Паскаль: три книги. К 400-летию великого ученого, философа, теолога

Владимир Шалларь

Автор ТГ- и ВК- ресурса «Либертарная теология».

Подпишитесь
на наш Телеграм
 
   ×

19 июня 2023 года исполняется 400 лет с рождения Блеза Паскаля. Паскаль — уникальная личность, один из величайших философов, выдающийся ученый (один из основателей математического анализа, теории вероятностей и проективной геометрии, создатель первых образцов счетной техники, автор основного закона гидростатики), блестящий литератор. Одновременно он же — великий христианский мыслитель, великий апологет христианский веры.

Место Паскаля в истории Запада уникально. Современник Декарта, он представлял альтернативу ему. Европа пошла по пути, начатому Декартом: пути рационализма, «объективного знания», забвения экзистенции, разрыва с христианством и т. д. «Теолог» и «ученый» стали не просто разными фигурами, но несовместимыми. То, что мы называем Новым временем, можно было бы назвать временем Декарта. Если бы Запад пошел по пути Паскаля, по пути не картезианского, идеалистского, машинного интеллекта, но путем паскалевского, экзистенциального, умом-и-сердцем мышления, то, возможно, мы жили бы совсем в другом мире: в мире с такой же блестящей наукой, мире гармонии разума и веры, гармонии наукотехники и экзистенциализма — мире «современном», но имеющем своим основанием христианство, культуру, не забывшую, что она произросла из Благой Вести. В этом Паскаль не позади нас, но впереди — путеводная звезда, образец, ориентир современным верующим.

Паскаль — образец: ученый, диалектик, остроумец, ироник, почти циник — легкая, смелая, беспощадная мысль — к человеку-нравам-обычаям-законам-верованиям-обществам-государствам-законам, к их глупостям, нелепостям, смехотворностям; первый экзистенциалист, а по Гольдману — и протомарксист; теолог, апологет христианства. Современная наука / диалектика, парадокс, ирония / антикартезианская-антиидеалистская-экзистенциальная философия / социально-политическая критика / теология: теология в одном ряду со всем этим, так что без теологии — ряд не полон, не завершен.

Великий ученый так передал свой опыт веры:

«Год 1654. Понедельник, 23 ноября, день святого Климента, папы и мученика. Накануне Дня св. Хрисогона мученика. С 10:30 вечера до 12:30 ночи. Огонь. Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не философов и ученых. Веруй, веруй, почувствуй Радость и Мир. Бога Иисуса Христа Мой Бог и твой. Deum meum et Deum vestrum — забудьте обо всем в мире, кроме Бога. Лишь Евангелие приведет к Нему. Величие человеческой души. Праведный Отче, мир не знает Тебя, но я знаю. Слезы радости. Я не с ними. Dereliquerunt me fontem aquae vivae. Боже, Боже мой, почему ты меня оставил? Позволь мне быть с Тобою на веки. Ибо Он жизнь вечная, истинный Бог наш, Иисус Христос. Иисус Христос. Иисус Христос. Я бежал и отверг Его, распятого. Могу ли я жить без Тебя? Он открывается через Евангелие. Отвергаю себя. Отдаюсь в руки Христовы. Вечная Радость за малое испытание на Земле. Non obliviscar sermones tuos. Amen».



Мысли

«Мысли» — главная книга Паскаля, серия блестящих афоризмов, рассуждений, мини-эссе о христианстве, вере, неверии, человеке, мире, бесконечности и т. п. и т. п. Приведем несколько них — на социально-политическо-экономическо-этическую тематику, как думается, показывающих, что именно в реальности зарождающегося капитализма подвигло дехристианизирующее человечество пойти по пути Декарта, а не Паскаля:

Об абсурде войны и вражды:

«Почему вы убиваете меня, когда за вами преимущество? Я безоружен. — Как разве, вы не живете на другом берегу? Друг мой, если бы вы жили на этом берегу, я был бы душегуб и убивать вас таким способом было бы несправедливо. Но коль скоро вы живете на другом берегу, я храбрец, и это справедливо. “За что ты меня убиваешь?” — “Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь был бы злодеем, совершил бы неправое дело, если бы убил тебя, но ты живешь по ту сторону, значит, дело мое правое, и я совершил подвиг”. Когда встает вопрос, следует ли начинать войну и посылать на бойню множество людей, обрекать смерти множество испанцев, решает его один-единственный человек, к тому же лицеприятный».

