![](https://blog.predanie.ru/wp-content/uploads/2021/02/leskov.jpg)
16 февраля исполнилось бы 190 лет Николаю Лескову, уникальному писателю среди классиков русской литературы. Не дворянин, не «интеллигент» (в специфически русском смысле слова), но выходец из духовенства и мещанства, не представитель Петербургской Империи, но представитель Московской Руси, жившей под спудом Петербургской Империи, — Лесков был выразителем именно «Московской Руси», ее жизни, быта, идеалов, веры, правды, грехов, ее света и ее тьмы. Истинно «народный» писатель, как по языку, так и по темам, происхождению, взгляду на мир. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов почти не показывают жизнь духовенства, мещанства, «простого народа», вот этой «Московской Руси», дожившей до бурь XX века. Лесков же показывает, и в этом огромное значение его произведений, помимо их чисто литературных достоинств. Он живописует «святую Русь», но не шаблонную, а живую, настоящую, то есть и грешную Русь.
Лескову очень не повезло: начав писательскую карьеру с обличения нигилистов, он приобрел «реакционную» репутацию, был зачислен в лагерь консерваторов. Но консерватором он не был, и после чего-то вроде «травли» от прогрессистов он подвергается уже царской цензуре.
Вся суть этого недоразумения в следующем. Лесков обличал нигилистов не как движение социально-освободительное, но как движение безнравственное. Разница огромная, и ее не могли понять ни прогрессисты, ни консерваторы. Лесков был против нигилистов, он был христианином и — без всякого противоречия — он был обличителем и жизни, уклада, общества Империи, выразителем христианской социально-освободительной правды. Оппозиция реакция/христианство vs прогрессизм/атеизм на Лескове не работает. Это в Петербургской Империи быть за Империю, быть за реакцию означало и быть как бы «за православие». А быть против Империи, быть за освобождение народа означало быть атеистом. В самом народе, в «Московской Руси» все отнюдь не так обстояло: да она веровала, но и за Империю она отнюдь не стояла. Лесков — писатель христианский, «народный», но потому и антиимперский, освободительный, социально-ангажированный. Ведь правда Руси не в Каткове и Победоносцеве (они «петербургские», имперские авторы), но в Аввакуме, Пугачеве, странниках, правдоискателях, праведниках, без которых не стоит ни один город.
Но, конечно, жесткая привязка Церкви к империи не могла не сказаться на христианском отношении к православию. Как в народе — православном по культуре, по мировоззрению — не все отнюдь были православными (Россия цвела многочисленными народными сектами), так и у Лескова не все гладко с православием. «Христианство и Церковь» — наша тема. Эти два понятия в первой половине творчества Лескова плюс-минус синонимичны. Во второй — они уже чуть ли не антонимы. Народ был, конечно, христианским, что отнюдь не гарантирует «положительного отношения» к Церкви, напротив, христианское видение всех неправд империи необходимо переходит и в видение всех неправд Церкви, империю поддерживающей. Творчество Лескова — глубоко народное — это выражает. Лесков религиозен, «народен», любил самую «плоть», быт народа, духовенства в частности, и он — жесткий критик империи и ее Церкви. Вот и проследим — очень бегло, пунктиром — тексты Лескова на эту тему.
![Христианские легенды. Чертовы куклы](https://ci6.googleusercontent.com/proxy/0vubqFrXD-SLqKKJHA-A4BCR0vFL-FttovFlHNjzWy_Bvnh_xiw-xB8buriomq9DH7h0Y-duDKziMxSz_6SOgkt_l_osHwspfwseEB-744LhL90UGPSP-hg95D6A=s0-d-e1-ft#https://predanie.ru/uploads/media/work/0001/08/thumb_7844_work_middle.jpeg)
Начнем с «Христианских легенд» — цикла рассказов и повестей Лескова, художественного переложения историй из древнерусского Пролога. Лесков из древних житий, сохраняя их христианский дух, делает почти приключенческие истории. Большая редкость: художественная литература о святых. К ним примыкают «Легендарные характеры».
Нередко можно услышать, что христианство «унижает женщину». Лесков в ответ на это обвинение (и, в частности, на обвинение в том, что женщина в православной литературе рассматривается исключительно как «соблазн» для мужчины) решил обратиться к источникам. Он взял одну из самых популярных православных книг в России (популярных с глубокой древности и именно у народа; то есть массовую литературу, такую, которая оказывала наибольшее влияние на сознание и жизнь народа) — «Пролог», собрание житийных историй, патериковых рассказов, притч, святоотеческих наставлений. Оказалось, что «Пролог» имеет в себе тридцать пять женских историй, их которых только две имеют негативный характер.
