на наш Телеграм
Мы оказались в ситуации, где забыты уроки холодной войны: снова говорят — часто с жаром, упоением, сладострастием, наслаждением — о возможности — и даже настоятельности, нужности — применения ядерного оружия. Ядерное оружие между тем концептуально представляет собой перехлест многих тем.
Ядерное оружие есть как бы концентрат насилия, убийства, войны: как бы отчужденное от самого человечества материализованное зло насилия, убийства, войны. Оно есть как бы война, отсоединенная от самой себя и воплощенная в ряде материальных объектов (бомб, ракет и пр.): война, сгущенная в уничтожение как таковое. Своего рода фетиш, идол: материальный объект, сконцентрировавший в себе уничтожение как таковое. Мы создали материальные объекты, чья цель в пределе, «в идеале» — уничтожение всех людей, всей жизни, всего нашего мiра.
В этом смысле ядерное оружие представляет собой что-то вроде морально-логического парадокса. Возгонка человеческого насилия дошла до такого качественного своего уровня, что — как казалось многим — насилие обессмыслилось: война ведется за тот или иной вариант мира, а следовательно, оружие, ведущее к уничтожению мiра, невозможности мира, бессмысленно. Это казалось блистательным примером диалектической логики: насилие, развившись до предела — до возможности предельного своего размаха, способности уничтожить мир/мiр тем самым превращается в свою противоположность, в блокиратор тотальной войны: войны, мол, никто не начнет, ибо никто не хочет собственного уничтожения. Но с самого начала эта диалектика, этот морально-логический парадокс был чем-то если не нравственно ущербным, то, во всяком случае, нравственно двойственным: помогло ли человечеству ядерное оружие осознать зло войны как таковой, зло, гнусность, мерзость, безумие войны — сконцентрированное-воплощенное в ядерном оружии — оно ли отвратило нас от войны, или лишь желание выжить-победить в схватке, ищя обходные («прокси») пути к победе в ней? Очевидно последнее, а за этой очевидностью следует другая: насилие ослепляет, иррационализирует; виток на витком, шаг за шагом, насилие усиливает себя: и кто знает, на каком витке-шаге применение ядерного оружия, пусть и «тактического», окажется «целесообразным»? Почему я не всаживаю свой острый нож в шею другого? — потому ли, что я покаянно осознал гнусность насилия, или же, потому что вижу, что у другого столь же острый нож в руке? Если последнее, то что убережет меня от схватки, от бесовской подсказки-помысла: «а что если удастся?», или даже на финальном витке ослепляющей злобы: «я как мученик попаду в рай, а противник просто сдохнет»?
Итак, ядерное оружие есть объект, финализирующий в себе всю моральную проблематику, и тем самым выводящий на тему мирового финала. После изобретения ядерного оружия мы знаем, что все истории о финальной катастрофе во всех религиях — не метафоры, не сказки, не мифы, не бред, а точное, строгое угадывание того, что ныне — простая технологическая возможность. Морально-политическая тематика перерастает — через тематику наукотехнически-экологическую — в теологическо-эсхатологическую. Ханна Арендт считала, что ядерное оружие обесценивает все моральные кодексы войны, ибо после ядерного уничтожения всего просто некому будет вынести морального суждения о правоте одной стороны и неправоте другой. Она ошибалась: разгоряченное злобой сознание последнего военачальника, который пример решение о применении ядерного оружия, может измыслить себе Высшие Силы, которые после уничтожения всех и всего таки вынесут моральное суждение: на одной стороне все просто сдохли, а на другой — мученики, удостоившиеся рая. Вопрос о мире есть вопрос о Боге, моральный вопрос переходит в теологический вопрос: Бог — это Абсолютная мирность, Абсолютное Милосердие, Абсолютное Добро — или же Он есть война и зло? Апокалипсис перестал быть пугающим мифом, он стал точным комментарием к нашей ситуации с ее развилкой: победа тотального уничтожения или победа Кроткого Агнца. Иначе: человечество уравнено в двух противоположных смыслах: как объект тотального уничтожения и как субъект альтернативы ему: перед Лицом Бога-Любви.