Об абсурде собственности и «справедливости»:

«Мое, твое. — “Моя собака!” — твердили эти неразумные дети. “Мое место под солнцем!” — вот он, исток и образ незаконного присвоения земли. В послании “О несправедливости” будет уместна шутка старшего брата, обращенная к младшему: “Друг мой, ты родился по эту сторону горы, значит, справедливость требует, чтобы все состояние унаследовал твой старший брат”. За что ты меня убиваешь? [Людской разум] понятия не имеет, что такое справедливость. Справедливость. — Как зависит от моды наше представление об изяществе, так от нее же зависит и наше представление о том, что такое справедливость. Разумеется, было бы справедливо все блага разделить между людьми поровну, но так как еще никому не удалось подчинить силу справедливости, то стали считать вполне справедливым подчинение силе; за невозможностью усилить справедливость признали справедливой силу, дабы отныне они выступали рука об руку и на земле царил мир — величайшее из земных благ. А вот на стороне монархов есть еще сильное войско. Миром правит сила».

О абсурде власти и государства, о идеологии как ложном сознании, обосновывающем власть:

«И вот тут в игру вступает воображение. До сих пор властвовала сила как таковая, а теперь она уже начинает опираться на воображение, которое во Франции возвеличивает дворян, в Швейцарии — простолюдинов и т. д. Стало быть, узы почтения, которыми людское множество связано с таким-то или таким-то имярек, суть узы воображаемые. В мире все решает сила, поэтому власть герцогов, королей, судей вполне ощутима и насущна; так оно было, так оно есть везде и всюду. Но поскольку власть того или иного герцога, короля, судьи основана на чистом воображении, она неустойчива, подвержена изменениям и т. д. Привычка видеть короля в окружении охраны, барабанщиков, военных чинов и вообще всего, призванного внушать подданным почтение и страх, ведет к тому, что, даже когда короля никто не сопровождает, один его вид уже вселяет в людей почтительный трепет, ибо в своих мыслях они неизменно связывают особу короля с. теснящейся вокруг него свитой. Народ, не понимая, что помянутые чувства вызваны уже сложившейся привычкой, приписывает их особым свойствам королевского сана. Этим и объясняется ходячее выражение: “На его челе — печать Божественного величия” и т. д. До чего же это правильно — различать людей не по их внутренним свойствам, а по внешним признакам! Кто из нас двоих пройдет первый? Кто уступит дорогу другому? Тот, кто менее проворен. Но мы равно проворны, так что придется пустить в ход силу. У него четыре лакея, у меня только один, — это ясно как день, считать до четырех умеет каждый, уступить должен я, спорить было бы глупо. Таким образом, мир между нами сохранен, а что на свете дороже мира!»

Об историчности, сконструированности, случайности и абсурде законов, установлений, обычаев, традициях любой-своей страны и предков; радикально — или, точнее, аутентично — христианская мысль в отношении века сего, мира сего — выглядит цинизмом:

