на наш Телеграм
В прошлый раз мы рассказывали о патериках. В этот раз — подборка житий святых. О том, как стать святым, расскажет жизнь мученика, отшельника, «матери Пустыни», раскаявшейся блудницы, аскета, плачущего от женской красоты, столпника, юродивого, атеиста, бездомного, беспечного благотворителя, политиков-непротивленцев и других.
На специальной странице мы рассказываем, что такое святость.
Мученичество святого Поликарпа Смирнского
Начало житийной литературы — мученические акты, то есть протоколы допросов христианских мучеников.Поликарп — ставленник апостолов на кафедре Смирны, товарищ Папия и Игнатия Богоносца, учитель Иринея Лионского. Игнатий в своем Послании пишет Поликарпу Смирнскому: «как кормчим нужны ветры или застигнутым бурей — пристань, так настоящему времени нужен ты — для того, чтобы достигнуть Бога».
По словам блаженного Иеронима, после смерти апостола Иоанна Богослова Поликарп стал главой всего малоазийского христианства, что и послужило причиной его мученической смерти: толпы язычников кричали Поликарпу: «вот учитель Азии и отец христиан». Поликарп был сожжён заживо.
Житие «отца монашества», написанное Афанасием Великим — не просто образцовое житие подвижника, но и цельная философия подвижничества как такового. «Житие Антония» станет образцом для подобной литературы.
Антоний Великий вырос в благочестивой коптской семье. Однажды в храме он услышал слова Христа о духовном совершенстве, обращенные к богатому юноше: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое, и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мною» (Мф 19. 21) — и поступил, как было сказано: отдал жителям своей деревни доставшийся ему по наследству земельный надел, продал свое имущество и раздал деньги нищим, оставив небольшую часть для сестры.
Услышав в храме заповедь Спасителя не заботиться о завтрашнем дне (Мф 6. 34), Антоний Великий раздал и оставшееся имущество, определил сестру на воспитание к «известным и верным девам», а сам начал вести монашеский образ жизни недалеко своего села.
Сначала Антоний Великий учится у неких «ревнителей» — христианских аскетов, живших в Египте до Антония (поэтому Антония Великого нельзя считать в строгом смысле основателем монашества). Затем он переселился в гробницу, где произошла его знаменитая борьба с демонами. В конце концов бесов разогнал Господь, и между Ним и Антонием Великим происходит примечательная беседа: «Где был Ты? Почему не явился вначале — прекратить мои мучения?» — спрашивает Антоний, и слышит в ответ: «Здесь пребывал Я, Антоний, но ждал, желая видеть твое ратоборство».
Следующие двадцать лет Антоний Великий провел в затворе. Однако его слава росла и постепенно на горе Писпир вокруг Антония Великого образовалась целая колония анахоретов. Антоний дважды посетил Александрию: во время гонений язычников и ариан. Антоний Великий также посещал Нитрию (крупный монашеский центр) и основал там Келлии.
Антоний Великий, конечно, не был хронологически первым христианским монахом, но именно он стал образцом для последующих аскетов и послужил как бы катализатором расцвета египетского монашества.
Житие и наставления Синклитикии Александрийской
Одно из самых авторитетных святоотеческих творений, особо интересное тем, что описывает женскую святость. Синклитикия — основательница женского киновитства. Выражение «матери пустыни» сейчас звучит непривычно. Однако «Изречениях отцов-пустынников» наряду с поучениями 127 духовных отцов приводятся изречения трех «амм», то есть духовных матерей: Феодоры, Сары и Синклитикии. Эти «аммы», хотя и в меньшинстве, стоят в одном ряду с великими аввами Антонием, Арсением и Пименом.
«Житие преподобныя матери нашея Марии Египетския», написанное свт. Софронием Иерусалимским — один из центральных текстов святоотеческой письменности. Жизнь Марии Египетской, раскаявшейся блудницы, стала образцом покаяния для всех христиан. Не зря целая неделя Великого поста посвящена именно ей.
