на наш Телеграм
Неверно говорить, что времена тьмы, безумия, крови, насилия, войны, бесоодержимости — «испытание для веры». Нет; мы знаем, что мир во зле лежит; мы знаем, что «бог века сего» — сатана, а не Бог Неотмирный; мы знаем, век сей есть век тьмы, безумия, крови, насилия, войны, демонов; мы знаем, что совершенный образ Неотмирного Бога — Иисус, униженный и убитый; мы знаем, что Бог света, разума, жизни, кротости, мира, ангелов, в веке сем унижен и распят. Мы верим, что Он воскрес; верим, что тьма, безумие, кровь, насилие, война, демоны уже побеждены во Христе — и будут побеждены во всем творении.
Поэтому торжество тьмы — не испытание для веры; но вера есть то единственное, что удерживает свет в торжестве тьмы — тем показывая, доказывая, являя, что торжество её не полно, свет не погас и не погаснет никогда. Не испытывается вера во времена безумия, но остается единственным средством спасения: спасения чистоты сердца и трезвости разума. Наша вера есть вера в Униженного, Распятого, в ад Сошедшего; Победившего смерть и ад. Торжество тьмы для христиан — не «испытание», но то, с чего они свою веру начинают; христиане знают, что мир сей и есть торжество тьмы; но знают они и то, что это есть не первая и не последняя истина. Не испытывается вера торжеством тьмы, но остается единственным спасением во тьме: мы верим, мы знаем, что тьме не победить. Мы знаем, что свет, разум, жизнь, кротость, мир победят. Наша вера есть вера в Распятого, вера в Убитого, вера перед Крестом — то есть именно вера ввиду кажущегося полного торжества тьмы. Пусть торжествуют сильные мира сего; пусть толпы одерживаются бесами ненависти и гордыни; пусть ярится мир; пусть льется кровь и взрывается вражда; мы знаем, что уже победил Униженный и Убитый; мы знаем, что первая/последняя истина в свете, разуме, жизни, кротости, мире. Мы знаем, что кроткие наследуют землю; знаем, что миротворцы нарекутся сынами Божиими. Мы знаем, что Правда — не в дворцах прокураторов и первосвященников, но на Кресте; не в легионерах и фарисеях, но в мироносицах, идущих помазать труп Иисуса — и обнаруживших, что гроб пуст.
Такова именно вера, явленная русскими христианскими мыслителями в эпоху максимального сгущения тьмы — в 1939–1945 гг. Тогда именно, в эти именно годы создали они книги о торжестве мудрости, красоты, добра; нет здесь противоречия, но именно так и надо: в последнем своем основании мир — несмотря на все, что мы видим — светел, благ, премудро устроен. Так видят глаза веры, так познает верующий разум.
Сергий Булгаков — экономист, социолог, философ, священник, один из главных богословов XX века — родился в 1871-м, умер в 1944-м: он пережил Первую мировую войну, три русские революции, Гражданскую войну, Великую депрессию, взлет сталинизма, фашизма, нацизма, начало Второй мировой — и умирает в оккупированном нацистами Париже.
Главным предметом его философии и богословия была София, Премудрость Божия. Мир создан Богом Премудростью «при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости», и Премудрость «была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время, танцуя на земном кругу Его, и радость ее была с сынами человеческими». Ликование, творчество, радость, веселье, танец — таковы, согласно Библии, «параметры» мира, «характеристики» Божественной Премудрости. Как же тогда грех, страдание, смерть, война?
В марте 1939 г. у отца Сергия был обнаружен рак горла; он переживает две мучительные операции: «вырезано горло» — пишет он в «Софиологии смерти», тексте, где он пытается как-то осмыслить совмещение премудрости, ликования, радости, веселия и страдания, смерти. Как же совместить?
Христос — вот ответ. Бог страдает и умирает, искупая грехи мира: Бог со-страдает и со-умирает с каждым из нас. Бог берет на Себя наши грехи, наши страдания и нашу смерть; Бог с каждым из страдающих и с каждым из умирающих: таков христианский ответ. Бог включается в наши страдания и смерти — и тем включает нас в Свое Воскресение. Бог есть умная красота, бесконечная радость и благость: и таким он создает мир. Мир грехопадением впадает в уродливое безумие, в страдание и зло, но Бог — Бесконечная Любовь — не оставляет его, спасает его; основанием мира все равно остается умная красота, Божия Премудрость. Так в самих страдании и смерти — своем собственном страдании и своем собственном околосмертном опыте отец Сергий находит утешение и веру. Христос со-страдает и со-умирает с нами.
Прямое продолжение «Софиологии смерти» — «Размышления о войне. Война и софийность творения». Как же здесь при столь явном торжестве безумия, уродства, ненависти, страдания можно говорить о Премудрости Божией, о умной красоте творения? — творения, столь явно не вписывающегося в определение «умная красота»?
В оккупированном нацистами Париже отец Сергий пытается дать ответ:
«Все человечество умирает со Христом и во Христе. Для человечества Христова нет границ, оно вмещает в себя все его образы, а в частности и все образы умирания, как количественно, так и качественно. Если для нас массовые убийства на поле сражения исполнены особливо потрясающего ужаса, как нарочитое и исключительное проявление смерти с ее торжеством, то в порядке интенсивного, так сказать, со-умирания нет этой разницы. Христос в равной мере со-умирает с человечеством в каждом человеке.
