на наш Телеграм
Мы переживаем ренессанс теологии «катехона» — «удерживающего», таинственной фигуры из Второго послания к Фессалоникийцам: (2 Фес 2:7): «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий (κατέχων) теперь». Катехон занимает существенное место в текущих идеологических процессах. Но раз речь идет о теологии, о толковании Писания, православный теолог обязан обратиться к высшей вероучительной инстанции в Православии — к Отцам Церкви.
Иоанн Златоуст
У святителя Иоанна Златоуста и некоторых других менее значимых авторов (Тертуллиан, Лактанций, Иероним и др.) находим теологию катехона как Римской империи. Обратим на это внимание: Римская империя — та, по приговору которой распяли Христа, гнали и казнили апостолов, ранних христиан — вот эта языческая, гонительская империя во главе с богами-императорами понимается в данном толковании как катехон — ни о какой другой автор Второго послания к Фессалоникийцам писать не мог (если он вообще под катехоном имел в виду Империю, то такую — империю Тиберия — Нерона, а, конечно, не ту христианизированную империю, что явится три века спустя при Константине). Принципиальной тут оказывается сама форма Империи, мировой гегемонии как таковой — см., например, в стихире на Рождество:
«Августу единоначальствующу на земли, многоначалие человеков преста /…/ под единем царством мирским гради быша».
Это часто упускают из виду: катехон в этой перспективе есть просто мировая империя, глобальный порядок, глобализм — вовсе не специально христианский или какой-то добродетельный, а просто глобальный порядок — так ненавистный как раз развиваемой сейчас антиглобалистской идеологии, часто использующей фигуру катехона; оказывается, что патристическая теология катехона есть именно что теология глобализма, единой мировой упорядоченности. Вадим Цымбурский, классик русской геополитики и цивилизационной теории, метко подмечал в этой связи, что в последние десятилетия «безблагодатную роль глобального удерживающего (катехона)» играют США.
Что же мог иметь в виду Златоуст, теологически позитивно оценивая как катехона Римскую империю? Кажется логичным эту теологию поместить в контекст златоустовского толкования Рим 13:1–1: теологически позитивен сам принцип политического порядка (а стало быть, и глобального порядка), сама упорядоченность жизни, в том смысле, поясняет Златоуст, как теологически позитивен сам принцип брака: брак благ, что не означает, что каждый конкретный брак благ, напротив — известно великое множество браков, изначально совершавшихся из дурных намерений, браков дурно закончившихся и т. п.; так и с политическим порядком — благ принцип упорядоченности, что не означает, что блага каждая конкретная управленческая система; кажется логичным понять златоустовскую теологию катехона в этом смысле: вообще сам принцип глобальной упорядоченности благ (но вовсе не каждая его конкретная форма, эмпирическое проявление и т.д.).
Но давайте внимательно всмотримся в текст златоустовского толкования (4-я беседа на 2 Фес):
«Справедливо всякий может, во-первых, спросить, что такое удерживающее (τό κаτέχον), и потом обнаружить желание узнать, почему так неясно говорит об этом Павел? Что же такое “не допускает открыться ему” то есть, «препятствующее»? Одни говорят, что это благодать Св. Духа, а другие — римское государство; с этими последними я больше согласен» —
тут видим, что нет твердого толкования: может быть, речь идет о Риме, а может, о Духе; Златоуст считает, что о Риме, но не в режиме твердой уверенности, а «больше согласен». Далее:
«говорит это о римском государстве, то понятно, почему он только намекает на это и до времени говорит прикровенно. Он не хотел навлечь на себя чрезмерной вражды и бесполезной опасности. В самом деле, если бы он сказал, что в непродолжительном времени разрушится римское государство, то тогда немедленно его, как возмутителя, стерли бы с лица земли, и (вместе с ним) всех верующих, как живущих и подвизающихся для этого» —
Златоуст полагает, что Павел не говорит прямо, шифрует свой взгляд на Рим: иначе Рим и его и всех верующих как возмутителей репрессирует: итак, речь о гонительской Империи, от которой христианам надо таить свои подлинные взгляды — тут Златоуст вообще видит причину нелегкости толкования катехона: Павел шифровался от имперских властей и тем зашифровавал свои подлинные взгляды от всех своих будущих читателей, включая и самого Златоуста. Такое же не-понимание мы находим у Августин в «Граде Небесном», который признаваясь, что он не понимает, что такое катехон, и как и Златоуст называя среди его возможных толкований Дух Святой, пишет, что
«некоторые думают, что в этом случае речь шла о римской власти и что апостол Павел не хотел писать об этом открыто из опасения подвергнуться преследованиям из-за недоброжелательного отношения к этой власти.»
