на наш Телеграм
Константинопольские архипастыри за 1100 лет видели всякое: православных императоров и императоров-еретиков, императоров-философов и дураков, святых и блудников. Видели крестоносцев. Не видели они только одного — чтобы на трон государя сел мусульманский султан, а собор Святой Софии обратился в мечеть. Геннадий Схоларий был первым патриархом «новой реальности». Он предчувствовал приход турок, можно сказать, ждал этого прихода, но во главу угла ставил все же не «встречу с другим», не «диалог культур», а самобытность христианской общины, самобытность Церкви.
Империя навсегда
Уверенность в неотменимости империи — вот на чем держалась Византия. Империя — «внешний контур» христианской общины, необходимое условие ее существования. С одной стороны, подобная уверенность гарантировала небывалую устойчивость византийской модели мира — благодаря ей возник феномен «Византии после Византии» и можно сказать, что в пределах греческой церковности Византия существует до сих пор.
Это гарантировало ее воспроизводимость в любой социально-политической ситуации — от ранней туркократии до неоосманизма Реджепа Эрдогана. В каждом случае эта устойчивость обеспечивалась конкретными и ситуативными решениями — как правило, обращением к «третьей силе», например, власти русского православного царя или нерусского неправославного президента США (точнее, соответствующих структур госдепартамента), но это решение даже не рассматривалось бы, не будь у субъекта этого решения внятной мировоззренческой «подложки» (Империя неотменима!).
С другой стороны, поздневизантийское мировоззрение именно в силу того, что на поздних этапах своего развития (точнее — угасания) тратило цивилизационную энергию на самосохранение, на самовоспроизводство, оно слабо интересовалось тем, что за пределами «византийского космоса». Обычная сосредоточенность ромеев на самих себе мультиплицировалась военно-политическими невзгодами последних десятилетий истории Византии.
Равнодушие накануне катастрофы
Яркий пример тому — первый после взятия Константинополя турками в 1453 году патриарх Константинопольский Геннадий II Схоларий (в миру Георгий; 1400–1472 гг.). В его многочисленных сочинениях, написанных до восшествия на патриарший престол и посвященных актуальным вопросам богословия (полемика с латинянами об исхождении Святого Духа) и церковной политики (полемика с униатами), аскетике, агиографии, литургике, логике, физике и метафизике, очень мало одного — рефлексии о приближающейся «величайшей геополитической катастрофе», размышлений о судьбе Второго Рима, его «исторических территорий» и христианских народов, давно уже живущих под властью турок. В первой половине XV века османы захватили большую часть Анатолии (нынешней Турции), Балканы и почти всю Грецию, а остатки Византии (столица, несколько островов в Эгейском море и Пелопоннес) обложили данью. Но их триумфальное продвижение в сочинениях патриарха Геннадия Схолария почти не отражено. Единственное прямое упоминание исламской экспансии дано в Слове на Благовещение Пресвятой Богородицы 1437 года:
И скверный пророк, увы, возымел силу, как и религия его и вздор, и составил во всех отношениях противоречивые учения, каковые ничем не больше, чем сонный бред, и даже более беспорядочны, и об этом по справедливости можно судить по их абсурдности; и теперь происшедшие от него племена нечестивых наводнили большую часть земли, и заблуждение, как некая гангрена, захватывает весь мир и переворачивает все вверх дном, ежедневно поглощая и истребляя тела и души тех, кто еще вчера здравствовал. Отнюдь не меньше этого угнетает и терзает видящих это, с одной стороны, чувство сострадания к братьям, а с другой — страх за самих себя. И действительно, Истина побеждает и при таком перевесе со стороны сил лжи, и хотя побеждает, будучи побеждаемой, однако ей всячески долженствует их преодолеть.
Кажется, высказывание достаточно красноречивое: внятная характеристика вражеской религии, описание опасности, которую несет военная экспансия ее приверженцев, сочувствие единоверцам, уверенность в победе (не политической — духовной). Но это ведь всего несколько строк, песчинка в море, незначительный фрагмент даже в масштабах данной проповеди. Это гомилетическое произведение представляет собой огромный богословский трактат, излагающий историю Спасения человечества — от Адама через Богордицу и Христа до наших дней. И мусульмане оказываются едва ли не случайными статистами в исторической мегадраме. Их появление должно подчеркнуть тот факт, что история спасения продолжается, что нас — вот посмотрите — ждут новые испытания.