Жизнь мира отягчена смертностью, которая есть последствие первородного греха. В этом и заключается первоисточник войны, ненависти и зла. Князь мира сего с воинствами бесовскими, конечно, празднует и свой собственный пир в военных действиях. Здесь действует бесовская злоба и ненависть, которые находят удовлетворение в человеческих страданиях и неизмеримом горе, как жертв войны, так и их близких. Можно ли даже говорить о тех страданиях, в которые ныне погружается мир. Война с ее злом милитаризма, который приводит, в конце концов, к автоматическому воспламенению, когда «ружья сами собою стреляют». Этот автоматизм собою все более определяет человеческую волю в ее действиях, придавая им характер машинной техники. Тем не менее и он не упраздняет самого человека с его свободой. Может ли такое противоестественное действие, как выступление на смертный бой целых масс, совершиться без насилия над собой и без принуждения, даже если оно в дальнейшем и сопровождается известной психической реакцией, как воодушевление к победе. В современной жизни это принуждение осуществляется государственным левиафаном, он есть истинный волящий субъект войны, сверхличный и коллективный. И конечно, без такого организованного принуждения война и не существовала бы, оно есть основной фон той необходимости, в которой осуществляют себя различные свободные движения человеческого духа. Война выступает как рок, болезнь, смерть. Силы сатанинские действуют в истории как зверь – организованный империализм или самодовлеющий тоталитарный этатизм, национализм и деспотический коммунизм, как лжепророк ядовитого рационализма с научным овладением силами природы ради власти, и как блудница, разлагающее услаждение богатством и роскошью. И все эти силы объединяются в одном общем итоге, – войны всех против всех. Такое состояние мира с трудом поддерживается в равновесии корыстью и страхом. Однако оно рано или поздно нарушается. Возбудитель войны есть личный носитель зла в мире, князь сего мира и его слуги – антихристы.
В человеческом переживании войны, так же как и в болезни, проявляется человеческая личность с ее свободой, но и с ее ограниченностью и бессилием. Возможность и наличие такого бедствия, как война, ставит нас лицом к лицу с самыми страшными и безответными вопросами об отношении Бога к миру и человеку, о промысле Божием, с одной стороны, и о человеческой свободе, с другой, об этом непостижимом взаимодействии всемогущества и премудрости Божией и немощи и бессилия человеческих. . Победить свободу зла, не уничтожая мира, возможно только подвигом свободы и добра, т. е. вольной жертвой Христовой, силою искупления, не всемогуществом власти, но всемогуществом любви и самоуничижения Богочеловека. Это значит, что страданием человека в мире страждет Сам Бог, его распятием Он распинается в Своем Богочеловечестве. Это означает то, что и ныне Христос страдает и распинается с человеком и за человека, с ним со-умирая. Отношение Христа к этому кровавому столпотворению не ограничивается божественным созерцанием или небесным водительством, но выражается богочеловеческим участием чрез страдание в человечестве Его. Да, воистину так. Христос присутствует на поле сражения среди раненых и убиваемых, страждущих и умирающих, как жертва войны, состраждущий ее бедствиям. Он разделяет со всеми жертвами войны скорбь и слезы как их самих, так и тех, которые их теряют. Если мы любим Христа и живем с Ним, то мы должны знать, что в войне мы Его снова распинаем, и Он распинается нами и с нами, Он – любовью, мы – тупостью и жестокостью своей. Война была бы преодолена и стала бы невозможна, если бы мы видели и чувствовали ее как распятие Христово, а страстные муки человечества как таящие в себе Его страсть.
Главная задача и смысл этих испытаний в том, чтобы сохранить веру, зреть Бога в ужасах земной истории, не утерять Христа в своем сердце. Даже более того: чем больше ужасы и чем труднее вера, тем ближе Христос, тем больше надо человеку Его возлюбить. Должна воспламениться новая любовь ко Христу, распинаемому и мучимому на полях сражений. И эта новая любовь явит Его по-новому, приблизит Его к земле, призовет Его к новому, второму и славному Его пришествию. В громах войны да будет звучать молитва: ей, гряди, Господи Иисусе».
Отец Сергий, в частности, пишет о молитве Богородице, о молитве святых, об участии ангелов в нашей истории. Переживая все ужасы, все безумие, что происходит с нами, мы должны помнить: есть Небо, есть некая область творения, где торжествует умная красота и правда. Не место здесь говорить о богословской корректности трудов отца Сергия (подвергшихся, как известно, мощной критике); главное сейчас — ухватить вот что: именно в эти годы, страшные годы, когда мир столь очевидно сошел с ума, нашелся человек, который смог, нашел в себе силы — ума, сердца, души — чтобы размышлять о ангелах; здесь на земле — тираны, армии; там на небе — ангелы, умная красота; и верим, что ангелы участвуют в нашей жизни, что истинная реальность в конечном счете — не в армиях тиранов, а в воинствах небесных. Тем осмысливается и наша земная история — не все заканчивается ей, но она вписана в Священную Историю, коя — как нам обещано — кончится Парусией, Царством Христовым. Этому посвящена последняя книга отца Сергия — «Апокалипсис Иоанна», толкование Откровения апостола Иоанна. Книга эта ценна именно во время торжества тьмы: ибо посвящена она как раз конечной и полной победе над тьмой, над войной, над Вавилоном, над царями и купцами. И нам следует верить, что все происходящее с нами вписано как моменты, ходы, эпизоды в историю торжества умной красоты, торжества жертв, святых, ангелов, Божией Матери, Христа. Весь тот по видимости бессмысленный ужас, что происходит с миром, на самом деле — это видят глаза веры, верующий ум и верующее сердце — вписан в Священную Историю, а именно вписан так, что он (бессмысленный ужас) будет преодолен и побежден. Апокалипсис и дает нам эту перспективу: на земле — кровь, войны, страдания, репрессии и пр. и пр., но на Небе — и что важно как часть той же самой истории, как часть того же самого события, другой частью коего являются эти кровь и войны — на Небе — как нам открыто и как мы верим — ликование ангелов. И у христиан есть этот дар: участвуя в событиях земной истории — будучи жертвами этой истории — ибо только жертвам открыта первая/последняя истина — видеть, знать, чувствовать, что в событиях этих участвует и ангелы, и небесное ликование всегда остается первым/последним словом. Апокалипсис есть наше руководство в истории, средство её правильного понимания, осмысления, ориентировки в ней.