То есть, по Златоусту и «некоторым» у Августина катехон есть Римская имерия, но таким образом, что смысл этого утверждения совсем не благоприятен для Империи — до такой степени не благоприятен, что автор 2 Фес. был вынужден прибегать к туманным выражениям, чтобы не подвегнуться «преследованиям из-за недоброжелательного отношения к» Империи. Читаетм Златоуста дальше:
«”Не допускает”, — говорит, — “открыться, ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии». Здесь он указывает на Нерона, как на прообраз антихриста, потому что и он хотел, чтобы его считали богом. Хорошо сказал он — тайна, потому что (Нерон) не так явно и бесстыдно (выдавал себя за бога), как антихрист. Итак, если еще прежде того времени, говорит, нашелся человек, который немного в злобе уступал антихристу, то что удивительного в том, если со временем явится (настоящий антихрист)?» —
по мысли Златоуста, автор 2 Фес. говорит о современном ему политическом режиме уже как о действующей «тайне беззакония»: сакрализующая сама себя Империя — вот «тайна беззакония» по Златоусту. Ситуация парадоксальна: «тайна беззакония» уже действует в «римском государстве», но антихрист грядет после краха этого государства; это государство уже есть действующая «тайна беззакония», ее суверен — прообраз антихриста, но последний грядет после ее крушения:
«”только [не совершится] до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий (ò κατέχων) теперь”. То есть: когда прекратится существование римского государства, тогда он (антихрист) придет. И справедливо, — потому что до тех пор, пока будут бояться этого государства, никто скоро не подчинится (антихристу); но после того, как оно будет разрушено, водворится безначалие, и он будет стремиться похитить всю — и человеческую и божескую — власть. Подобно тому как прежде того разрушены были царства, именно: мидийское — вавилонянами, вавилонское — персами, персидское — македонянами, македонское — римлянами, так и это последнее разрушено будет антихристом, а он сам будет побежден Христом».
Итак, Златоуст примыкает к апокалиптической традиции: история есть цепь сменяющих друг друга противобожественных, демонических царств, последнее из коих в Конце будет побеждено Христом. Притом антихрист знаменует собой не глобальный порядок, а его разрушение: катехон есть глобальный порядок, мировая империя, после краха которой приходит антихрист.
Вообще, как известно, фрагменты могут быть поняты только в контексте своего целого, то есть приведенный нами фрагменты вполне корректно понимаемы только в контексте целого жизни и учения Златоуста. Но социально-экономическое учение Златоуста носит явно выраженный радикально-эгалитарный характер, а его жизнь в большой мере была посвящена критики Империи, за что он и был, как известно, неправедно осужден и отправлен в ссылку, где и умер. Его теологию катехона тем самым никак нельзя понять в смысле идеологии Империи.