В целом патриарх Геннадий равнодушен к успехам турецких военачальников. Представим себе плодовитого московского православного публициста, который вот так пятью строчками реагировал бы на то, что финско-китайская граница проходит в районе Иваново, что за пределами МКАДа российской государственности нет, что Русь не просто слиняла, а была заменена другим цивилизационным проектом. Не получается? А для византийца, сосредоточившегося на своем — сколь бы это свое ни было внешне малым — и равнодушного к иному, это было нормой умственной жизни.
Лучше сарацины, чем неустроенность
Шаг навстречу «другому» патриарх Геннадий делает незадолго до падения столицы. В Слове на Введение во храм Пресвятой Богородицы, датируемом 1449–1453 годами, он оставляет важное замечание:
Мы же наставляемся в чуждых учениях, и имя «мира» становится благовидным предлогом, являя как будто спасительный меч в духовных делах, а на деле не многим лучше смертоносного мира! Но Павел говорит: «Держися мира с призывающими Господа от чистого сердца. Буих же и ненаказанных стязаний отрицайся» (2 Тим 2:22). Ибо не достоит иметь мир с теми, который по пристрастности и опасной дерзости все переиначили, говорит он, которые, опираясь на заблуждения и софизмы, восстали против и Писания, и законов, и самых необходимых понятий, — доколе они пребывают таковыми. Мудрым подобает все это отряхнуть; как необходимо также и обращение к народам, или — сохранение глубокого молчания. Ибо лучше, обособившись, чистым сердцем жить вместе с ними, нежели марать себя в лабиринтном мраке диспутов и дел; и лучше в среде чужестранцев приносить плод, нежели духовно чахнуть среди своих.
Важно понимать контекст. Патриарх Геннадий Схоларий — яростный противник унии с Римом, заключенной в 1439 году во Флоренции. И в этой проповеди он указывает: чем мириться с путаниками-латинянами, или (неизвестно что хуже) пребывать в бесконечных прениях униатов и православных, не предпочтительнее ли жить среди язычников (то есть турок) в мире — предполагается, что турки не будут препятствовать нормальному функционированию церковной жизни. Мы видим в этом высказывании зачатки поствизантийской стратегии, о которой мы писали выше: Церковь делает ставку на устойчивый элемент «мира», на ту государственность, которая способна обеспечить существование христианской общины.
В одном из писем 1451 года патриарх Геннадий Схоларий сочувственно пишет о мусульманской практике контроля за инакомыслящими:
Ведь мы лишились богобоязненности. Как? Да просто — у нас нет Церкви. Нам неизвестны догмы отцов, они в пренебрежении… У иудеев и сарацинов частные лица, связанные с мирскими делами, не осмеливаются что-либо говорить против людей компетентных и священных установлений; у нас же, христиан, вопросами веры занимаются все кому не лень. У тех никто не осмеливается сказать что-либо даже скорее против отеческой веры, чем против безверия, или же какую-то иную веру восхвалить больше, чем ту, иначе он будет побит камнями и сожжен на костре. Мы же без всякого стыда выступаем публично на площадях против своих отцов и их веры, и кто же это? Какие-то ремесленники, грубияны и шарлатаны, недостойные высказываться о божественном, которых, вместо того, чтобы их распинать, превозносят; а специалистов в этом деле, способных что-то дельное сказать в отношении божественных вещей, осудить одно только благополучие и наслаждение в пользу истины и негодовать из-за всех этих ужасов, мы преследуем как преступников и как вредных для общества.
Письмо к судье города Мистры Мануилу Раулю Исису
Легко увидеть, что и в первом тексте и во втором Геннадий не столько восхищается мусульманами, сколько печалится о неустроенности христианского социума, о невозможности выстроить его если не на принципах единомыслия, то по модели «диктатуры экспертов», то есть людей, что-то смыслящих в вопросах веры, которые жизнь посвятили истине. Такую «диктатуру» будущий патриарх наблюдает у турок, и даже она кажется ему более предпочтительной, чем тот хаос, который царит в христианской общине.
Конечно, он является следствием нравственного разложения православного социума — от священноначалия до простых мирян. Верхи не могут контролировать процесс распространения богословского знания, не способны управлять дискуссией, потому что заняты чем-то другим (например, самообогащением), а низы не хотят себя контролировать, поскольку никто и никогда их этому не учил. К чему этот процесс привел бы, сказать сложно — конец естественному развитию положил Османский султанат.