«Апокалипсис Иоанна» писался отцом Сергием как эпилог к его главному труду — «Невесте Агнца», который он закончил уже после «вырезания горла» в оккупированном нацистами Париже, в 1942 г. (опубликована она уже после смерти автора и окончания войны). Отец Сергий пишет:
«Здесь рассматриваются разные стороны тварного бытия, от природного и падшего его состояния до прославленного и преображенного. Таким образом, тема этого труда есть учение о Церкви, экклезиология, понятая во всей ее широте и глубине, как софиология. Она необходимо включает в себя в эсхатологию, как завершительную часть всего учения о Богочеловечестве, содержа его наиболее обобщающие и последние истины. Постольку она есть и наиболее важная и ответственная часть всего труда о Богочеловечестве. Таковою она является и для составителя, ныне отдающего ее на обсуждение церковное.
Несколько слов о внешних судьбах этой книги. К 1939 году она была совершенно готова к печати. Однако, в ее издании образовался длительный перерыв, исполненный величайших потрясений в жизни всего мира. Испытания этих лет, личные и общие, естественно являлись для меня жизненной проверкой верований, которые здесь находят для себя исповедание. В связи с этим я должен сказать, что без колебаний отдаю эту книгу в печать в том виде, как она была первоначально написана. Лишь в качестве заключительного «Аминь» мною прибавлены Addenda. Последние, хотя и содержат отчасти повторения уже сказанного, но представляются мне необходимыми именно в качестве такого подтверждения этого исповедания веры.
И что еще скажу? Истины, которые содержатся в откровении о Богочеловечестве, в частности же в эсхатологическом его раскрытии, столь незыблемы и универсальны, что пред ними бледнеют, как бы изничтожаются в своем онтологическом значении даже самые потрясающие события мировой истории, которых свидетелями мы ныне являемся, поскольку мы их постигаем в свете Грядущего. А это Грядущее есть явление Церкви в силе и славе, вместе с преображением твари. Сердцем же в душой, личным средоточием творения является Дева-Матерь, «Жена и Невеста Агнца», она же и «Святый город — Небесный Иерусалим — нисходящий с небес от Бога», «приготовленный как невеста украшенная для своего мужа» (Откр 21:2), «скиния Бога с человеками».
И вред лицом этого Грядущего надлежит снова и снова в сердце своем вопиять молитвенным воплем веры, любви и упования: «И Дух и Невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет: прииди!… Свидетельствующий сие говорит: ей, гряди скоро! Аминь. Ей, гряда, Господи Иисусе! (Откр 22:17, 20)».
Параллельно с отцом Сергием в оккупированной нацистами Чехии работает другой классик русской религиозной философии — Николай Лосский. В 1940 году он пишет книгу наиактуальнейшую — «Бог и мировое зло». Интересно, что книга смогла выйти в свет в 1941 году — с изъятыми нацистской цензурой местами, очевидно, думавшей, что она (нацистская цензура) достаточно экспертна в вопросе Бога и мирового зла.
Николай Лосский — самый яркий пример в том смысле, который нам интересен: он — ярый (почти по-детский наивный, несмотря на систематизм своей философии) защитник Истины, Добра и Красоты, мира как гармонического целого и пр. и пр. Он верил (и как ему казалось «доказывал»), что каждый атом, каждое дерево, каждое животное, каждая звезда есть отдельное существо, способное стать личностью; все эти мириады существ созданы Богом (Истиной-Добром-Красотой) в истине, красоте, добре: и писал он все это («доказывал») в 1940-м, под нацистской оккупацией! Лосский здесь пишет:
«Неопределимая добротность, оправданность в себе, которою насквозь пропитана полнота бытия, принадлежит, вследствие органической цельности ее, также и каждому моменту ее. Поэтому всякий необходимый аспект полноты бытия воспринимается и переживается как нечто такое, что само в себе есть добро, само в своем содержании оправдано, как долженствующее быть. Таковы любовь, истина, свобода, красота, нравственное добро. Все эти аспекты Царства Божия с Господом Богом во главе запечатлены чертами, присущими Абсолютному добру, такими, как несамозамкнутость, непричастность какому бы то ни было враждебному противоборству, совместимость, сообщаемость, бытие для себя и для всех, самоотдача».