Лесков, конечно, не исследователь, а писатель. «Легендарные характеры» — одна из частей эпопеи о русских праведниках (здесь, собственно, праведниц), которую Лесков писал всю свою жизнь. По сути, эта книга — нечто вроде «художественного пересказа» женских историй, содержащихся в «Прологе».
![Праведники](https://ci4.googleusercontent.com/proxy/yBX0GT5DMccrPyubi32E9v6HZ7E-lyehVPkME5KSUCnlGIfXLSqedXY5hj-wuMgZME4trMYb9mjJMirP7MVgLiz4q1Oe3Ex_iiXICHFXmiWQx0BJalp2xQXZOutF=s0-d-e1-ft#https://predanie.ru/uploads/media/work/0001/08/thumb_7842_work_middle.jpeg)
«Праведники» — цикл рассказов Лескова, может быть, лучшее его произведение и, может быть, единственное в своем роде во всей русской литературе: рассказы про «простых» святых, «обывателях»-праведниках.
«Как, — думал я, — неужто в самом деле ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дряни? Неужто все доброе и хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей, — одна выдумка и вздор? Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и твоей душе, мой читатель?»
Мне это было и ужасно, и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», но куда я ни обращался, кого ни спрашивал — все отвечали мне в том роде, что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот, и другой знавали. Я и стал это записывать. Праведны они, думаю себе, или неправедны, — все это надо собрать и потом разобрать: что тут возвышается над чертою простой нравственности и потому «свято господу».
И вот кое-что из моих записей».
Сюда входит знаменитый «Очарованный странник» о бурной жизни этакого русского богатыря из крепостных, под конец жизни ставшего монахом.
Или возьмем «Однодума» — совершенно замечательную повесть Лескова. Что бы вышло, если бы полицейский жил по Евангелию? — на такой вопрос отвечает Лесков. Главное и весьма актуальное в «Однодуме» — что он не брал бы взяток. Чиновник, не берущий взяток, — как возможна такая нелепость? Глядя на него, городничий и протопоп решают, что «на Руси все православные знают, что кто Библию прочитал и «до Христа дочитался», с того резонных поступков строго спрашивать нельзя; но зато этакие люди что юродивые, — они чудесят». Главное, иными словами, чтобы чиновники и полицейские «до Христа не дочитывали».
![Соборяне. Запечатленный ангел. Очарованный странник](https://ci3.googleusercontent.com/proxy/Ubn9K90kSzoEvwfK1WNbyWwtynhhg13p9FreEP1KpQ_NqR0NF9JZ9izAhUcPo8Xy3O6avaDNJgOHfIhWRyH-kQyRoOLbfgx5e7-m2cCj87Oc5OmkcLvloNdun7bBxV4=s0-d-e1-ft#http://predanie.ru/uploads/media/work/0001/07/thumb_6241_work_middle.jpeg)
«Соборяне» — роман-хроника о судьбе и смерти трех героев: протопопа Савелия Туберозова, священника Захарии Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына. Также в текст включен дневник Туберозова, открывающий внутренний смысл событий. Роман о смелом служителе Христа. Чудесный, подлинно христианский роман об обычных русских православных клириках XIX века. Исследователь творчества Лескова Лев Аннинский писал о протопопе Савелии:
«Преследуемый и церковными и гражданскими властями, старый священник решается на необычайный по дерзости (для данной социальной среды, разумеется) шаг: он сзывает в церковь в один из официально-служебных дней все чиновничество провинциального города и духовно “посрамляет мытарей”: произносит проповедь, в которой обвиняет чиновников во внешне-служебном, казенном отношении к религии, в “наемничьей молитве”, которая “церкви противна”. По мысли Туберозова, жизнь и ежедневные дела собравшихся в церкви чиновников обнаруживают, что эта “наемничья молитва” не случайна — в самой их жизни нет ни капли того “христианского идеала”, которому служит сам Туберозов. Поэтому — “довлело бы мне взять вервие и выгнать им вон торгующих ныне в храме сем”. Естественно, что после этого на Туберозова обрушиваются и церковные и гражданские кары. “Не хлопочи: жизнь уже кончена, начинается житие”, — так прощается со своей протопопицей увозимый для наказания в губернский город Туберозов. Кульминацию “Соборян” составляет вызов, брошенный Туберозовым общественным и межсословным отношениям».
