на наш Телеграм
Одна из самых величественных драм русской истории, одно из самых значимых событий в формировании «русской идеи» — страстотерпческая кончина братьев-князей Бориса и Глеба — совершилось 1010 лет назад. Попробуем разобраться вот в каком парадоксе: почему князья, которые не одержали ни одной значимой военной победы, не отметились заметными государственными деяниями, не были мастерами интриги и политического маневра, вошли в историю не только как святые, но и как образцовые правители?
Святорожденная чета
Дьяк Иван Тимофеев в своем «Временнике» (начало XVII века) сетует на то, что льстецы, стремясь угодить Борису Годунову, заказывали образ с его небесным покровителем — князем-страстотерпцем Борисом, нарушая иконографический канон, согласно которому князья Борис и Глеб могли изображаться только вместе:
[Христос] не разлучил их как во время их жизни на земле, так и после смерти на небе. Святую их пару, не разлученную Богом, человекоугодники при написании икон на досках разлучали одного от другого — старшего изображали, как бы считая чтимым, а скорее этим заставляя его гневаться на них, а младшего с братом не соединяли, как бы презираемого изображением, и отделяли его от пребывания вместе с родным ему по плоти. И что особенно тяжко: я знаю, что рисовать на досках красками обоих братьев, как святорожденную чету, не разлучая их друг от друга, мешало не то, что другому не хватило красок для рисования, а умаление веры у созидающих иконы.
Временник Ивана Тимофеева
Обличение культа личности нового правителя — только один мотив рассуждений Ивана Тимофеева, и думается, не главный. Куда важнее, что безымянные льстецы потеряли духовные берега и забыли о том, как устроен государствообразующий символ, забыли, что почитание святых князей Бориса и Глеба возможно только в их неразделимом единстве.
Формально Иван Тимофеев неправ — отдельные изображения сыновей князя Владимира известны еще в домонгольскую эпоху, а с XIII в. встречается отдельная память Глеба 18 сентября в месяцесловах. Однако писатель эпохи Смутного времени сущностно точен: Бориса и Глеба невозможно не только отделить друг от друга, но и рассматривать изолированно от двух других святых князей — Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого.
И у первого, и у второго был вовсе не простой путь к общецерковному почитанию. Например, Нестор Летописец явно сомневается в святости Владимира, а его великий сын и вовсе попал в святцы только в XXI веке. Однако и Владимир, и Ярослав всегда были частью истории Бориса и Глеба, в святости которых русские не сомневались никогда.
Верность старшему — верность Богу
Владимир Креститель в «борисоглебском» цикле (Повесть временных лет, «Сказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба», «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба» Нестора Летописца) не только и не столько просветитель Руси, сколько просветитель своих сыновей.
Нестор в своем «Чтении» кратко рассказывает о воспитании юных княжичей, но дело не только в этом: Владимир для Бориса и Глеба выступает как объект почитания, как святыня, которой они служат, как проводник божественной воли. Христианство князей-страстотерпцев невозможно без служения отцу — даже и тем более покойному отцу. Собственно говоря, нежелание Бориса включаться в борьбу за Киев — это нежелание идти против того, кто в данный момент занимает отеческий престол.
Когда же услышал, что старший брат сел на отчем престоле, Борис возрадовался, говоря: «Он будет мне как отец», и шел своим путем, подобно кроткому агнцу, не помышляя никакого зла на своего брата. В том числе потому, что тот, немилосердный, подослал к блаженному своих слуг, чтобы те сами услышали эти слова, но не потому, что переменил коварство на милосердие. Но по-прежнему замышлял погубить брата.
Нестор Летописец. Чтение о житии, убиении и чудесах блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба
Любопытно, что Нестор приписывает Борису не только покорность перед Святополком, но и стремление известить последнего об этой покорности. Мир между братьями — и, как следствие, мир на русской земле — это абсолютная ценность, ради которой можно отказаться от личных политических амбиций, можно лишиться «общественной поддержки» (абсолютно все источники указывают, что после отказа Бориса идти на Киев его оставила дружина, кроме самого ближнего круга), можно, наконец, умереть.
В случае гибели Глеба автор «Сказания» и Нестор подчеркивают связь этого князя не только с отцом, но и со старшими братьями. Разрыв с ними (с первым разлучила смерть, со вторым — предательство) — равнозначен гибели. Глеб вовсе не стремится умереть, смерть не является для него самоцелью, поскольку есть надежда, даже после смерти Бориса, примириться со Святополком. Однако если именно смерть может этот мир принести, то Глеб готов принять блаженную кончину и погибает с молитвой на устах, которая и является инструментом достижения, залогом искомого мира:
Да избавятся от вечных мук и любимый отец мой и господин Василий, и мать, госпожа моя, и ты, брат Борис, — наставник юности моей, и ты, брат и пособник Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся!
Сказание и страдание и похвала мученикам святым Борису и Глебу
С точки зрения автора «Сказания» в молитве в равной степени нуждаются и Владимир Креститель, и его праведный сын Ярослав, и безусловно святой для автора Борис, и безусловный грешник Святополк. В этой молитве осуществляется то, ради чего Борис и Глеб были готовы до конца смириться перед Святополком, приняв его власть в той же мере, в какой принимали власть отца. Молитва, если не на земле, то в Царстве Божием соединяет конфликтующих братьев.
Святой как моральная координата
Однако борисоглебский цикл — это не только духовное, но и политическое произведение. Иначе Борис и Глеб не стали бы главными святыми русского государства, не были бы образцами, на которых ориентировались русские князья и цари по крайней мере до XVII века. Установление почитания Бориса и Глеба в 1072 году было манифестацией единства княжеской семьи, и именно на них указывает автор «Слова о князьях» (втор. пол. XII в.), обличая тех, кто разрывает это единство.