Откуда же тогда зло, вражда?
«Зла нет в сотворенной Богом первозданной сущности мира. Когда же и где возникает оно? Конечная цель жизни есть абсолютная полнота бытия существ, достойных обожения. Основное условие достойности обожения выражено в двух заповедях Христа о любви к Богу и к ближнему. Следствием этой любви является правильное отношение ко всем ценностям соответственно их рангу и потому нравственно доброе поведение во всех отношениях. Основное первичное отклонение от этого правильного пути жизни является там, где тварная личность, вступая в мировой процесс и стремясь к абсолютной полноте бытия, начинает свою жизнь с любви к себе, большей, чем к Богу и к сотворенным Им личностям. Такая чрезмерная любовь к себе, предпочтение себя другим личностям есть уже нарушение ранга ценностей; она есть первичное, основное нравственное зло, грехопадение тварного существа. Все остальные виды зла, все несовершенства в мире суть следствие этого основного нравственного зла себялюбия, эгоизма.
Себялюбивые существа образуют психоматериальное царство бытия, строение которого резко отличается от строения Царства Божия. В Царстве Божием осуществлено совершенное единодушие; наоборот, в нашем царстве бытия преобладают обособление друг от друга, равнодушие или даже вражда и противоборство. В Царстве Божием каждая личность обладает абсолютною полнотою жизни; в нашем царстве жизнь каждого существа более или менее обеднена в меру его обособления от других существ. Все члены Царства Божия суть действительные и притом совершенные личности, сполна осуществляющие свою индивидуальность; а в психоматериальном царстве бесконечное множество членов его суть только потенциальные личности, и те члены его, которые принадлежат к числу действительных личностей, как, напр., земной человек, все же несовершенны и не осуществляют свою индивидуальность во всей полноте вследствие недостатка творческой силы, обусловленного обособлением от Бога и ближних.
Не буду слишком долго останавливаться на вопросе о социальном зле: слишком очевидно, что все весьма разнообразные виды этого зла, от которых каждый из нас в большей или меньшей степени страдает, созданы не Богом, а нами самими. Все несовершенства общественного порядка суть в конечном итоге следствие основного нравственного зла, именно недостатка любви нашей к Богу и сотворенным Им другим личностям. В международных отношениях государства часто проявляют безоглядный, циничный и нередко прямо преступный эгоизм. Чаще всего поводом к войне служат не столько экономические нужды, сколько душевные страсти властолюбия, честолюбия, гордыни, свойственные целым народам не менее, чем отдельным людям; конечно, перед лицом всего мира и даже своих собственных граждан народ, затевающий войну, оправдывает ее не этими своими страстями, а какою‑нибудь «жизненною необходимостью» простейшего порядка, например необходимостью предупредить грозящее нападение соседа или добыть экономические блага, несправедливо сосредоточенные в руках другого народа. Выработать сверхгосударственную организацию, которая устранила бы войны и установила наиболее целесообразное экономическое сотрудничество народов, человечество до сих пор не умеет и отчасти даже не хочет не только вследствие трудности этого дела, но и вследствие эгоистического нежелания каждого государства видеть свой суверенитет отчасти ограниченным, а также вследствие взаимного недоверия, господствующего между себялюбцами».
В текстах Лосского вообще удивляет совмещение «взрослого» философского систематизма, проработанности, академизма и «детской» наивности (в самом хорошем смысле), детской веры в добро (переходящей в уже буквально детское фантазирование). Даже материальная косность, силы физического отталкивания, борьба за выживание — все это тоже следствия себялюбия существ; в Царстве Божием — другая телесность, обоженная, прозрачная телесность, всеобщий мир без борьбы. Вот что удивительно и прекрасно: в разгар Второй мировой Лосский пишет и «доказывает», что есть Царство Божие, Царство добра, истины и красоты, царство ангелов и святых; наше же «психоматериальное царство» отпало от Царства Божьего, но каждый из нас может и должен тянуться обратно — и тем и свою область реальности вытягивать в Царство Божие. Мы верим в Бога, мы верим, что Его Царство победит; вражда будет побеждена.
Возвращаемся в Париж. Великий христианский философ Николай Бердяев живет и продолжает мыслить (но, конечно, не печататься) в эти страшные годы; теряет жену, стареет, но не теряет веру в Бога, в Его Справедливость, Его абсолютную не-похожесть на мир сей. Еще и еще раз: зло, страдание, безумие, тьма века сего — не аргумент против бытия Бога, а стартовая площадка для веры: поскольку мир полон зла, страдания, безумия, тьмы, мы верим в Неотмирного Бога, который есть Добро, Радость, Разум, Свет. Мир сей есть мир насилия, войны, ненависти, власти, а значит Бог есть абсолютное не-насилие, абсолютный мир, абсолютная любовь, абсолютное без-властие: Униженный и Убитый Христос.