«Вера должна держаться на голосе вашего собственного разума и на согласии с самим собой, а не на чьих-то требованиях уверовать. Воровство, кровосмешение, дето- и отцеубийство — какие только деяния не объявлялись добродетельными! Ну как тут не дивиться, — кто-то имеет право убить меня на том лишь основании, что я живу по ту сторону реки и что мой монарх поссорился с его монархом, хотя я-то ни с кем не ссорился! Из-за людского сумасбродства самое неразумное становится подчас самым разумным. Что может быть неразумнее, чем избрание главой государства королевского первенца? Ведь не взбредет же никому в голову избирать капитаном судна знатнейшего из пассажиров! Такой закон был бы нелеп и несправедлив, но, поскольку люди сумасбродны и пребудут таковыми до скончания веков, закон о престолонаследии стал считаться и разумным, и справедливым. Он [людской разум] понятия не имеет, что такое справедливость. Если бы знал, разве придумал бы правило, главнейшее в людских сообществах и гласящее, что каждый должен повиноваться обычаям своей страны? Нет, свет истинной, справедливости равно сиял бы для всех народов, и законодатели руководствовались бы только ею, а не брали бы за образец прихоти и фантазии, скажем, персов или немцев. Неизменная, она царила бы во все времена и во всех странах мира, меж тем как на деле понятия справедливости и несправедливости меняются в зависимости от земных широт. На три градуса ближе к полюсу — и весь свод законов летит вверх тормашками; истина зависит от меридиана; несколько лет владычества — и самых коренных законов как не бывало; право подвластно времени; Сатурн, проходя через созвездие Льва, возвещает новое преступление. Хороша справедливость, которая справедлива лишь на этом берегу реки! Именуемое истиной по сю сторону Пиренеев именуется заблуждением по ту сторону! Кто докапывается до корней обычая, тот его уничтожает. Любой вздумавший исследовать причину, его породившую, обнаружит ее легковесность, полную несостоятельность и, если еще не приучил себя спокойно взирать на все чудеса, творимые людским воображением, долго будет удивляться тому, что всего лишь за одно столетие люди начали относиться к оному закону столь почтительно, столь благоговейно. Искусство подтачивания и ниспровержения государственных устоев как раз и состоит в ломке общепринятых обычаев, в исследовании их истоков, в доказательстве их неосновательности, их несправедливости. Меж тем народ охотно прислушивается к ниспровергателям. Он начинает понимать, что ходит в ярме, и пытается его сбросить, и терпит поражение вместе с любознательными исследователями установленных обычаев, и выгадывают при этом лишь сильные мира сего. Вот почему мудрейший из законодателей говорил, что людей ради их же блага необходимо время от времени надувать. Народ не должен знать об узурпации власти: когда-то для нее не было никакого разумного основания, но с течением времени она стала разумной; пусть ее считают неистребимой, вековечной, пусть не ведают, что у нее было начало, иначе ей быстро придет конец. У нас нет [истинного права]: существуй оно, мы не считали бы мерилом справедливости нравы нашей собственной страны. И вот, отчаявшись найти справедливого человека, люди обратились к сильному и т. д.».

Простите за долгие цитаты: но, сами видите, как они остроумно-парадоксальны, горько-иронически-проницательны, как они бьют в цель, как они беспощадно вскрывают зло века сего: подлинная христианская мысль, не боящаяся назвать черта — чертом, грех — грехом, безумие — безумием. Посреди вот это всего Паскаль говорит о том, что «агония Христа будет длиться до скончания мира», а значит «нельзя спать», о бесконечностях бытия, о глубинных доводах экзистенции-сердца, а не машинизированного «интеллекта», о ставке в пари на бытие/небытие Бога и т. п. и т. д.



Реформаторы

«Паскаль» — небольшая книга Мережковского, в его типичном жанре эссе-романа, художественного — великолепно написанного — религиозно-философского исследования, в данном случае: ликбез, популярное введение в биографию и творчество Паскаля. Мережковский очень верно пишет о актуальности Паскаля, о его нужности для нас:

«Люди наших дней начали понимать, чем для них может сделаться Паскаль, только во время Великой Войны. «Там, в огне и крови окопов, „Мысли“ Паскаля были как бы нашим предсмертным Причастием»». «Ты нас опередил и встретил нас именно там, где ты был нам нужнее всего».

Быть или не быть христианству? — на этот вопрос никто, за триста лет от дней Паскаля до наших, не ответил так, как он отвечает: «Быть». Если люди наших дней, на пороге второй Великой Войны, все еще не могут понять так хорошо сказанных слов Паскаля, то они, может быть, их никогда и не поймут: быть или не быть христианству? — значит быть или не быть человечеству, заслуживающему это имя.