Технологическая возможность уничтожения мiра ставит вопрос о месте человека в мiре, его технологиях, о мире с мiром. И тут ядерное оружие — лишь предел некой общей логики. Эгоистически-агрессивное поведение людей к друг к другу и к мiру, наша неспособность на мир и без ядерного оружия ставит мiр на грань катастрофы. Мы осваиваем-эксплуатируем мир так, что это больше похоже на войну с ним, грозящей ему, если не уничтожением, то во всяком случае поражением, несовместимым более с существованием человека в нем. Человеческое зло способно взорвать мiр прямо и буквально: но и без это человеческое зло ежемоментно разрушает его. Развитие наших технологий, наших производительных сил достигло уровня, где они способны уничтожить нас и весь мiр. Но дело, конечно, не в них, а в нас, ибо вернее было бы сказать: развитие наших технологий, наших производительных сил достигло такого уровня, что мы могли бы прекратить все войны, победить голод, болезни, неравенство и т. д., но это кажется утопией; более реалистичным кажется ядерный финал. Как замечают многие: современному человечеству много легче вообразить мировую катастрофу, чем мирный исход наших конфликтов друг с другом и мiром. Мы не способны даже представить мирный исход, и воображение наше взрывается тысячами вариантов катастроф. В конечном счете мы или найдет пути к миру в мiре — моральные, социальные, экономические, политические пути — или уничтожим мiр в последней войне. Вот финальный парадокс: войнам в любом случае придет конец: или человечество научится мирно жить, или не будет тех, кто способен воевать.
Иными словами, ядерное оружие есть точка перехлеста проблем насилия, религии, техники, природы таким образом, что проблема в конечном счете есть проблема нашей неспособности к миру-мирности: миру друг с другом, миру с мiром, мира с Богом, и Бога как истинной, абсолютной Мирности, Кротости, Любви. Мы собрали несколько текстов, где все перечисленные темы прояснены.
Георгий Федотов. Статьи 1942–1950 гг.
Выдающийся историк, политический мыслитель, православный философ Георгий Федотов в своих последних статьях периода Второй мировой и начинавшейся холодной войны писал: мир тяжелее войны, людям (политикам, государствам, элитам) легче воевать. Выход, решение, однако, понятны: экономическая глобализация с одной стороны, ядерное оружие с другой делают мiр на деле единым, настоятельно требует мира: все народы живут в обшей, планетарной экономической системе с одной стороны, с другой же стороны война с наличием ядерного оружия становится сама глобальной. Мы или совместно уничтожим себя, или научимся совместно мирно жить. Ситуация требует прекращения борьбы-войны-конкуренции и в экономике и в политике; требует конца капитализма, конца суверенных национальных государств. Политика и экономика, основанные на конкуренции-борьбе-войне, должны закончиться, или «закончимся» сами мы вместе с нашим мiром. Технологии, производительные силы человечества достигли уровня возможности и того, и того: решение — морально-политическое, морально-социальное, морально-экономическое — за человечеством.
«Экономическая конкуренция между отдельными частями единого западного мира, две мировых войны, особенно последняя, необычайно обострили национальные чувства и страсти, уже лишенные не только духовного, но и материального оправдания. В отличие от былых войн в истории, современная война не есть «нормальное» явление, временное нарушение мира, после которого культурная жизнь восстанавливается. Она не восстанавливается ныне, а идет к быстрому разрушению. После изобретения атомной бомбы всем стало ясно, что третья мировая война будет концом западной цивилизации.
Войны возможны и даже неизбежны в силу сосуществования многих (или немногих) государств с неограниченным суверенитетом. До тех пор, пока в единой системе нашей цивилизации существует множество независимых правительств, каждое с собственной международной политикой, армией, военной промышленностью, тайными военно-техническими лабораториями, мир живет на вулкане. Малейшая искра может взорвать его на воздух. Международное единство является не роскошью, не мечтой идеалистов, а вопросом жизни и смерти».
«Для нашей эпохи эта идея/патриотизм, суверенитет/непригодна для положительного политического дела, опасна и вредна даже в своих умеренных формах. Кажется, ясно — по крайней мере, в лагере демократии, — что национальное государство не может существовать в атомный век. Отказ от национального суверенитета, построение сверхнациональной государственности есть не утопия, не мечта, а необходимое, хотя и очень трудное, условие будущего существования человечества».