В 1940 году Бердяев пишет «Самопознание», философскую автобиографию, безусловный шедевр. Скажем здесь то, что можно сказать про всех наших сегодняшyих авторов: Бердяев родился еще в XIX веке, видел крах Российской империи и вообще старого мира, видел чудовbщные диктатуры, видел две мировые войны; умирает он, увидев долгожданное поражение нацизма. Все, даже самое страшное проходит; зло побеждается. Вся эта долгая, интенсивная жизнь как раз отражена в «Самопознании», где Бердяев, в частности, пишет:
«Если Бог-Пантократор присутствует во всяком зле и страдании, в войне и в пытках, в чуме и холере, то в Бога верить нельзя, и восстание против Бога оправдано. Бог действует в порядке свободы, а не в порядке объективированной необходимости. Он действует духовно, а не магически. Бог есть Дух. Промысел Божий можно понимать лишь духовно, а не натуралистически. Бог присутствует не в имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в истине, красоте, любви, свободе, героическом акте. Наиболее неприемлемо для меня чувство Бога как силы, как всемогущества и власти. Бог никакой власти не имеет. Он имеет меньше власти, чем полицейский. Категория власти и могущества социологическая, она относится лишь к религии как социальному явлению, есть продукт социальных внушений. Бог не имеет власти, потому что на Него не может быть перенесено такое низменное начало, как власть. К Богу не применимо ни одно понятие, имеющее социальное происхождение. Государство есть довольно низменное явление мировой действительности, и ничто, похожее на государство, не переносимо на отношения между Богом и человеком и миром. На Бога и божественную жизнь не переносимы отношения властвования».
В 1941 г. Бердяев пишет, возможно, главyую свою книгу — «Творчество и объективация. Опыт эсхатологической метафизики». Параkлельно Булгакову Бердяев пишет об эсхатологии, о чаянии, надежде, вере в то, что Бог вмешается (и вмешивается постоянyо) в мир сей и победит его:
«Этот мир терзается злобной ненавистью и жестокой враждой. Человеческая история являет неприглядную картину беспощадной войны людей, племен, классов. Мир между людьми есть лишь краткий миг, передышка. Мировую гармонию, мировой порядок возможно мыслить лишь эсхатологически, как наступление Царства Божьего, которое есть не «мир», не объективный порядок. Чтобы принудить человеческие массы к покорности, дисциплине и порядку, нужно было внушить им верование в священность власти, государства, нации, войны, в священность подчинения индивидуального общему, личности роду. Для управления людьми и народами нужна была ложь, фикции. И безумно боялись разоблачения этой лжи, опасались, что раскрытие истины приведет к распадению обществ. Власть, всякая власть по существу есть явление относительное и не священное, в ней нет ничего нуменального, она имеет лишь преходящее функциональное значение в жизни обществ. В политике нет ничего священного и есть много преступного. Еt десакрализация есть настоящий процесс освобождения человека.
В мещанский век технической цивилизации происходит непомерный рост богатств, и богатства эти периодически разрушаются страшными войнами. В известном смысле, разрушительные войны, вызванные волей к могуществу, являются роком обществ, основанных на господстве технической цивилизации и погруженных в мещанское довольство. Орудия разрушительные оказываются безмерно сильнее орудий созидательных. Цивилизация на своих вершинах необыкновенно изобретательна для дела убийства, но она не заключает в себе сил воскрешающих. В этом её осуждение.»
В 1944–1945 гг. Бердяев пишет «Экзистенциальную диалектику божественного и человеческого». Одна из глав книги посвящена войне:
«Война есть основное явление нашего мирового эона. Закон мира есть война и насилие человека над человеком. Окончательное прекращение войн связано с изменением духовного состояния человеческих обществ и социального строя. Капиталистический строй неотвратимо порождает войны. Преодоление войны также означает преодоление суверенитета государства и национализма. Оправдывать войны и даже восторгаться ими и отрицать оправданность и допустимость революций есть ложь. В революциях льется кровь, но еще больше крови льется в войнах. Война и революция – судьи людей и народов, живущих в разрыве богочеловеческих связей, в изоляции не только человеческого вообще, но и отдельных частей человеческого. Подавляющее большинство людей, и в том числе христиан, материалисты, они не верят в силу духа, верят лишь в материальную силу, силу военную или экономическую. Христос говорил как власть имеющий, т. е. с силой. Это был образ иной силы. Мы говорим – сила любви, сила духа, сила подвига и жертвы, сила познания, сила моральной совести, сила творческого подъема. Мы говорим о силе правды, силе свободы, о силе чуда, опрокинувшего власть силы природы. Настоящее противоположение есть противоположение силы и насилия. Закон этого природного феноменального мира есть борьба индивидуумов, семейств, родов, племен, наций, государств, империй за существование и преобладание. Это закон войны. Демон воли к могуществу терзает людей и народы. Но в этот страшный мир может втереться начало духа, свободы, человечности, милосердия. Христос против первых, т. е. сильных. Христианство глубоко противоположно культу силы. Возможна ли в условиях нашего мира победа человечности? Человечность должна утверждаться даже в страшных условиях войны. Но окончательная ее победа есть выход за пределы этого мира. Война во всех ее проявлениях есть порождение разрыва богочеловеческой связи, безбожной автономии самоутверждающихся мировых и человеческих сил. Победа над злом войны, как и вообще над злом, предполагает радикальное изменение человеческого сознания, преодоление объективации как ложного направления сознания. Враг есть существо наиболее превращенное в объект, т. е. экзистенциально наиболее разобщенное. Воевать только и можно с объектом, с субъектом нельзя воевать. Но мы живем в мире объективации, в мире разобщенном, и потому в нем господствует война. Мир человечности, духовности, красоты, бессмертия есть иной мир, чем мир страхов, страданья, зла и войны».