Феофилакт Болгарский
Необходимо отметить, что не существует consensus patrum (то есть общепринятого среди Отцов Церкви, то есть обязательного для членов Православной Церкви понимания) относительно катехона. Например, блаж. Феофилакт (в соответствующем толковании), в целом следуя толкованию Златоуста, приводит помимо того еще и целую череду разных мнений на этот счет:
«Под выражением удерживающий (κατέχων) некоторые понимали идолослужение. Когда, говорят, прекратится удерживающее заблуждение, уничтожится идолослужение, тогда и явится антихрист, как некогда сказал Господь: проповедано будет сие Евангелие Царствия во свидетельство всем народам, и тогда придет конец (Мф 24:14). Другие словом удерживающий называют определение Божие. Когда, говорят, исполнится Божие определение, удерживающее ныне пришествие антихриста, и настанет определенное ему время, тогда он и откроется. А некоторые, как сказано уже, утверждали, что Дух Святый удерживает антихриста».
Итак: катехон может пониматься и как божественная сила: некое «Божье определение» или же Святой Дух (ср. с 2 Пет 3:9 — Бог удерживает Конец истории, «долготерпя нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию»), или же, наоборот, как идолослужение — интересующее нас особо толкование, восходящее к изречению Самого Иисуса Христа, гласящему, что Конец истории настанет, когда Евангелие будет проповедовано по всей земле.
Феодорит Кирский
Автор 2 Фес. вводит фигуру катехона — удерживающего мир от Конца истории. Только в силу долгой привычки кажется, что такое удерживание есть нечто позитивно окрашенное. Вдумываемся: с какой стати теологически позитивно оценивать удерживание, отсрочивание наступления Второго пришествия Христа, Царства Божьего? Не обстоят ли дела так, что все наоборот: Конец истории есть торжество Царства Бога, а катехон в таком случае — теологически негативная сила?
Блаженный Феодорит понимает катехона как идолослужение, что кажется наиболее разумным: ведь новозаветная религия с нетерпением ждет наступления Царства Божьего, напрямик связывая его наступление с событием всеобщего распространения Благой вести («И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» Мф 24:14); в этом смысле вообще непонятно, почему фигуру катехона часто оценивают позитивно, когда как удерживает Удерживающий — Второе Пришествие, наступление Царства Божьего (позитивно здесь разве только, как уже отмечалось, — «долготерпение» Божье, «чтобы все пришли к покаянию», что в сущности совпадает с феодоритовским толкованием: удерживает Конец истории нераскаянность людей, их ещё не обращенность к Богу, то есть все тоже идолопоклонство — широко понятое: но ведь, конечно, в самой этой необращенности, в этом идолопоклонстве нет ничего позитивного). Блаж. Феодорит в соответствующем толковании пишет:
«божественный апостол знал сказанное Господом, что Евангелие должно быть проповедано всем народам, и тогда придет конец (Мф 24:14), но видел также, что преобладает еще служение идолам, то, следуя учению Владыки, сказал, что прежде сокрушится держава суеверия и повсюду воссияет спасительная проповедь, и тогда явится противник истины».
Катехон — «держава суеверия», сокрушаемая проповедью Евангелия; после её крушения явится антихрист. После всемирного открытия евангельской истины «тайна беззакония» раскрывается: эсхатологический момент двух истин — и истины века сего и истины века грядущего.