![«Чертогон» и др. рассказы](https://ci5.googleusercontent.com/proxy/68TMYn4rRy0HKVTwgH1tzH7M0ljfiJZazAlOr2lu4j0taNq3frzQebQGFHLFrchsK6z2IdQPA8MHy8n7uU0HoQRZol9eKm2faDZi223l_nITeMi1KLsJETgDQiYbStc=s0-d-e1-ft#http://predanie.ru/uploads/media/work/0001/08/thumb_7351_work_middle.jpeg)
Протопоп из «Соборян» списан с деда писателя. Вообще у Лескова можно насчитать довольно много текстов, описывающих реальных служителей Церкви, прекрасных, истинно христианских пастырей.
Повесть «На краю света» основана на подлинном случае миссионерской деятельности архиепископа Нила (Исаковича) — повесть «архиклекикальная», исполненная любви к церкви. «Монашек такой маленький, такой тихий», «человек преутешительный, Божиею милостью» — характеристики отца Кириака из повести — официального «миссионера», переставшего таковым быть в силу понимания всего того очевидного антихристианства, каковое являл собой сросток имперского колониализма и «миссии церкви» как орудия этого колониализма: повесть про очередного лесковского праведника — и про бред и зло колониализма, официального миссионерства, о том как коренные народы на все это реагировали и т.д.
«Владычный суд. Pendant к рассказу “На краю света”» (тексты образуют дилогию «Русские богоносцы») описывает впоследствии канонизированного митрополита Филарета (Амфитеатрова) как «благодушнейшего иерарха русской церкви», посвящая ему и одну из глав «Мелочей архиерейской жизни». В целом «Владычный суд» описывает «народное православие, во всей неприкосновенной чистоте и здравости его учения».
Студенческие годы святителя Игнатия (Брянчанинова) описаны в повести «Инженеры-бессребреники» (входит в цикл «Праведники». Студенты организуют кружок «почитателей святости и чести», осуждают стяжательство, взяточничество, карьеризм.
В рассказе «Овцебык» содержится описание православного монастыря, в связи с чем Лесков рассказывает о «теплой животворящей вере во многое, во что так сладко и уповательно верилось».
В еще одном рассказе о праведниках — «Кадетский монастырь» — описан архимандрит, талантливый преподаватель Закона Божия.
В знаменитом «Запечатленном ангеле», повести, посвященной чудесному возвращению старообрядческой общины в лоно православия, выведен старец Памва, «беззавистный, безгневный», «согруби ему — он благословит, прибей его — он в землю поклонится».
В повести «Некрещеный поп» выведен образ идеального (с точки зрения Лескова) священника: равнодушного к деньгам, приветливого к прихожанам, помогающего бедным, больным, сиротам. Вместо храма строит школу, советует заменить обеты паломничества на обет помощи нуждающимся, учит людей Писанию, исправляет мошенников. Все это вызывает конфликты, однако именно «некрещеный поп» хранит и развивает православие в своем селе: «о. Савва, говорят, и нынче жив, и вокруг его села кругом штунда [протестантизм], а в его малой церковке все еще полно народу…».
Обаятельные образы православных священников выведены в рассказах «Привидение в «Инженерном замке», «Зверь», «Пугало», «Грабеж», в хронике «Чающие движения воды». Примеров таких можно привести еще много, но перейдем к антиклерикально-христианским произведениям Лескова.
![«Синодальный философ», «Случай у Спаса в Наливках» и другие произведения](https://ci6.googleusercontent.com/proxy/6OOo4mcza5mPFzDDxh_7zE3g-prxHm93NS4vjqjEP4VNosnP2_6qEuqCmYoHYLNNthLzwb0g6SmHnGqdnMCZ8yq7HfDCmKPBpYl2qHwyZUft2RIm_k34pbKtKrzxFA=s0-d-e1-ft#https://predanie.ru/uploads/media/work/0001/11/thumb_10390_work_middle.jpeg)
Вот это издание повторяет знаменитый шестой том собрания сочинений Лескова, выпускавшееся при жизни автора. Знаменит этот том тем, что его «зарезала» царская цензура. Открывает том одна из лучших повестей Лескова — «Захудалый род». Именно она стала причиной разрыва сотрудничества Лескова с консервативным публицистом Катковым. Катков тогда объявил: «Мы ошибаемся. Этот человек не наш. Жалеть нечего, — он совсем не наш!».