Приведем небольшой кусочек из Жития — поворотный момент, когда Мария понимает, что ее грехи мешают ей прийти к Богу:
«Снова смешалась я с иными входящими в церковь, и усиливалась войти, но все труды мои были напрасны. И снова, как только нога моя грешная коснется церковного порога, церковь всех примет, никому не возбраняя, меня же одну, окаянную, не принимает! Как воинство, на то поставленное, чтобы заграждать вход, так снова и снова мне запрещала войти некая внезапная сила, и опять я оказывалась в притворе. Так пострадав трижды и четырежды, и все без успеха, изнемогла я, и все не могла присоединиться к входящим. К тому же и тело мое все болело от угнетающих меня людей, меж которых я теснилась, стараясь проникнуть в церковь.
В стыде и отчаянии отступила я, наконец, и стала в одном из углов притвора церковного, и едва несколько пришла в чувство, поняв, какая вина возбраняет мне видеть Животворящее Древо Креста Господня!
Ибо коснулся очам сердца моего свет разума спасительного, заповедь Господня светлая, просвещающая душевные очи, показующая мне, что тина моих дел возбраняет мне вход в церковь! Тогда начала я плакаться и рыдать, и бить в перси, износя воздыхания из глубины сердца».
Пелагея была блудницей и раскаялась после встречи со святым Нонном (кстати, он был устроителем первого лазарета). Прекрасно начало этой истории — Нонн плачет от красоты Пелагеи:
«В один из тех дней епископы, сидя все вместе в преддверье церкви, стали просить владыку Нонна наставить их своим словом. В то время как Святой Дух говорил его устами во благо и спасение всех слушающих, вот проезжает мимо первая из антиохийских танцовщиц. Она сидела на иноходце, красуясь пышным своим нарядом, так что всюду сверкало на ней только золото, жемчуга и драгоценные каменья, а нагота ног была украшена перлами. Пышная толпа слуг и служанок в дорогих одеждах и золотых ожерельях сопровождала ее; одни бежали впереди, другие шли следом. Особенно суетный люд не мог досыта налюбоваться ее нарядом и украшениями. Миновав нас, она наполнила воздух благовонием мускуса и мирры.
Когда сонм святых епископов увидел, что женщина едет с открытым лицом столь бесстыдно, что покрывало у нее наброшено на плечи, а не на голову, все они отвратили от нее взор, как от великой скверны.
А Божий святой Нонн не сводил с женщины мысленных своих очей и, после того как она удалилась, повернулся и следил за ней. И, склонив лицо свое к коленам, всю грудь омочил слезами, и, громко застонав, говорит сидящим рядом епископам: “Вас не услаждает ее красота?”.
Они хранили молчание и не ответили. И снова, склонив лицо свое к коленам, Нонн громко застенал, и, бия себя в грудь, всю свою власяницу омочил слезами. Потом поднял голову и говорит епископам: “Подлинно не услаждает? А я весьма сильно услажден и возлюбил красоту ее, потому что Бог поставит эту женщину в грозный час судить нас и епископство наше. Как вы думаете, возлюбленные, сколько времени она мылась в спальне, наряжалась, прихорашивалась и с какой любовью к красоте гляделась в зеркало, чтобы достигнуть своей цели и явиться возлюбленным красивой? И это она делала, чтобы понравиться людям, которые сегодня живы, а завтра уж нет. А мы, имеющие в Небесах брачный чертог, вечный и не преходящий во веки, имеющие Жениха бессмертного, бессмертие дарующего украшенным Его заповедями, имеющие богатое Небесное приданое, которого нельзя себе и представить, “не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим его”, да что говорить? Разве в уповании вечно созерцать божественный лик и неизреченную красоту мы не наряжаемся, не смываем грязь с нашей жалкой души, а оставляем ее в небрежении?”».
«Странное и дивное» житие первого столпника. Столпничество — парадоксальный подвиг. Это предел аскезы, крайнее умервщление плоти — его описания в житии Симеона почти чудовищны.
С другой стороны, на своем столпе Симеона находится в центре мира, к нему ходят тысячи людей, он разрешает церковные споры, пишет «на равных» сановиникам и императору.
Огонь Пустыни здесь словно достиг вершины и возвращается обратно в мир.
Житие Симеона (VI в.), вместе с житием Андрея Юродивого — два главных жития юродивых вообще. Житие Симеона Юродивого ценно не просто как первое полноценное описание юродства — они были и до Симеона, да и многие деяния ветхозаветных пророков без натяжки можно назвать юродством.