Ни царства, ни свободной Церкви, ни независимости
Мечта патриарха Геннадия Схолария о дисциплинированном христианском обществе осуществилась. Ликвидировав светскую власть императора, турки, как известно, наделили патриарха исполнительной и судебной властью в границах православной общины. Причем эта община должна была быть, в соответствии с турецкой административной моделью, монолитной в части вероучения — мелькиты, несториане, марониты получали точно такую же автономию. Из этого следовало, что и вероучительные дискуссии внутри общины сводились к минимуму и о каком-либо подобии миссионерства или прозелитизма можно было забыть. Богословствование централизировалось и иерархизировалось — впрочем, как и вся церковная жизнь.
Впрочем, сосредоточение всей полноты власти в руках патриарха не обернулось ужесточением режима, нормированием жизни. Наоборот, вероятно, внешние ограничения стимулировали смягчение внутриобщинной регламентации. Это очень хорошо видно по пастырскому посланию синайским монахам (датируется временем патриаршества Схолария). Лейтмотив этого послания — смягчение древних практик: принято, чтобы архиерей совершал литургию с дьяконом — позволительно и в одиночестве; считается, что нельзя давать панагию армянским и латинским паломникам — можно не только панагию, но и антидор; плохо, что нарушаются каноны, но во многих случаях это «давняя традиция и неизбежная необходимость». В конечном итоге архипастырь настаивает на том, что внешняя стесненность неизбежно ведет к опрощению, избавлению от излишней регламентации:
И ныне христианство подобно тому, что было до Константина, ибо сейчас, как и тогда, мы не имеем ни царства, ни свободной Церкви, ни независимости. Тогда еще не было многоуставности, а сейчас она есть [лишь] в книгах, но нет ни учащего, ни учащегося, а воля знающих пастырей прохладна. А когда бы имелась воля и знание, то невозможно соблюдать по принуждениям времени, о которых предрек наш Господь, что будут они столь жестоки, чтобы, если возможно, прельстить и избранных, претерпевший же до конца спасется.
Диалог без заинтересованности
Из источников хорошо известно, что Мехмед II (1432–1481), султан, который завоевал Константинополь и при котором прошла вся «турецкая» часть жизни патриарха Геннадия Схолария, хорошо относился и лично к патриарху, и к христианской общине (насколько это возможно для иноверца). Прямым свидетельством этого является то, что патриарх написал целых три трактата, адресованных мусульманам (первые два, вероятно, непосредственно султану и, скорее всего, по его просьбе), в которых не столько полемизировал с исламом, сколько излагал православное вероучение.
Исследователи обращают внимание на то, что только в третьем трактате «Вопросы и ответы о Божестве Господа нашего Иисуса Христа», написанном иерархом незадолго до смерти, заметно хоть какое-то знакомство с мусульманским вероучением и хоть какая-то заинтересованность в диалоге. «Мы, думая в себе самих или богословствуя с единоверными, — пишет он, — не имеем никакой нужды в словах или доказательствах о Божестве Христа, но для вас, положив это в основание как истиннейшее учение, мы таким образом и об остальном позаботимся» (цит. по книге Александра Занемонца «Геннадий Схоларий, Патриарх Константинопольский (1454–1456)».
Однако и в этом тексте речь идет все же об опознании «другого», а о репрезентации себя: если вы хотите узнать о нашей вере, мы вам расскажем; если не хотите, то мы будем и дальше жить внутри воображаемой Империи. Если вам интересны наши представления о Христе, мы расскажем о том, что Он не только человек, но и Бог. Если не интересны, то коранический Иисус и подавно не станет предметом нашего пристального внимания. Мы рады, что вы с уважением относитесь к Евангелию, но глубоко проникать в ваши предания мы, извините, не будем.
Как мы видим, если 1453 год как-то повлиял на патриарха Геннадия Схолария, то не очень сильно, изменения не коснулись основ мировоззрения. Вначале почти полное равнодушие к тому, что происходит на Балканах и в Анатолии, и в конце — незаинтересованность в полноценном диалоге с исламом (прочитал ли патриарх Коран — вопрос открытый).
Если будущий патриарх и связывал какие-то надежды с турецким нашествием, то только в том отношении, что это оно положит конец дисциплинарному расколу православной общины. Был ли он рад результату? Разумеется, нет. Хотя «под турками» христианская община обрела новое качество, смогла взглянуть на себя как единицу, автономную от христианского государства, отделить безусловно ценное от второстепенного.