В «Житии Александра Невского» именно явление святых князей Бориса и Глеба предшествовало победе в Невской битве — покровительство князей-непротивленцев дает победу. Именно к Борису и Глебу взывает великий князь Ингварь Ингоревич в «Повести о разорении Рязани Батыем», потому что надеяться больше не на кого. С убийством святых князей Бориса и Глеба сравнивают гибель царевича Димитрия публицисты эпохи Смутного времени… Парадокс в том, что князья, о государственных и военных делах которых известно очень мало, стали не просто образцами христианского поведения, а образцами идеальных правителей.
Почему так? История святых князей Бориса и Глеба не заканчивается их гибелью. После нее на сцену выходит Ярослав Владимирович, действия которого уже вполне соответствуют модели поведения любого «нормального» политика. Он разбивает войско Святополка, изгоняет его из пределов Руси, воцаряется в Киеве. Именно Ярослав полагает начало почитанию Бориса и Глеба: он находит тело младшего князя, перевозит в Вышгород, где уже покоится старший брат; вероятно, уже при Ярославе составляется первая версия «Сказания».
Любопытно, что, по свидетельству этого текста, «прекратились усобицы в Русской земле» только после того, как Ярослав отомстил за Бориса и Глеба, уничтожил политического оппонента и сел на престол Владимира в Киеве. Тем самым, если метафизической основой мира стали мученическая кончина и молитва святых братьев, то осуществление мира в конкретной политической реальности XI века оказалось возможно не без содействия обычных военно-политических инструментов. Этот парадокс лежит в самом фундаменте почитания святых князей Бориса и Глеба и в основании русского государства, его «идеологии».
Впрочем, если рассматривать Бориса и Глеба изолированно, в отрыве от династической иерархии, частью которой они себя ощущали и верность которой рассматривали как верность самому Христу — единство этой иерархии гарантировало мир и процветание огромного социально-политического пространства Древней Руси. В рамках этой логики святые князья Борис и Глеб достигли не только духовного, но и политического успеха.
Действительно, после их гибели династическая распря не прекратилась, однако приобрела вполне определенные мировоззренческие очертания: с одной стороны — братоубийца, притом убийца подлый, коварный, погубивший тех, кто вовсе и собирался сопротивляться. С другой стороны — тот, кто поклялся отомстить за убийство святых князей, кто не просто участвует в кровавом военно-политическом состязании, но восстанавливает справедливость, уничтожает явное зло. Банальная распря превратилось в противостояние света и тьмы. Если бы Святополк был разумнее и не пошел на страшное преступление, святые князья Борис и Глеб, вполне возможно, покорились бы его власти. В таком случае Ярослав, который бы вряд ли смирился с таким положением дел, продолжил войну, не имея в руках чудесного оружия — очевидного морального преимущества.
Сколько лет в таком случае продлилось бы противостояние и какие беды принесло? Ясно, что святые князья Борис и Глеб сделали все, чтобы противостояние закончилось — и закончилось победой того, кто первым осознал духовное и политическое значение их подвига.
Универсальная праведность
Да, мы имеем право подозревать Ярослава Мудрого если не в политическом цинизме, то в грамотном использовании ситуации: смерть святых князей Бориса и Глеба он несомненно обратил в свою пользу, сделав ее идеологическим основанием своего права на престол. Для нас, однако, важнее не это — обычное дело, когда почитание святого или церковный праздник устанавливаются в силу политической конъюнктуры, а затем духовный смысл праздника полностью освобождается от земного и сиюминутного, как «золото, очищенное огнем» (Откр 3:18). Верность Христу в максимально нехристианской ситуации политического противостояния оборачивается на благо не только душе мученика, не только душам тех, кто с ним рядом, но и самой этой «ситуации».
Индивидуальное политическое поражение, если Богу угодно, превращается в политическую победу, причем победу общества уже более христианского. Ярослав сумел победить и сделать так, что на русской земле на несколько десятилетий установился мир. Но главное не это, а то, что русская земля получила небесных покровителей, а правители этой земли — образец для подражания.
В XII веке «Слово о князьях» (анонимная проповедь в день памяти святых Бориса и Глеба) приводит в пример черниговского князя Давыда Святославича, который потому и соответствует идеалу правителя, что воспроизводит образ поведения Бориса и Глеба.
Когда кто рать на него воздвигал, он рать ту покорностью своей умирял. Княжил в Чернигове он, в большом княжении, ибо старший был меж братии своей. Если кто кривду какую ему чинил из братьев, он вину на себя перелагал. Когда крест кому целовал, крепко держал слово. Когда кто нарушал целованье крестное, он и тогда клятвы не преступал, никого не обижал и зла не творил. Братья, видя такое его беззлобие, слушались его, как отца, и покорялись ему, как господину своему.
Слово о князьях
«Слово о князьях» полагает, что подражать святым Борису и Глебу могут вовсе не только младшие князья, не только наследники и не только в ситуации предательства и политического фиаско. По стопам святых князей может идти и старший из братьев, облеченный большой властью, владеющий крупным и богатым уделом, успешный муж войны и совета. Но из этого следует, что подвиг святых князей Бориса и Глеба универсален: он воспроизводим в «скудости и в достатке», пригоден и для проигрывающего, и для побеждающего. С тем условием, что субъект подвига ищет мира, который Христос дает нам, а не тот, что мир дает.
