино боится об этом фантазировать, Франциска быстро убивают. Тема коррупции и извращения — успокаивающая, ибо вот они: виновники зла, козлы отпущения, их злодейством можно даже и насладиться, ибо в них сосредоточено зло и тем рационализировано, канализировано в безопасное место. Мы успокаиваем себя: вот плохие ребята, уберем их, все хорошо будет. И их убирают, конечно (в сериале, по крайней мере). Радикальная смена системы — даже мысль об этом травматична. Поразоблачать коррупционеров — да сколько угодно.
И поэтому надо очень много истерически говорить о коррупции, о прочих вторичных противоречиях системы, чтобы не обсуждать саму систему. Между тем это именно система абсолютно безлюбовна, она причиняет нам страдание и невроз, она нас истеризует (точнее: наша невозможность высказать все это). Ибо подлинная любовь, любовь действительная, любовь-действие — та, о которой учит Евангелие: любовь через дарование еды голодным, денег нищим, исцеление больным, свободы узникам и пр. Такой-то любви у нас и нет. Отсутствие такой любви и истеризует нас всех. Ужас в том, что такой любви нет там, где она должна храниться, провозглашаться, воплощаться — в Церкви.
Скажем, в Эстер сосредоточились все темы сериала: она — свидетель чуда, она знает, что Бог есть. Она, однако, в своей «проституции-милосердии» участвует в теме любовной истерии, она же как член террористической группы поклонников Пия участвует в теме религиозного фанатизма. Но дело ведь все в том, что она нищая, и никто ей не помог. «Бог и бедность — для меня это одно и то же»: вот вытесненная тема «Нового Папы», которая могла бы олицетворять Эстер, но вместо этого вовлечена в какие-то нелепости. Ее клиенты — чудовища, скрывающиеся во тьме дети богачей — это, конечно, яркая метафора скрытого, непристойного ужаса системы. А клиповая нелепость «Нового Папы» работает — очевидно, против своего желания, — как метафора распада психики, вытеснившей истину.
Чуть не главный герой сериала — государственный секретарь Ватикана, воплощение бюрократии. На фоне Папы-коммуниста, Папы-наркомана и Папы-чудотворца он воплощает успокаивающий здравый смысл. Он — доброе лицо системы: не волнуйтесь, на самом деле все хорошо, система не так уж и плоха. В первой серии — выборы Папы-коммуниста, в последней в Папы выбирают именно этого бюрократа: хеппи-энд бюрократии, хеппи-энд системы. Мы вздыхаем с облегчением: революции не будет, ничего не изменится, все по прежнему. По прежнему ужасно, но это мелочи.
Причина войн, причина терроризма, причина всех угнетений, причина коррупции, причина проституции и пр. — та же, что причина бедности и вытесненная тема сериала: капитализм, симптомизированный в извращении, истерии и фанатизме. И то, что происходит с «Новым Папой», и все оскорбленные от геев до патриотов — все это симптомы невроза, чья причина вытеснена: отсутствие Справедливости. В нашей любовной истерии нам не хватает не нежности на словах, а социальной любви на деле. Может быть, Эстер «примут такой, какая она есть, с ее идентичностью и пр.» — но что ей, собственно, от этого толку? Ей были нужны деньги на себя и ребенка.
«Новый Папа» содержит все элементы, чтобы показать, как здравое религиозное понимание предполагает здравое социальное понимание и наоборот: Бог-Любовь предполагает дела любви. Но сериал предпочитает показывать что-то другое .
В конце концов, это проблема веры. Верим ли мы в Бога по-настоящему? В такого, каким Он явлен в Евангелии, у Отцов Церкви? Очевидный ответ: нет, не верим, ибо если бы верили, мир был бы совсем другим. Этот «другой мир» — может явиться нам только как нелепый сон, невнятное бормотание бессознательных желаний: клоунский Папа хочет Церкви, живущей по-евангельски, его убивают, мы просыпаемся и забываем нелепый сон, вытесняем истину обратно в глубь бессознательного. Ужасно, невероятно представить себе, чтобы кто-то исполнил Евангелие всерьез, чтобы люди всерьез стали жить по-христиански. Бога нет, коммунизм невозможен. Проблема в том, что мы не верим в Евангелие, или, как сказали бы марксисты, мы более не способны вообразить утопию. Но это одно и то же: «есть только Бог и бедность, что для меня одно и то же» — мессианская Справедливость. Цитата из сериала: «он услышал Слово Божье и решил исполнить его буквально» (о Франциске и его намерении раздать деньги бедным и посадить клириков-грешников), ответ: «Бог погорячился». Бог действительно явно погорячился с Новым Заветом или, скажем, вот с этими и этими святоотеческими наставлениями.
«Вы что, тут про коммунизм, что ли, говорите, про настоящую святость, про Евангелие на деле?» — раздраженно спрашивает кто-то темный и страшный. «Нет-нет, смотри, мы про геев, педофилов, про террористов, все, как ты сказал показывать в медиа; никакого коммунизма, никакого Евангелия».
Нежность и утопия
Закончим на цитате католика Генриха Белля, связующей наши темы:
«Л.: У всех персонажей Ваших романов социалистическое прошлое или социалистическое будущее; это утопия, которая…
Б.: Да, конечно, и никто не отобьет у меня надежду на эту утопию; скажу сейчас только о существующих, практикуемых моделях: все они слишком догматичны и в своем догматизме и в высокомерии своего догматизма, когда всем и каждому предписывается: ты должен быть счастлив, ты не смеешь быть не-счастлив, приняли формы, порожденные временами суровой, фанатичной религиозности. В Новом Завете сокрыта — отважусь произнести эти слова — теология нежности, целительной нежности, которая исцеляет словом, прикосновением руки, — это ведь можно назвать и просто ласковым поглаживанием, поцелуями, совместной трапезой, — все это, по моему ощущению, сегодня абсолютно вытравлено и предано запустению из-за засилия права, я бы так сказал, — из-за засилия римского начала, которое из всего сделало догмы, принципы и катехизисы; этот элемент Нового Завета — нежность — еще и не открыт по-настоящему; все выродилось в запреты, в повелительные окрики; а ведь наверняка есть люди, которых можно было бы исцелить просто голосом, просто интонациями какого-то нужного им голоса, или совместной трапезой. Вот и попробуйте себе представить нечто вроде социалистической нежности».
Смотрите или слушайте лекцию Светланы Панич о «Молодом Папе».
Здесь собраны лекции об «Игре престолов».
Разного рода примеры — книги, лекции — христианского прочтения кино можете посмотреть здесь.
Наши предыдущие великопостные циклы: 2016 г., 2017 г., 2018 г., 2019 г.
*«Международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено на территории РФ.