«С тех пор, как атомная бомба брошена в Хиросиму, человечество живет в каком–то оцепенении. Победа не принесла с собой радости. Мир оказался тяжелее войны».
«Страшное изобретение это /атомное оружие/ — смертный приговор для человечества, бессильного организовать мир. Мы живем как неизлечимый больной, диагноз которому только что поставлен. Сознание близости конца меняет все отношение к вещам. Пропадает вкус к жизни, к ее вечным, элементарным радостям. Все заволакивается серой дымкой».
«Легко понять, что не атомная бомба сама по себе грозит разрушением культуры. Атомная бомба — орудие войны. Война, в наши дни ставшая перманентной, есть выражение внутреннего кризиса нашей цивилизации. В наше время поразительно обнаженно выступают моральные пружины социального кризиса. Никогда еще техническая и экономическая культура не давала таких возможностей для легкого удовлетворения всех законных потребностей человечества. При данном уровне техники легко накормить, одеть, настроить гигиенические жилища не только для белых рабочих, но и для цветных париев всех континентов. Если же голод по-прежнему царит на земле, а миллионы изнемогают от непосильного труда, то это — результат хаоса и неспособности организовать огромные производительные силы. Борьба интересов между нациями, споры за этнографические и стратегические границы — чистый мираж в эпоху обилия и атомной бомбы. Ненависть и гордость мешают построению нового общества. Для капиталиста строй экономического самодержавия, который он отождествляет со свободой, есть прежде всего основа власти над людьми».
«Все, что безнадежно и принципиально разъединяет людей, должно отойти на задний план в эпоху построения общечеловеческого единства. В атомный век суверенное государство существовать не может. Политические и экономические связи переросли национальные границы, обособились от содержания национальных культур. Национальность устраняется из мира политических реальностей. Мы знаем, что она не хочет уходить, что в мире повсюду клокочет национальная ненависть. Лишенный ныне творческих, положительных элементов, сделавшись органом разрушительных, часто прямо демонических, сил, национализм подлежит обузданию. Быть может, он и одолеет, но его торжество будет гибелью для человечества».
«Ограничении суверенитета: это частичное ограничение означает отказ от права войны и от свободы вооружений. При современной атомной технике, оно, в сущности, означает всеобщее разоружение. Лишенное права войны и мира, государство перестанет существовать как суверенное. Оно вынуждено отказаться и от внешней политики, которая станет внутренней политикой рождающегося сверхнационального государства».
Николай Бердяев. «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого»
Великий христианский философ Николай Бердяев как бы подхватывает мысли Федотова: эра капитализма и суверенных национальных государств подходит к концу. Развитие средств уничтожения как бы переросло войну. Бердяев здесь (как и во многих других книгах) развивает нетривиальную мысль: развитие наукотехники как бы «взорвало» космос: нет больше космоса как вечного, устойчивого дома, где человек может творить любое зло, а космос крепко стоит. Наукотехника высвободила колоссальные силы материи, способные уничтожить мiр. Парадоксально это свидетельство превосходства духа над мiром: в наукотехнике человек окончательно отрывается от природы, от земно-растительно-животной области бытия. Теперь мы напрямую сталкиваемся с вопросами духа, не подстрахованные «космосом», «природой». Дух силы или сила Духа — вот, например, вопрос. Бердяев пишет: христиане, прежде всего они, как носители Откровения Духа не верят в силу Духа, в свободу, человечность, любовь, мирность. Дух силы, воля к могуществу побеждает и грозит концом всяким надеждам на мир и концом мiра.
«Я кончил эту книгу, когда была изобретена атомная бомба. Это важный момент в фатальной диалектике войны.
Война есть основное явление нашего мирового эона. Диалектика войны, совершенно ее перерождающая и сообщающая ей все менее и менее человеческий характер, связана с необычайным ростом техники войны. Чудовищные по размерам разрушения и убийства, направленные на целые народы, приведут в конце концов к самоотрицанию войны. Новые орудия, газы и атомная бомба перерождают войну в новое явление, для которого еще нет имени.
Закон этого природного феноменального мира есть борьба индивидуумов, семейств, родов, племен, наций, государств, империй за существование и преобладание. Это закон войны. Демон воли к могуществу терзает людей и народы. Но в этот страшный мир может втереться начало духа, свободы, человечности, милосердия. Христос против первых, т. е. сильных. Христианство глубоко противоположно культу силы, оно против натуралистического подбора.