Амвросиаст
Есть, кажется, возможность понять все эти толкования как аспекты потенциально одного толкования (и таки выявить что-то вроде виртуального consensus patrum): катехон — это Империя в смысле ее тождества идолослужению: сакрализация Империи удерживает обожение творения (конец века сего и наступление века грядущего. Катехон — это фетишизированный (возведенный в идол) наличный социально-политический порядок, удерживающий мир от наступления Царства Божьего; так именно понимал дело Амвросиаст (неизвестный автор, чьи тексты приписывались его современнику Амвросию Медиоланскому, то есть имели святоотеческий авторитет: древняя Церковь понимала и принимала их как принадлежащие святителю; скажем, Августин ссылается на толкования Амвросиаста как на толкования свт. Амвросия): римская государственность — действительно катехон, в смысле: сатанинская сила имперских репрессивного аппарата — «императоров-гонителей» и идеологического аппарата — комплекса «идолов» и «богов»:
«Начало тайне беззакония положил Нерон, который из любви к идолам погубил апостолов, подстрекаемый отцом своим диаволом, вплоть до Диоклетиана и в новейшее время — Юлиана, который из-за некоторых черт характера и по слабости [своей] не смог осуществить начатые гонения, ибо не было дано позволения свыше. Их (императоров-гонителей) использует в качестве слуг Сатана, чтобы, объявив под множеством богов одного истинного Бога, держать людей в заблуждении до тех пор, пока будет стоять Римское царство. Вот что значит, когда он говорит: пока не будет [взят] от среды. /…/ Раскрытие же тайны беззакония следующее: когда придет Антихрист, он будет признан как Бог тех, кого и прежде по приказу его народ почитал как богов, из которых он сам первый или главный».
У Амвросиаста мы находим толкование, смыкающее вместе понимание катехона как Империи и понимание катехона как идолослужения, то есть некоторый синтез патристической теологии катехона. Амвросиаст пишет, что катехон есть предельное зло, а именно идолопоклоническая гонительская империя. То есть, тут сходятся все линии: катехон есть идолослужение, препятствующее проповеди Евангелия, как в феодоритовском толковании — препятствующее как? — имперским насилием; катехон тут есть империя, как и в златоустовском толковании (в каковом как и у Амвросиаста император Нерон понимается как давший начало «тайне беззакония», заключающейся в сакрализации суверена), но теологически квалифицированная негативно как идолопоклоническое насилие; и все это, разумеется, не может происходить без некоторого «определения Божьего», без Духа Святого — как ведь и все, что совершается в истории. Катехон есть идеологические (идолослужение: «боги» и «идолы») и репрессивные (гонения: «императоры-гонители») аппараты Империи.
Интересно, однако, что «Империя» как средоточие мира сего— основной концепт не только неопатристической политической теологии (Флоровский, Мейендорф, Хоружий), что вполне логично и ожидаемо, но и одной влиятельной современной политической теории (Хардт и Негри — введшие «Империю» в центр своей политической теории — между прочим напрямик опирались на патристическое наследие; идущий им вслед коллектив авторов Тиккун в ходе развития теории Империи вспоминают и «катехона»). Здесь же отметим, что, с одной стороны, «идолы» как суть ложного сознания, авторитарной идеологии, а, с другой стороны, идоломахия как суть освободительной политики, берущей свой исток в библейском профетизме, играют роль основных концептов в теории выдающегося психолога, социолога, политического философа Эриха Фромма. Иными словами, вся эта констелляция теологических концептов (катехон, империя, идолы) находится в центре актуального политического мышления.