«Захудалый род» посвящен дворянству. Остальные тексты тома посвящены Церкви, имеют славу «антиклерикальных» (обращаем внимание на эту спайку сословий дворянства и духовенства — нельзя ругать ни то, ни другое). Надо, конечно, иметь в виду, что лесковский «антиклерикализм» имеет христианский характер: критика тех или иных аспектов русской церковной жизни XIX века от верующего христианина. Вот несколько цитат Лескова на этот счет:
«Мы имеем право считать её [православную церковь] ещё живою и способною возродиться и исполнять своё духовное служение русскому народу, а потому и говорим о ее нуждах».
Православное духовенство вызывает к себе «неуважение своими доносами, нетерпеливостью, малосведущностью в Писаниях, так называемою “слабостью жизни”, любостяжанием и неумением чинно служить, что доходит у нас теперь до самых крайних пределов».
«Я не хочу её [православную церковь] опорочить; я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная государственностью, но в новом колене слуг алтаря я не вижу “попов великих”».
«Ужасно всё это хлопотно для наших духовных отцов, особенно в такое молитвенное время! Привыкнув считать себя под особым попечением и охраною санкционировавшей права их полиции, они, конечно, никак не ожидали этакой напасти со стороны религиозного возбуждения, которое невесть откуда явилось и в котором они поистине нимало не виноваты».
Лесков призывал церковь «вызвать к жизни новые общественные силы, создать Церкви слуг просвещённых и способных понимать настоящие идеалы христианства, которое одно в состоянии обновить “лежащий во грехах мир”».
«Я никогда не осмеивал сана духовного, но я рисовал его носителей здраво и реально, и в этом не числю за собою вины».
«Веры во всей ее церковной пошлости я не хочу ни утверждать, ни разрушать. О разрушении ее хорошо заботятся архиереи и попы с дьяками. Они ее и ухлопают. Я просто люблю знать, как люди представляют себе Божество и его участие в судьбах человеческих, и кое-что в этом знаю».
«Более чем когда-либо верю в великое значение Церкви, но не вижу нигде того духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя. [Сейчас] я не написал бы «Соборян» так, как они написаны. Зато меня подергивает теперь написать русского еретика — умного, начитанного и свободомыслящего духовного христианина, прошедшего все колебания ради искания истины Христовой».
«Теперь я не стал бы их «Соборян» писать, но я охотно написал бы «Записки расстриги»… Клятвы разрешать; ножи благословлять; отъём через силу освящать; браки разводить; детей закрепощать; выдавать тайны; прощать обиды, сделанные другому; оказывать протекции у Создателя или проклинать и делать ещё тысячи пошлостей и подлостей, фальсифицируя все заповеди и просьбы «повешенного на кресте праведника», — вот что я хотел бы показать людям… Но это небось называется «толстовство», а то, нимало не сходное с учением Христа, называется «православие»… Я не спорю, когда его называют этим именем, но оно не христианство».
В таких примерно мыслях писал Лесков свои знаменитые «Мелочи архиерейской жизни» и составляющие том другие тексты подобного рода: «Архиерейские объезды», «Епархиальный суд», «Русское тайнобрачие», «Борьба за преобладание», «Райский змей», «Синодальный философ», «Бродяги духовного чина», «Сеничкин яд», «Случай у Спаса в Наливках» (в первом варианте — «Поповская чехарда и приходская прихоть»).
Возьмем для примера последний текст. Здесь Лесков описывает реальный случай осуждения священника за езду на диаконе вокруг храма (священник был пьян) и пр. подобные вещи. При все том этого священника в итоге оставили служить. Вот цитата из очерка, живописующая «христианское» устройство православной церкви в «православной» империи:
«Живая и многозначительная церковная должность благочинного приняла характер арендного откупщика: благочинный собирал дань с духовенства своего благочиния и вез “с книгами” в город, где была кафедра архиерейская. Это был порядок, который соблюдался открыто, гласно и повсеместно. Благочинный сделался консисторским мытарем и, чтобы держаться на месте, должен был наблюдать аккуратность в сборе и в платежах. Отсюда наибольшею частью за благочиния брались люди оборотливые и торговые… Люди тихого, кроткого, истинно благочинного духа всеми силами отказывались от этих должностей, с которыми им, впрочем, было и не справиться, да и не накормить тех, кого Пётр в своем регламенте отыменовал “несытыми архиерейскими скотинами”».