Война как мировое явление есть потому, что нет достаточных сил духа. Не верят в силу духа, верят лишь в дух силы.
Разрешение сильным проливать кровь не от Бога исходит и скорее означает разрыв с Богом. Этот мир остается слишком равнодушным к тому, что правда распинается. Господство войны и военной силы в мире есть выражение неверия в силу самой истины, в силу духа, в силу Божию. Если дух есть сила, и величайшая сила, то в другом смысле, чем та сила, которая в мире почитается. Это сила, которая могла бы сдвинуть горы с места. В мире возможны прорывы духа, и этими прорывами жив был человек и двигалась история к сверхисторической цели, к Царству Божьему.
Капиталистический строй неотвратимо порождает войны. Преодоление войны также означает преодоление суверенитета государства и национализма. Преодоление же войн-революций требует радикального социального реформирования человеческих обществ.
Оправдывать войны и даже восторгаться ими и отрицать оправданность и допустимость революций есть ложь. В революциях льется кровь, но еще больше крови льется в войнах. Революция, которая всегда сопровождается ужасами, может быть меньшим злом, чем бесконечное терпение в отношении к рабству.
Только христианство требует человеческого отношения к врагу, любви к врагам. Но христиане продолжали практиковать бесчеловечность в войнах.
Религия Духа есть ожидание, что будет раскрыта новая человеческая и человечная общественность, излучающая милосердие и любовь. Религия Духа есть также ожидание раскрытия нового отношения между человеком и космосом и космического преображения. Процесс разложения космоса, связанный с научно-техническим к нему отношением, приходит к концу, его последним фазисом будет разложение атома».
Дмитрий Мережковский. «Тайна Запада. Атлантида — Европа»
Мережковский — более прекрасный писатель-художник, чем мыслитель — доставляет нам ряд новых элементов в своей странной, но прекрасной как бы фэнтезийной поэме об Атлантиде-Европе, прикидывающейся религиозно-философской книгой. Как бы продолжая Бердяева, Мережковский пишет: новые военные технологии — это уже совсем не просто «техника»: это черная магия, вхождение демонического в наш мiр; «Робот», «Автомат» войны — что-то вроде «Машины Судного дня», самоприводящее себя в действие орудие уничтожения мiра — вот финал этой черной магии, этого демонизма: «“Тятенька, боюсь” — вот, кажется, самое простое слово, но попробуйте сказать его в нынешней, “мирной” Европе, – будет “неприлично”, в лучшем случае, а в худшем — “забавно”. Нет правых в войне — все виновны; война — не та или иная, не за то или иное, а всякая война — злейшее зло».
«/Новое оружие/ может уничтожить целую армию так же легко, как «потушить свечу».
Все, находящееся в области, где взорвался снаряд, воспламеняется само собой, как брошенное в накаленную печь полено дров: вспыхивающие, как спичечные коробки, дома, загорающиеся одновременно, со всех сторон, леса, огромные обугленные пространства.
Еще мало известные непосвященным, но уже похожие на черную магию /открытия/. Так основные силы природы и человека превращаются в демонов-истребителей, предсказанных в Книге Еноха.
Наша механика становится «черной магией» в войне. Все мы — жертвы исполинского Робота, Автомата войны — человекообразной и человекоубийственной «иконы Зверя».
Кажется, /следующая/ всемирная война будет уже не взаимным истреблением народов, а самоистреблением человечества.
Тайну своих военных изобретений каждое государство прячет от соседей; говорить об этом нельзя под страхом «государственного преступления». Каждый народ высиживает для общего хора войны своего особого, с национальным лицом, дьявола.
«Тятенька, боюсь» – вот, кажется, самое простое слово, но попробуйте сказать его в нынешней, «мирной» Европе, – будет «неприлично», в лучшем случае, а в худшем – «забавно».
Нет правых в войне — все виновны; война — не та или иная, не за то или иное, а всякая война — злейшее зло.
Бога-жертву заклав, божьей крови испив и облекшись в прекраснейшие, темно-синие, как синева Океана, одежды, десять царей Атлантиды сидели на стынущем пепле жертвы, во святилище, где все огни были потушены, и только рдяный отблеск от потухавших на жертвеннике углей да звездный свет мерцали на орихалковом столбе Закона.