Нилус, Шмитт, Булгаков, Агамбен, Осипов
В текущих идеологических процессах не находим описанной патристической теологии катехона: находим там понимание катехона не как глобальной упорядоченности, или «определения Божьего», или Духа Святого, или идолослужения или идолопоклоннической Империи, а как противостоящего силам зла православного царства: понимание, у Отцов древней Церкви просто отсутствующее. Где обретается исток этого своеобразного и не-патристического толкования катехона? — настал черёд перейти от патристической теологии катехона к её мистификациям. В одном апокрифе VII в. — «Апокалипсисе» Псевдо-Мефодия Патарского (неизвестного автора, на текст, которого, кажется, не ссылался ни один из Отцов Церкви, жившего спустя века после свт. Мефодия), где катехоническая функция приписывается православному Римскому царству (Византии) и выдвигается неизвестное до того верование в мессианскую фигуру римского императора, который, якобы, выдвинется в эсхатологическую эпоху (очевидный регресс от библейских представлений к римско-языческим — к сакрализации Империи и её суверенов: ожидается не Славное Второй Пришествие Иисуса Христа, но пришествие некоего римского императора). Эта теология, попадая на Русь, меняет православное Римское на православное Русское царство, чтобы через ряд передаточных звеньев принять свой современный вид в знаменитой книге Нилуса «Великое в малом» (изд. 1905 года), под одной обложкой с «Протоколами сионских мудрецов» (печально знаменитым подлогом, признанном в РФ экстремистским материалом): православная Россия как жандарм-катехон, защищающий мир от либерализма, революционерства, еврейства и т. п.: у Нилуса «удерживающий» есть «самодержавие», а «беззаконие» есть «всемирный еврейско-масонский заговор» (тут надо еще иметь в виду, что нилусианская теология катехона и «Протоколы» образуют одно идеологическое целое, один дискурс, нарратив, миф: самодержавие-катехон борется с теми зловещими силами, чьи планы «обнародованы» в «Протоколах»):
«не в добровольном ли ему /«змию древнему», Деннице, сатане, «отцу лжи», дьяволу/ поклонении заключена великая тайна масонства /тайна всемирного еврейско-масонского заговора/, ревниво скрываемая им столько веков от непосвященных? Не в этой ли тайне заключена «велия беззакония тайна», о которой предупредил христиан всех веков Св. Апостол Павел, сказав, что она «уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взять от среды удерживающий теперь», т.е. по толкованию Св. Отцов, пока от христианских государств не отнимется благодать Св. Духа и Богодарованная по образу Небесной иерархии Самодержавная власть Помазанникам Божия».
— притом какие «толкования Св. Отцов» имеется ввиду не уточняется, и ясно почему: таких не существует; автор движется в некритически усвоенном ходячем среди определенного толка идеологов здравом смысле, восходящем не к Отцам, а к «Апокалипсису» псевдо-Мефодия.
В поздне- и постсоветские времена эта теология активнейше развивалась многими авторами, чтобы в последние годы стать вполне мейнстримной. Заметим, что нилусианский антисемитский дискурс стал одним из несущих элементов нацизма и исламского терроризма («Протоколы сионских мудрецов» — базовый текст для обоих). В Хартии ХАМАС 1988 года, например, читаем — примерно то же, что могли бы прочитать и у многих других исламистов, и у нацистов и пр. ультраправых, и у многих авторов консервативно-христианского толка: «[сионисты] стояли за Французской революцией, Коммунистической революцией и большинством революций, о которых мы повсюду слышим и слышали в прошлом. С помощью своих денег они сформировали секретные общества, например: франкмасоны» и пр. и пр. — с прямой ссылкой на «Протоколы» («их план воплощен в «Протоколах сионских мудрецов»»): одна и та же идеология в исламизме, нацизме, в нилусианской теологии катехона. Текущие версии рассматриваемой нами теологии катехона избавляют себя от антисемитизма («сионистов» в роли носителей предельного зла тут заменяют другие группы, подобранные по этническому и/или иному критерию); есть, впрочем, версии и сохраняющие его. (Подробнее о Псевдо-Мефодии, Нилусе и основанной на их текстах идеологии см. работу выдающегося православного мыслителя Сергея Хоружего «Злоключения традиции, или Почему нужно защищать традицию от традиционалистов», входящей в книгу «Опыты из русской духовной традиции», опубликованную также отдельно в «Вопросах философии» — 2017, № 9: в свободном доступе в Сети эту работу мы не нашли.)