Но это — самое радикальное: сексуальная провокативность, публичная дефекация, «кощунства» на Литургии и т. д. Зачем все это — читайте в нашей подборке о юродивых и юродстве.
Уникальный памятник житийной литературы X-XI вв. (хотя действие разворачивается в IV в.). Это житие было весьма популярным в «народном» Православии Средних веков. Сюжет типичный: раскаявшийся грешник становится святым. Но интерес в том, как это описано.
Нифонт родом из хорошей семьи. В детстве он благочестив, а в юности погрузился в грех. Поворотным моментом, «дном» стал момент, когда друг «не узнал его» из-за «страшного лица» — и такие же страшные и угрюмые лица видит Нифонт у бесов.
Так начинается покаяние — путь из мира насилия в мир свободы и кротости. Молитва освобождает Нифонта от бесовской злобы, а бесы укоряют своего князя: «Смотри, как имя Иисусово прославляется теми, которых мы когда-то держали в своей власти, — где же наша сила? Ее одолели, и царство наше разрушилось».
Величайшее из множества его испытаний — сомнение в бытии Бога. Дьявол говорит: «Ты заблуждаешься, Нифонт, Бога нет, ибо где Он?», «Что ты говоришь: есть ли Христос? Нет Христа: я один всем владею и царствую над всем, кто тебе сказал, что есть Бог или Христос?».
При анализе «Жития» обращают на себя внимание темы насилия, власти и тела. Этот мир и ад описываются как система насилия, крайне сгущенной телесности, переживающей жестокость и унижение. Для примера вот такой страшный в своей обыденности эпизод: «Блаженный Нифонт увидел, как бесы влекли душу в ад. Это была душа одного раба, которого господин изнурял голодом и бил; он не стерпел такого мучения, и, по наущению беса, взял веревку и удавился». И так на протяжении всей книги: бесы тащат грешников, зацепив их сердца веревкой, — а те даже не понимают, что происходит; бесы борются с Нифонтом, бросая его в колодец, колотят, пугают и пр.
И ад в «Житии» построен как жестокая система подчинения и насилия: бесам «нет пользы» от гибели души, но их «князья, узнав, что они не борются с людьми, жестоко бьют их».
Тема насилия развивается в логике, которую можно было бы назвать логикой Креста — «смертью смерть». Блаженный обращает насилие против себя самого: бичует себя столь сильно, что от него отделяются «куски тела», приговаривает себя к сорока ударам по лицу за празднословие и осуждение наносит сорок ударов себе по лицу. Эта амбивалентность достигает пика в видении Евхаристии: ангел «заколол прекрасного отрока и выпустил кровь в св. чашу». Но после совершения Таинства «отрок вдруг опять оказался целым». Таким видит мир святой Нифонт.
В русле сомнений Нифонта о Боге и вере приведем примечательный эпизод. Нифонт спрашивает ангела: «Отчего же ты не накажешь [грешного человека, хранить которого «приставлен» ангел], чтобы он отстал от греха? Я не имею возможности, — отвечал ангел, — приблизиться к нему, так как с тех пор, как он начал грешить, он раб бесов, и я не имею над ним власти: ибо Бог сотворил человека со свободной волей и показал ему узкий путь и широкий, чтобы он ходил, по какому хочет».
Итак, наказывают бесы — а ангел не может наказывать. Потому что наказание не ведет к Богу — человек свободен. И потому спасение человека — в свободе, его собственной и Божбей: «нет греха, превышающего человеколюбие Божие». Так в финале «Жития» мрачное лицо Нифонта-грешника сменяется «светлым как солнце» лицом Нифонта-святого:
«У него всегда было веселое и светлое лицо, так что некоторые недоумевали и говорили: — Что это значит, столько лет он ходил угрюмый, а теперь радуется и весел? У святого же явилось мужество против бесов, насмехаясь над ними, он говорил: — Где те, кто утверждали, что нет Бога?»
Вот как писал об этом святом филолог и богослов Сергей Аверинцев: «Единственный, нежно любимый сын богатой супружеской четы, который в ночь своей свадьбы бежит от мирского счастья, добирается кораблем до Малой Азии, откуда пешим странником идет в святой сирийский город Эдессу, где ведет жизнь нищего,- а затем, изменившись до полной неузнаваемости, возвращается на родину и живет при отеческом доме как подкармливаемый из милости бродяга, в лохмотьях и язвах.