Люди, соединенные в общества, народы, государства, так же безумны и несчастны, такие же заколдованные, погруженные в «сверхъестественный сон», как всякий человек в отдельности. «Люди естественно ненавидят друг друга». «Каждое человеческое „я“ хотело бы поработить все остальные». Паскаль обличает ложь и бессмыслицу человеческих законов. Так же обличает Паскаль ложь и бессмыслицу собственности, ложь государства — одного из самых чудовищных и мучительных видений в «заколдованном сне» человечества.

Огненное сердце «Мыслей» — та ночная беседа Паскаля с таинственным Гостем, которую он сам называет «Иисусовой Тайной». Все начинается и кончается в «Мыслях» тем «сверхъестественным сном» человечества, которым спят ученики Иисуса в Гефсиманскую ночь. Главная цель Паскаля — разбудить, расколдовать людей от этого «заколдованного сна». «В смертном борении будет Иисус до конца мира: в это время не должно спать».



Сокровенный Бог.

Итак, мы начали с главной книги Паскаля, продолжили ликбезом о его жизни и творчестве и закончим глубоком погружением, подробным исследованием мысли Паскаля. «Сокровенный Бог» Люсьена Гольдмана — чудесное глубокое прекрасное исследование философии Паскаля, социально-культурного ее контекста, ее места в истории философии и т. п. Гольдман дает марксистскую методологию анализа теологии, философии, искусства — крайне далекую от «вульгарного материализма», совсем не похожую на то, что обычно принято называть марксистским анализом культуры. Главный философский вопрос книги — соотношение суждений о фактах и суждений о ценностях, полемика с эмпиризмом, рационализмом, позитивизмом, сциентизмом; марксистская философия ценностей; ценности как реальность, как сила истории, то, что реализуется в исторической практике; характерно использование Гольдманом терминов «вера» и «трансцендентность» для марксизма, как терминов марксистской теории; факты суть есть, ценности суть то, что следует воплотить; марксизм как наука изучает факты; марксизм как практика воплощает ценности в жизни: как и христианство. Предмет его исследований — «трагическое видение» Паскаля, которое он видит непосредственным предшественником Гегеля, Маркса, Лукача, вообще диалектического мышления. Интересно, что Паскаля обычно понимают как зачинателя линии Кьеркегор — Достоевский — экзистенциализм; а вот Гольдман показывает, что Паскаль — зачинатель ни много ни мало главного русла европейской философии, если из нее выбросить, с одной стороны, позитивизм, механистический материализм, а с другой — рационализм, эмпиризм, идеализм: Паскаль — родоначальник той истины, что можно найти в модерной философии как таковой (а не Декарт — родоначальник лжи этой философии). Паскаль был уже, по Гольдману, диалектиком, не худшим, чем Гегель и Маркс: в пространстве веры и экзистенции, а не «логики» (Гегель) и «истории» (Маркс): реальное разрешение противоречий по Паскалю происходит в бездне сердца — в Боге, как у Гегеля, это будет в диалектике Понятия, а у Маркса — в диалектике производительных сил и производственных отношений. Паскалевская трагическая парадоксия — набросок будущей Гегелевой-Марксовой диалектики; паскалевская критика общественных нравов и установлений — набросок марксистской критики; паскалевская философия силы и воображения как двух столпов власти — набросок марксистской философии репрессивных и идеологических аппаратов классовых обществ; так и вообще паскалевская экзистенциальная философия как бы задает теологическую структуру марксизма, так что последний — секуляризация паскалевской теологии, ее приложение-проекция к политике и экономике; так, например, пари Паскаля задает логику марксистской ставки на коммунизм: коммунизм — истина, смысл и цель исторического процесса, и поэтому всеми силами нужно за него бороться, подобно тому как Христос — есть вечная Истина, и поэтому нужно всем сердцем, душой и разумением «поставить» на Него.



Больше книг, статей, видео и лекций о Паскале смотрите здесь.

Поделиться в соцсетях

Подписаться на свежие материалы Предания

Комментарии для сайта Cackle