2 Фес. сообщает, что «сын погибели» «в храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога». В том идеологическом комплексе, который мы разбираем, обретается и представление о антихристе как всемирном правителе, признанном иудеями как мессия; это представление, однако, восходит (кажется) к еретику, гностику Маркиону, конститутивной чертой богословия которого (и гностицизма как такового) выступало отвержение всего иудейского — вплоть до растождествления (признанного дурным, сотворившего мир) Бога Ветхого Завета и (благого, но мир не творящего) Бога Нового Завета. Между тем, святитель Андрей Кесарийский — автор (кажется) единственного в восточнохристианской патристике систематического толкования всего текста Апокалипсиса (Иоанна, разумеется, не псевдо-Мефодия) — как и ряд других Отцов Церкви, понимает антихриста как римского императора, а не еврейского мессию (каковым был все же Иисус из Назарета, распятый римлянами), а ту «Церковь Божию», где антихрист воссядет, понимает как ортодоксальную кафолическую христианскую Церковь — ведь именно она есть — в христианском понимании — «Церковь Божия», а не предположительно в будущем восстановленный Храм иудеев. Иными словами, понимание антихриста как иудейского мессии является частью гностической ереси, а обещанный «Апокалипсисом» псевдо-Мефодия великий римский императора, великий православный царь последних времен как раз очень напоминает антихриста, как его понимали Отцы Церкви (не только Андрей Кесарийский, но, как мы видели, и другие Отцы, видевшие «тайну беззакония» в Нероне и вообще в римских императорах).
Катехон обязан вниманием к себе в западной (и, как обычно бывает, после и в российской) академической среде Карлу Шмитту, выдающему мыслителю и — из песни слова не выкинешь — одному из заметных нацистских идеологов. Он писал:
«Решающим понятием ее /христианской империи/ постоянства как исторической силы является понятие сдерживающей мощи, katechon … Я не думаю, что для изначальной христианской веры вообще возможна какая-либо иная картина истории, нежели katechon. Вера, что некая сдерживающая сила задерживает наступление конца света, наводит тот единственный мостик, который ведет от эсхатологического паралича, тормозящего любое свершающееся в человеческом мире событие» (здесь и далее цит. «Номос Земли в праве народов jus publicum Europaeum» Шмитта).
Итак, христианскую политику спасает от эсхатологического паралича (зачем вообще нужна политика, империи и пр., если миру сему суждено погибнуть, а христиане ожидают Царства Христова?) именно теология Империи как катехона: Империя (у Шмитта — рейх германской нации — первый, но видится — быть может, и зря — намек и на третий) отсрочивает пришествие Царствия Христова, тем самым создавая пространство для христианской политики — Империи. Учение о катехоне как рейхе германской нации Шмитт находит «в высказываниях германских монахов франкской и оттонической эпох — прежде всего в комментарии Хаймо Хальберштадтского ко Второму посланию к Фессалоникийцам и в письме Адсона королеве Герберге — в изречениях Отто Фрейзингского и в других документах, относящихся ко всему Средневековью вплоть до самого его конца»; ссылается он и на Отцов Церкви, но те как мы видели — и, как и без того очевидно по чисто хронологическим соображениям, — не могли писать о христианских империях Каролингов и Оттонов — они писали об идолопоклоннической Римской империи (среди упомянутых Шмиттом — Тертуллиан и Лактанций просто жили до Константина, то есть еще в эпоху гонений языческой Империи на Церковь; Иероним же жил в IV–V вв. — за несколько столетий до Каролингов и Оттонов: главное же, как уже говорилось, автор 2 Фес. не мог писать о христианской империи); иными словами, эти франкские и оттонические монахи совершают аналогичный псевдо-Мефодию ход, приписывая катехоническую функцию своим христианским империям, на чем Шмитт и основывает свое понимание катехона как условия христианской политики как таковой, а ведь в том-то и дело, что Империя как катехон, согласно Отцам, если и не должна пониматься напрямик как идолопоклонническая/антихристианская сила, то во всяком случае точно не как специфически христианская — просто как глобальная политическая упорядоченность: ничего специфически христианского в Империи как катехоне нет в понимании Отцов, то есть тут не может быть никакого основания специфически христианской политики. Интересно, однако, что Шмитт специально оговаривает, что «тот, кто не видит разницы между высказываниями Хаймо Хальберштадтского или Адсона и туманными оракулами псевдо-Мефодия или тибуртинских сивилл, не сможет понять сущность императорской власти христианского Средневековья в ее конкретной историчности и будет вынужден прибегать к искажающим суть дела обобщениям и параллелям с нехристианскими феноменами власти», хотя буквально в предложении перед цитированным Шмитт эту теорию Хаймо и Адсона ставил в один контекст с «христианскими продолжателями дела древних прорицательниц-сивилл /которые/ были едины в убеждении, что лишь существованием Imperium Romanum и ее христианского продолжения объясняется прочность нынешнего зона и обеспечивается его сохранение от превосходящих сил зла». Как бы то ни было, нужно видеть кардинальный разрыв между патристической теологией катехона и теологиями катехона как христианской империи. Респектабельные версии текущей идеологии катехона ссылаются на Шмитта (на Нилуса ссылаться все-таки не солидно).