Наметившийся цикл антиклерикальных, бичующих пороки православного духовенства, рассказов и очерков «Заметки неизвестного» были остановлены царской цензурой. Рассказ «Умершее сословие» посвящен противостоянию архиерея и губернатора (к теме «православной» империи). Не будем приводить все антиклерикальные тексты Лескова — их, как и положительно относящихся к Церкви, довольно много.
Повесть «Полунощники» — один из шедевров Лескова (злоупотребляем этим словом, но что поделать: правда же). Тема повести — критика коммерциализации и греховной суеты культа, образовавшегося вокруг св. праведного Иоанна Кронштадтского (писана повесть во многом с натуры). Итак: девушка из купеческого рода, читая Евангелие, понимает, что ее семья разбогатела на страданиях людей (откупщичество и пр.). Это типичная лесковская праведница: вот есть Евангелие, и надо жить по нему: помогать бедным, оставить роскошь, жить своим трудом (а не капиталом семьи, нажитом на страдании и обмане народа) и пр. Жить по заповедям. Оказывается, что такая жизнь во всем противоположна обычной жизни в «православной» империи. Тут как раз наступает конфликт между христианством и тогдашней церковностью: героиня отстраняется от Церкви, служители Церкви делают все, чтобы укрепить ее в этом отстанении, выступают агентами «здравого мира», для коего Евангелие — соблазн и безумие. Семья озабочена своей праведницей, надо ее от праведности «спасти». Как? — послать ее к отцу Иоанну Кронштадтскому, он ее вернет к «нормальной жизни», чтобы по Евангелию она не жила. Россия не жила по Евангелию, Церковь во многом эту неевангельскую, противоевангельскую жизнь поддерживала (богатые и должны быть богатыми, бедным — дай милостыню и забудь, и пр. и пр., православие это «Никола Ария ударил», «Евангелие читать самому опасно»). Те же кто «сошел с ума» и решил жить как христианин — тем противодействовали.
Ну и закончим еще на одном шедевре (простите) — повести «Заячий ремиз». При жизни автора ее не публиковали (цензура). Опубликовали ее только уже в революционную эпоху (1917). А. Измайлов писал:
«“Заячий ремиз”— одно из самых больных мест старика Лескова. Написал он его любовно, с огромным захватом, с великолепною своею сочностью <…> Идилличность тона и — рядом — сколько выстраданной злобы Лескова на ложное знание, которое никому не нужно, на старый подлейший режим, когда готовы были упечь учительницу в каталажку за цитаты из Евангелия; на добровольных присяжных сыщиков, готовых продать мир за орденок, падающий на перси».
Тут снова полицейский, который вдруг понимает, что вся его служба («ловля» революционеров и пр.) и общество вообще — абсолютно противоположны христианству. В детстве бывший церковным певчим, но не послушавший совета мудрого архиерея (здесь как раз нет антиклерикализма) не идти в полицейские, а стать священником, герой натурально сходит с ума, он одержим своеобразной «православно»-полицейско-
К слову, именно священник подвигнул главного героя на ловлю «сицилистов» и «потрясователей основ», что и свело его с ума. Священник внушил, что на их селе «основы» — это он сам и главный герой (священник и полицейский), а «сицилисты» «похваляют бессребренность и безбрачие», а потом вдруг уменьчтожат величину всех тех, на ком покоятся государственные основы».
Любопытен эпизод с гувернанткой. Местный помещик при содействии главного героя нанимал гувернанток для того, что теперь называют «харассментом», а в повести характеризуется как «совместное исправление при нем [помещике] хозяйственных и супружеских обязанностей и для разговоров по-французски». Гувернантке, описанной в повести, повезло: оказалось некрасивой, помещику не понравилась. Но суть в другом. Главный герой, одержимый идеей поймать «сицилистов», выспрашивает гувернантку о ее отношении к богатым и бедным. Она отвечает, по мнению героя, совершенно в духе «сицилистов» и «потрясователей». Оказывается же, что она просто цитировала Новый Завет. В общем: священники-ростовщики, помещики-прелюбодеи, полицейские-безумцы — так живописует Лесков «православную империю». Только «сицилисты» с их «бессребренностью», с их новозаветным отношением к бедным оказываются христианской силой в этой империи — и этим смыкаются с народом: «крестьяне в самом деле стали часто говорить, что всем жить стало худо, и это через то именно, что все люди живут будто не так, как надо, — не по-божьему». А говорить они стали так, потому что «ходят такие тасканцы и евангелие в карманах носят и людям по овинам в ямах читают». Ведь Евангелие — весьма «сицилистическая», и «потрясовательная» книга.