Особенно прочувствованно легенда рисует, как над грязным попрошайкой глумятся слуги, между тем как родители и нетронутая молодая жена томятся по нему, воображая, будто он далеко. Только после его смерти благодаря чуду обнаруживается, кем он был, словно для того, чтобы сердечная растрава его близких могла достигнуть окончательной полноты. Семья святого (надо сказать, изображенная с полным сочувствием) наделяется всеми атрибутами знатности и богатства, да еще в сказочном гиперболизированном виде; но эта роскошь оказывается ненужной, над ней можно разве что горько посмеяться и покачать головой, и в этом вся суть. Изобильный дом — полная чаша, почет и знатность, вообще благополучие хотя бы и праведных богачей неистинны; и только бедный странник, терзая близких и себя же самого, живя в скудости и поругании, тем самым живет в истине, погружен в стихию истины, как рыба в воду».
Житие, показающее некое «радикальное» милосердие, великолепную беспечность святости. Приведем примечательный диалог Филарета и его жены:
«Жена Филарета в печали души своей воскликнула: “Горе” — и, сорвав головную повязку, стала рвать волосы и в сердечной тоске подошла к мужу и закричала с плачем, называя его потатчиком лентяев, ленивцем, медносердым, безжалостным и бессердечным; она добавила и такие слова: “Да, тебе не жаль меня, несчастную, пожалел хотя бы детей. Как им жить? Но ты — тверже камня, и у тебя нет сердца: чтобы увильнуть от работы и полеживать в тени, ты отдал вола, а не Бога ради”.
Филарет же кротко сносил упреки жены и, ничего не отвечая, улыбался, чтобы не поддаться гневу и не погубить своего добродеяния. Таков был этот пречудный муж, что не только неустанно пекся о нуждающихся, но, исполненный скромности и смирения, присоединил к этим двум добродетелям еще и благотворительство.
Хотя жена долго бранила его в печали души своей, он по кротости ответил ей только: “Богат Господь, и я слышу слова его: „Взгляните на птиц небесных — они не сеют, не жнут, не собирают в житницу, и Отец наш Небесный питает их».
Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу
Самое популярное на Руси, и безусловно лучшее с литературной точки зрения произведение о страстотерпцах Борисе и Глебе.
Святые Борис и Глеб, первые русские святые (князей Владимира и Ольгу стали почитать намного позднее), освятившие начало христианства на Руси, были сыновьями крестителя Руси Владимира. Они отказались участвовать в жестоких братоубийственных «играх престолов» и предпочли умереть.
Сейчас может удивить их «пассивность в политической борьбе»: почему они не «сопротивлялись злу силой»? Но такова вера Христова — христианину должно отречься мира. И наши предки в подвиге Бориса и Глеба нашли для себя непосредственный пример этого отречения. И несмотря на все дальнейшие «компромиссы» русской Церкви он всегда светил русским христианам как пример — или как укор: характерный радикализм первых христиан — ведь Борис и Глеб как раз «первые христиане» , «первое христианское поколение» для Руси.
Этот же подлинно христианский радикализм свойственен и отцу князей-страстотерпцев — Владимиру с его попытками евангелизировать всю общественную жизнь по образцу общины, описанной в книге Деяний, которого лишь епископы (достаточно традиционные, чтобы не быть «радикалами») отговорили от отмены смертной казни.
На Руси Бориса и Глеба чтили без всякой официальной канонизации. В Константинополе не понимали этого подвига и сдались лишь после долгого давления русских. Так появился особый чин «страстотерпцев» — не мучеников за Христа, а праведников, принявших на себя вольное и невинное страдание.
Характерно, что князья Борис и Глеб не были какими-то «мироотрицателями»: «Сказание и страдание и похвала» как раз показывает их жизнелюбие, молодость, нежелание умирать — но не ценой братоубийства, не ценой участия в политических играх…
Уникальный случай — житие святой, написанное её сыном. Шедевр древнерусской словесности и первая биография русской женщины. Житие важно своим превосходным описанием святости — и святости мирянской, женской.