Отметим, однако, что вопрос о катехоне в серьезной философии и теологии в XX веке раннее Шмитта поставил великий православный мыслитель Булгаков в диалогах «На пиру богов», созданных сразу после краха Российской империи: православное самодержавие пало, катехон взят от среды: прошла огромная эпоха в истории Церкви (от Константина Великого до Николая II): идея «христианской империи» уходит с исторической сцены. Но уходит ли сама тема «теократии» (главная тема диалогов — «теократия» как христианская культура, христианское общество, христианская политика)? Тут позиция Булгакова мерцает: «взятие катехона из среды» — апокалиптическое знамение, знак наступления антихристовой эпохи? — или исторически проиграло «царство» как форма «теократии», но означает ли это, что проиграла сама теократическая задача? Может быть, напротив, открывается некая огромная новая эпоха христианства — эпоха созидания теократии в какой-то иной, новой форме?
Катехон — огромная тема в современных академических, публицистических, идеологических спорах; наша тема — не они, а патристическая теология катехона — ее мы уже осветили; добавим все же — не для полноты картины, но для иллюстрации разброса мнений в этой области — еще только два мнения.
Классик современной философии — и, в частности, политической теологии — Агамбен в книге «Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления» поднимает и вопрос катехона:
«По Шмитту, политическая теология учреждает политику как таковую, а также светскую силу христианской империи, которая действует как катехон … /Оппонент Шмитта Петерсон, напротив, считал, что/ действие светских сил … для теолога эсхатологически абсолютно нерелевантно: в качестве катехона действует не политическая власть, а лишь отказ евреев принять христианство. Это означает, что для Петерсона (в этом его взгляды совпадают с позицией значительной части Церкви) исторические события, свидетелем которых он был — мировые войны, тоталитаризм, технологическая революция, изобретение атомной бомбы, — не являются теологически значимыми. Все, кроме одного — истребления евреев»
— вспомните, какую роль сыграли в этом истреблении документы, опубликованные Нилусом с его теологией катехона как православного царства-жандарма, противостоящего силам зла — «евреям».
В книге «Оставшееся время. Комментарий к Посланию к Римлянам» Агамбен предлагает следующее оригинальное толкование «беззакония» и «удерживающего»: Павел — тот, кто объявил мессианское обездействование Закона: иными словами, «тайна беззакония» заключается в том, что Закон более не действует, «тайна» эта в том, что Парусия близка, мессианское время уже настало. И, таким образом, то, что «удерживает» раскрытие «тайны беззакония» не есть нечто позитивное; таким образом, катехон и «человек греха» (в оригинале не «грех», а — «аномия», «беззаконие») есть одна и таже сила до и после вскрытия «тайны беззакония». Высказывания 2 Фес. о «тайне беззакония» и «удерживающем» не могут служить для обоснования «христианской доктрины власти», а напротив, могут служить для чего-то противоположного. Агамбен пишет:
«остается вопрос о том, кем или чем является katechon (в неличной форме в 6-м стихе и в личной в 7-м). Старая традиция, к которой принадлежит уже Тертуллиан, отождествляет эту силу, способную отсрочивать или удерживать конец времен, с Римской империей, тем самым выполняющей позитивную историческую функцию (поэтому Тертуллиан может сказать, что «мы молимся ради пребывания мира [pro statu saeculi], ради спокойствия в вещах, ради отсрочки конца [pro mora finis]»).