И вот другой классик русской религиозной философии, и тоже во Франции — Дмитрий Мережковский. Он умирает в 1941 г. Почти во всех своих текстах между мировыми войнами он писал об угрозе «Второй войны», которая, предупреждал он, будет много горше Первой. И вот она наступает.
В этот момент Мережковский обращается к опыту испанских мистиков; успевает написать книги о Терезе Иисуса, Иоанне Креста и начинает, но уже не успевает закончить, книгу о маленькой Терезе. Почему именно испанские мистики оказываются в центре его мысли в 1939–1941 гг. — эти странные (может быть, и «больные» даже) на современный взгляд люди, максимально отдаленные от политики, войны и пр.? А вот именно поэтому: у них было то, чего нет у современных людей: Божественный Экстаз. Человечество обречено на Войну и Тоталитаризм, потому что оно забыло Бога; и вот поэтому опыт мистиков — именно в далекости, странности и неотмирности своей — становится политически актуальнейшим, как раз тем, что нам острейше нужно. Мережковский пишет:
«Только Экстаз божественный, творческий, может победить разрушительный, демонический экстаз войны. Вот почему людям наших дней, одержимых волей к Безличности, кидающей бесчисленные человеческие жертвы в раскаленное чрево Молоха войны, нужнее, чем кому-либо, сделанное св. Иоанном Креста открытие той высшей точки Экстаза, в которой происходит величайшее явление человеческой Личности.
Самая темная ночь из всех темных ночей, Гефсиманская ночь всего человечества, — эта Война. Но —
Как снится голодному, будто он ест,
но пробуждается, и душа его голодна;
и как жаждущему снится, будто он пьет,
но пробуждается, и вот он томится,
и душа его жаждет, — так будет и множеству всех народов воюющих (Ис: 29:8).
Так же неутолима и жажда Мира в Бесконечной Войне наших дней.
Мира не будет и после Войны, второй, третьей, четвертой и сколько бы их ни было; будет только перемирие перед новой злейшей войной — злейшим припадком безумного помешательства или бесноватости народов, потому что эти войны будут продолжением одной-единственной Войны.
Самое страшное и гнусное во второй Великой Войне — этом небывалом за память человека жертвоприношении… Молоху безличности государственности — то, с каким восторгом люди сами кидаются и кидают других в его раскаленное чрево.
Кажется, если бы столько жертв, сколько сейчас приносится дьяволу войны, приносилось Тому, Кто сказал: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как дает мир, Я даю вам» (Ин 14:27), то давно уже наступил бы вечный мир на земле — начало Царства Божия.
Может быть, людей, чувствующих ужас войны, больше, чем это кажется. Но сколько бы их ни было, все достойное этого имени человечество — в них. Ужас войны для них — ужас Гефсиманской ночи, наступившей для всего человечества.
Начал ужасаться и тосковать…
И пал на землю и молился…
И, находясь в борении, еще с большим усилием молился;
и был пот Его, как капли крови,
падающие на землю
(Лк. 22:44–45).
«В эту темную Ночь, уже невозможно… молиться, — вспоминает он, — а если все-таки молишься, то с такой… безнадежностью, что кажется, Бог не слышит молитвы… Да и в самом деле, лучше тогда не молиться, а только, лежа лицом в пыли, покорно и молча терпеть эту муку» (Ноогn., 77. Авг., 134). Муку эту терпят сейчас те, кто не «спит от печали», а бодрствует и чувствует ужас Войны, как Гефсиманскую ночь всего человечества.
А все-таки люди недаром ждут мира, как утра ждут те, кто бодрствует в ночи. «Сторож! сколько ночи? Сторож, сколько ночи?» Сторож отвечает: «Приближается утро, но еще ночь» (Ис 21:11–12).
Люди не выйдут из Темной Ночи войны в Светлый День мира, пока не поймут, что мир может им дать только Тот, Кто сказал:
Мир оставляю вам, мир Мой даю вам;
не так, как дает мир, Я даю вам
(Ин 14:27)».
Другой классик русской религиозной философии Семен Франк в 20–30-е гг. работал в Германии; после прихода к власти нацистов он теряет работу, бедствует, эмигрирует во Францию; после нацистской оккупации Франции скрывается от нацистов. Франк в 1941 г. пишет книгу «С нами Бог» (опубликована в 1946 г.), в предисловии к которой читаем:
«В страшное время разгула адских сил на Земле, среди невообразимых ужасов мировой войны, живя в совершенном уединении, я имел потребность отчетливо осознать и правдиво выразить то, во что я верю и что дает мне силу жить – уяснить подлинное благодатное существо веры и Божией правды».
В книге Франка можем прочитать следующее:
«Все чувственно-незримое и неощущаемое, не входящее в состав чувственного опыта, склонно ускользать от нашего внимания, легко нами теряется. Мы как бы гипнотизированы чувственно-данной, явственной, массивно и резко действующей на нас частью реальности. Это и понятно: такое устройство нашего сознания есть прямо биологическое условие нашей жизни, потому что в интересах самосохранения мы должны интенсивно реагировать на непосредственно окружающую нас, действующую на наше тело среду. Что было бы с нами, если бы, например, мы ощущали так же живо невидимые нами (хотя и достоверно нам известные) факты смерти, убийств, злодейств, как мы ощущаем их, когда они свершаются на наших глазах? Вспомним ужасы войны, которые люди спокойно переносят, когда не видят их воочию, Уже в силу одного этого религиозный, как и всякий сверхчувственный опыт, по общему правилу не достигает силы, убедительности, интенсивности чувственного опыта.