Прп. Авраамий — юродивый, яркий проповедник, человек высокой культуры, иконописец, аскет и, как это часто бывает, жертва гонения, учиненного духовенством. Ему запретили совершать литургию и выслали из города.
Житие Авраамия Смоленского состоит из трех частей: предисловия, жизнеописания Авраамия и послесловия, которое, в свою очередь, содержит три логически связанные части: похвалу Авраамию, молитву к Богородице и «заступление граду». Помимо прекрасного примера святости, «Житие» — прекрасная литература сама по себе и интересное свидетельство культурного взлета в Смоленске XII века.
Будучи учеником преподобного Сергия, Епифаний Премудрый начал собирать материалы через год после его смерти, а закончил труд около 1417—1418 годов, через 26 лет по смерти Сергия.
Гергий Федотов так характеризует «Житие преподобного Сергия»: «бессильный в изображении духовной жизни святого, биограф дал точный бытовой портрет, сквозь который проступает внутренний незримый свет».
Н. Ф. Дробленкова пишет о литературной составляющей жития: «С присущей Епифанию тщательностью он писал его на основании подобранных им в течение 20 лет документальных данных, сделанных им записей («свитков» «запаса ради»), своих воспоминаний и рассказов очевидцев. Владея святоотеческой литературой, библейскими книгами, византийскими и русскими агиографическими сочинениями, историческими и иными материалами (среди источников Ж. исследователи называют жития Антония Великого, Феодора Эдесского, Николая Мирликийского и др.) и органически усвоив традиции южнославянской и русской агиографии, Епифаний мастерски применил в Ж. риторически изощренный стиль «плетения словес», с присущими ему цепочками разнообразных эпитетов, сравнений, обилием риторических фигур, сочетая при этом стилистическую изысканность с ясностью и динамичностью сюжетного развития и подчас с необычайно простым языком, близким к бытовому разговорному».
Замечательная книга, жанр которой можно определить как «агиографический документальный роман». Во многом уникальный текст, написанный одним святым — священномучеником Серафимом (Чичаговым) о другом святом — прп. Серафиме Саровским, при том что одного Серафима от другого отделяло совсем немного.
Сщмч. Серафим был одним из главных участников канонизации саровского чудотворца. В конце книги мы поместили «Житие преподобного Серафима», написанное владыкой как раз к канонизации.
Житие святителя Тихона Задонского
«Житие иже во святых отца нашего Тихона, епископа воронежского, чудотворца всей России» — классическое житие святителя Тихона Задонского, написанное Н. В. Елагиным.
Источниками «Жития» выступили труд Евгения Болховитинова, составившего первое пространное жизнеописание святителя Тихона, записки келейников святителя — Иоанна Ефимова и Василия Чеботарева, статьи в разных периодических изданиях, архивы Св. Синода, устные рассказы жителей Задонска, Воронежа, Ельца и Ливен.
Заключительная часть, посвященная торжествам прославления святителя Тихона, отразила личные впечатления Николая Васильевича Елагина, бывшего непосредственным свидетелем совершавшегося в 1861 году в Задонске.
Полное жизнеописание Игнатия Кавказского
Уникальная книга — биография великого святителя и учителя Церкви, вышедшая из его ближайшего окружения, то есть написанная очевидцами. Данный — полный — тест был опубликован только в конце XX века. Версия, входящая в знаменитый пятитомник сочинений святителя Игнатия — значительно цензурирована, оттуда выпущены места о непростых отношений свт. Игнатия с свт. Филаретом, с Оптинскими старцами, светским и духовными властями.
О. Сергий Гаккель написал небольшую, но очень важную книгу, в которой читатель найдет полное жизнеописание матери Марии (Скобцовой), подвижницы и святой ХХ века, погибшей в нацистских лагерях.
Книга сопровождается поэзией самой матери Марии.
«Жизнь и труды святителя Григория Паламы»
Мировая классика патрологии и богословия, сделавшая эпоху в изучении паламизма и византийского богословия вообще. Без всяких сомнений, любое изучение православного богословия теперь невозможно без этого труда. «Жизнь и труды святителя Григория Паламы» отца Иоанна Мейендорфа — фактически первая монография о Паламе, и несмотря на то что после нее написаны сотни работ о нем, она — до сих пор лучшая.