Кульминацией этой традиции будет теория Шмитта, усматривающего в 2 Фес 2 единственное возможное основание христианской доктрины государственной власти…
В определенном смысле любая теория государства, включая Гоббса, видящая в нем силу, чье назначение — препятствовать катастрофе или задержать ее, может рассматриваться как секуляризованная интерпретация 2 Фес 2. Однако павловский текст, несмотря на всю свою сложность, на самом деле не содержит никакой положительной оценки katechon. Напротив, он(о) есть то, что должно быть устранено, чтобы «тайна аномии» проявилась полностью. Ключевой здесь будет интерпретация стихов 7–9 …
Anomia не следует переводить здесь, вслед за Иеронимом, как обобщенную «несправедливость» или, хуже того, как «грех». Anomia может означать только «отсутствие закона», и anomos — это тот, кто находится вне закона (вспомните, что Павел представляется язычникам как «hos anomos»). Павел отсылает таким образом к ситуации закона в мессианическое время, когда дезактивированный nomos находится в состоянии katargesis. …
Следовательно, katechon есть та сила — Римская империя, но также и любая установленная власть, — что препятствует и скрывает katargesis, то есть состояние целенаправленной аномии, характерное для мессианического, — и в этом смысле задерживает раскрытие «тайны anomia». Раскрытие этой тайны означает выход на свет бездейственности закона и сущностной нелегитимности любой власти в мессианическое время. …
В таком случае возможно, что katechon и anomos (Павел, в отличие от Иоанна, никогда не говорит об antichristos) не являются двумя различными фигурами, но означают одну и ту же власть, до и после финального раскрытия. Мирская власть — Римская империя или любая другая — это видимость, скрывающая сущностную аномию мессианического времени. Вместе с распутыванием «тайны» эта видимость исчезает, и власть принимает вид anomos, абсолютной внезаконности. … Определенно, 2 Фес. 2 не может служить для обоснования «христианской доктрины» власти».
Не это именно, но нечто похожее утверждали, как мы видели, и Отцы Церкви: «тайна беззакония» уже раскрывается в римских императорах (прообразах антихриста и одновременно личными представителями Империи-катехона), чтобы с падением Империи окончательно раскрыться в «человеке беззакония».
И последнее в этом материале мнение. В небольшим, компактном тексте 1980 г., представляющем собой, однако, попытку систематического изложения православного миротворческого богословия авторства известного без преувеличения всем православным христианам постсоветского пространства профессора Алексея Ильича Осипова, десятилетиями изъясняющего основное богословие и духовно-нравственное учение Православной Церкви студентам Московской духовной академии и всем слушателям/зрителям записей его лекций и бесед. В этом своем очерке о богословских основах миротворчества профессор Осипов помимо прочего утверждает, что «удерживающий» — это христианские Церкви, участвующие в активной борьбе за мир между народами, за разоружение, за социальную справедливость — в борьбе, которая есть предельная праведность, блаженство, красота, радость:
«Человечество уже почти вплотную подошло к той грани, когда остается выбор лишь между всеобщей жизнью и всеобщей смертью — «третьего не дано». И если христианские Церкви рассматривают жизнь как величайший творческий акт Бога, то они, следовательно, и обязуются быть тем «удерживающим» (2 Фес 2:7) началом, которое заграждает путь смерти во всех ее формах и проявлениях» —
тут христианские Церкви понимаются как удерживающие мир от гонки вооружений, от войн и в конечном счете, от той войны, в которой человечество может погибнуть.