И если вся мудрость житейского, земного опыта говорит, что жизненный успех обеспечен только сильным, борющимся, самоутверждающимся, то здесь бросается вызов всей этой земной мудрости; дается обетование, что именно кроткие «наследуют землю». Нельзя вообразить себе ничего более парадоксального. Кротким обетуется не только небесное блаженство, но и наследование земли. Не гордые, беззастенчивые, хищные и жестокие завоеватели, не сильные и герои, не победители на войне или в жизненной борьбе, не ловкие и хитрые «дети века сего» в конечном итоге будут истинными хозяевами земли, а именно кроткие – те, которые не борются за свои притязания, а без борьбы, любовно все уступают другим, кто уже исполнены тихой радостью обладания «сокровищем на небесах» и ни в чем ином не нуждаются, ничего земного не добиваются. Конечно, это невероятно с точки зрения всей земной мудрости; но правда христианства, будучи подлинной правдой, по самому своему существу парадоксальна, невероятна. И вместе с тем это невероятное упование не только неописуемо сладостно, утешительно; в человеческом сердце есть такая глубина, в которой оно с очевидностью усматривает эту возвещенную ему неслыханную и невозможную правду, именно как последнюю, подлинную, безусловную правду, перед лицом которой все земные истины испаряются, как дым.
Эта правда говорит нам, что добро, самоотречение, бескорыстная и самоотверженная любовь в конечном итоге – в каком-то пределе или в какой-то последней глубине бытия – есть, вопреки всему нашему земному опыту, всемогущая и всепобеждающая сила. И так как добро совпадает с Богом, то эта правда означает именно исповедание веры во всемогущество Божие».
Все перечисленные авторы жили в эмиграции: исторические катаклизмы выбили их из России. Однако один великий русский религиозный философ оставался в России в те годы; конечно, и он не мог печататься, но он все же продолжал думать, продолжал дело христианской мысли в торжестве тьмы. Мы говорим о Алексее Лосеве, сидевшем в 30-х на строительстве Беломорканала, написавшем в 1942 г. — в разгар Великой Отечественной войны — повесть «Жизнь». Главный ее вопрос можно сформулировать цитатой из самой повести: «почему бомба разрушила мой дом и убила мою мать?» Перескажем ответ Лосева на этот вопрос:
1. Жизнь есть чудовищный, жестокий, бессмысленный поток случайных фактов. Мы рождаемся случайно, случайно страдаем, случайно приносим страдания, случайно умираем. Жизнь есть жестокая бессмыслица. Это — мирочувствие атомизированного субъекта в капитализме, потерявшего всякие связи с социумом, миром, Богом. Отчуждение смысла. Индивид, лишенный Бога, космоса и общины, чувствует себя пылинкой на злых, чужих ему ветрах.
2. Если жизнь есть жестокая бессмыслица, то, взятая целокупно, она есть Судьба, Рок. Весь поток событий, взятый во всем своем объеме, есть самопорождающая-самопожирающая Судьба. Каждый человек, как и каждая вещь вообще, есть лишь случайная частица в бесконечном и бессмысленном потоке рождений-смертей. Это единственная возможная при капитализме метафизика.
3. Однако в самом интимном, в самом индивидуальном, в самом неизбывном и внутреннем своем желании — в желании половом, в сексуальности, в желании продлить Род — мы узнаем свое самое родное — Родину. Самое общее и самое безличное — Род — есть вместе с тем самое личное, самое частное. В сфере пола снимается противопоставление Судьбы и частного существа, ибо самое интимное частного существа («я хочу») есть одновременно самое общее («хочу того, чего хочет Род»). Если моя свобода, моя воля, мое желание совпадает с волей Рода, то не Судьба правит мной, а я сам и есть Род, Общее, Родина. Бытие волит себя в моей воле, моя воля есть воля бытия. Бытие хотело быть в моем рождении, оно хочет быть в моей жизни и в моих желаниях (на этом этапе Лосев — почти ницшеанец).
4. Жестокая Судьба оборачивается любимой Родиной, самым родным. Все жестокости жизни не есть бессмысленные жестокости, но есть Жертва во имя Родины. То, что казалось жестокой Судьбой, оборачивается родной нашей Матерью (которая требует Жертвы). На этом этапе кажется, что Лосев обожествил жизненный поток и все связанные с ним бессмыслицы и жестокости, кажется, что Лосев строит философию фашизма — философию Родины и Жертвы, крови и почвы.
5. Но оказывается, что наша Родина (Родина всех людей и всех существ вообще) есть бесклассовое общество. Самое родное, самое «наше», самое «кровное», сама наша почва, причина и цель бытия каждого из нас и всех совокупно есть жизнь любви, жизнь осмысленная и радостная. Во имя такой Родины движется вся история, приносятся все жертвы, во имя нее мы живем — когда любим кого-то, рожаем детей и пр. Мы преодолеваем все страдания жизни во имя бесклассового общества, которое есть самая интимная наша жизнь, самое сокровенное наше желание. Человеку не «естественно» угнетать и убивать, ему «естественно», ему хочется — каждому хочется — любить, жить в радости. Поэтому коммунизм — самое родное, ибо каждый хочет его, хотя вряд ли так это называет: любить естественно, угнетать неестественно:
«Моя Родина есть бесклассовое общество. Достаточно вам этого? Бесклассовое общество действительно не есть для вас нечто родное. Вы родились в век жесточайшей эксплуатации человека человеком, в век звериной борьбы за существование. Вы привыкли к этому с детства. Для вас это нормально и естественно. И вы не хотите знать, что возможны еще и иные отношения между людьми. Вы не хотите знать, что человеку гораздо естественнее не убивать, не мучить, не насильничать, что это–то и есть его самое естественное состояние, что это–то и есть его первозданная природа, что это–то и есть его вожделенная Родина, его мать, его, наконец, бессознательное требование при всяком недобром событии в жизни».
То, что мы называем зло злом, свидетельствует о том, что мы понимаем «неестественность» зла, оно не «родное» нам, оно приносит нам страдание и мучит нас, оно нам чужое. Эгоистичнейшее из всех желаний — желание сексуальное — есть желание Общего (субъект эгоистично желает того, чего желает Род). В самом эгоистичном и глубинном находим коммунизм.
4-й и 5-й этапы характеризуют важнейшую развилку, два пути от экзистенциальной мерзости запустения капитализма. 4-й есть фундаментализм, возвращение к крови и почве (нацизм ли, исламизм ли, христианский фундаментализм ли, все виды консерватизма, все виды ворчания по поводу современности и пр.). 5-й есть путь в грядущее, обретение истинной Родины. Бог, коммунизм — вот наше кровное, родное. Других путей нет. И да, Родное здесь обретается через Род, пол, но не таким образом, чтобы прийти к крови и почве, но евангельским: «Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь». Наше интимно-родное — Небесная Родина, совпадающая с коммунизмом!
6. То есть у Родины в этом тексте есть два аспекта. 6.1. Каждое существо движется волей к радости; осуществление такой радости, жизни осмысленной и лишенной страданий есть бесклассовое общество. 6.2. Провидя за жизненным потоком вот это родное-вечное, причину и цель бытия, смысл всего, что происходит, последнее онтологическое основание — провидя эту Родину (Софию сказал бы Булгаков; Царство Божье сказал бы Лосский; Духа сказал бы Бердяев), Лосев таким образом шифрует Бога, Абсолют. Источник жизни — Бог, цель жизни есть осуществление Его воли — всякой радости и всякого смысла. 6.3. То есть родное/половое/любовное = бесклассовое общество = Бог.
Наш последний автор — Георгий Федотов, единственный из всех, кто писал в эти годы свободно: ему удалось эмигрировать в США. На всем протяжении 30-х гг. он разоблачал фашизм/нацизм, защищал христианские ценности свободы, мира, человечности. И вот в эпоху торжества тьмы он продолжает делать то же самое, продолжает верить. Его статьи 30–40-е гг. мы можем прочитать в этом и в этом томах. Вот например:
«Только что закончившийся в Оксфорде всемирный конгресс христианских церквей осудил войну с такой силой, с какой она, быть может, еще не осуждалась никогда — во всяком случае ответственными представителями церквей. «Война предполагает принудительную вражду, дьявольское надругание над человеческой личностью и беспредельное искажение истины. Война представляет особенное выражение власти греха в этом мире, вызов правде Божией, откровенной в Иисусе Христе распятом. Никакое оправдание войны не смеет скрывать или преуменьшать этого факта.» В те дни, когда текст обращения вырабатывался и принимался единогласно на христианском конгрессе, генерал Франко бомбардировал Мадрид, и Япония, без объявления войны, воевала с Китаем. Война локальная все время тлеет или вспыхивает кострами и при массе горючих материалов, накопившихся в мире, грозит всеобщим пожаром.
И вот, насколько единодушно отношение к войне современной христианской совести, настолько неуверенно и смутно ищет она путей спасения от войны.
Исхода нет, вне того внутреннего, морального преодоления войны, при котором она делается психологически невозможной. Утопия? Во всяком случае такое движение в социальной морали существует. Оно крепче, чем когда бы то ни было, наряду с таким же ростом милитаристической этики. Здесь происходит водораздел современного нравственного сознания. В помощь этой растущей совести должны быть поставлены политические средства».
«В зловещем тумане рождается новый, 1938 год. В тумане, насыщенном испарениями прошлых, настоящих и будущих войн. На двух концах мира война уже свирепствует. В половине Европы к ней готовятся, как к торжеству, как к пиру, ей молятся, как богу — верховному божеству новой языческой Нации. И все без исключения народы вооружаются, хотя многие из них проклинают войну, своими (неизбежными) вооружениями приближая ее взрыв.
Темно и жутко. Воздух такой удушливый, что нечем дышать. Когда начинаешь допытываться, отчего это, что особенного случилось, то видишь, что это поднимаются и душат испарения близкой войны. Чувствуешь физически, на губах, в ноздрях противный вкус и запах крови. Кровь — она волнует и возбуждает тех, кто никогда ее не видал, и только слышит ее голос в жилах. Освобожденная, она свертывается и вызывает тошноту. Только очень юные и слепые могут сейчас мечтать о подвигах. Нас тошнит при воспоминании о войне. Даже Илиада и Песнь о Роланде пахнут бойней и мясной лавкой. А волна крови уже подходит, уже плещется о Пиренеи, вот-вот прорвет плотины и затопит нас».