«Мир или война», решали они судьбы Атлантиды. И глупых оказалось, как почти всегда, больше, чем мудрых; они-то и решили войну — мировую войну за мировое владычество.
Но если и один только мудрый был среди них, то, сидя на стынущем пепле жертвы, он знал, что вся Атлантида будет пеплом и жертвою.
Он знал, что ось мира колеблется, меркнет солнце, озаряющее Остров Блаженных, белая магия становится черною: пили кровь божью — будут пить кровь человеческую; жертвовали миру собою — будут жертвовать миром себе.
Скисло молоко в грозу; кристаллизовался соляной раствор вокруг палочки, с магической внезапностью; кручи райского берега сделались срывами в ад.
«Умный и страшный Дух Небытия» торжествовал: кончился мир, началась война.
«Мир или война?» — решают десять царей Атлантиды, бога-жертву заклав, божьей крови испив, сидя на стынущем пепле жертвы, в Посейдоновом святилище, где все огни потушены, и только рдяный отблеск от углей на жертвеннике да звездный свет мерцают на орихалковом столбе Закона. «Мир или война?» — решают они судьбы двух человечеств, своего и нашего. Решили: «Война». Но, если был среди безумных мудрый, он знал, сидя на стынущем пепле жертвы, что вся Атлантида будет пеплом и жертвой.
«Мир или война?» — снова будут решать десять царей Атлантиды, сидя на жертвенном пепле, во святилище, где все огни потушены; снова решат: «война», и снова мудрый среди безумных узнает — вспомнит, что вся Атлантида-Европа будет пеплом и жертвой».
Генрих Батищев. «Диалектика перед лицом глобально-экологической ситуации», «Корни и плоды. Ультиматные уроки из глобальной экологической ситуации»
Генрих Батищев — великий советский философ, православный марксист-криптотеолог как бы подводит итог всему вышесказанному: корень всех наших проблем, материализованных в экологическом кризисе и ядерном оружии, — в нашем отношении — немирном — к мiру. Наше хищничество, наше потребительство, наш эгоцентризм (личный, групповой, национальный, видовой) уничтожают мiр. Общество антагонизма, борьбы, конкуренции, примата своих интересов (капитализм) есть корень всех наших проблем. Все это задает логику милитаризации, милитаристского отношения к другим, к мiру. Милитаризм, финализированный в ядерном оружии, есть лишь закономерный итог нашего нигилистического выбора в пользу интересов, а не ценностей. Мы — как личности, социальные группы, нации, вид — лишь часть мiра, и наше хищничество вредит всему мiру. Само наше отношение друг к другу, ко всем другим и всему другому, к мiру — не мирно, не экологично. Катастрофа закономерна. Выжигающий все ценности нигилизм выжжет весь мiр.
«Общепланетарная экологическая ситуация чрезвычайно тревожна. Более того, выявившиеся тенденции продолжают нарастать, ставя под вопрос наше существование на Земле. Вся эта проблематика, взятая в целом, должна быть понята в её мировоззренческом значении. Суть дела, стало быть, не в отдельных симптомах и факторах, как бы сами по себе они ни были существенны. Однако некоторые из них до такой степени угрожающи, что о них нельзя не напомнить. Ведь невозможно ни на минуту предать забвению то, что на нашей поистине маленькой и тесной планете накоплены несовместимые с продолжением жизни на ней количества оружия массового уничтожения, особенно ядерного.
Для того чтобы увидеть и адекватно оценить глобально-экологическую проблематику в ее целостности, надо признать экологическую неуместность всякой односторонней, антропоцентристской позиции и всех тенденций и факторов, ей могущих быть свойственными: от практически реализуемого притязания человека быть верховным хозяином, ничем не ограниченным распорядителем, покорителем и господином над окружающим его миром — и до тех особенностей и ограниченностей, парадигмально-стилевых черт нашего мышления, нашего категориального аппарата, которые отвечают указанному притязанию. А это означает, что экологическая ситуация предъявляет свои требования к самóй диалектичности нашего духовного развития.
Объективный подход к ценностям, вскрывающий их корни в объективной диалектике, позволяет строже видеть всю неуместность и экологическую неправомерность такой антагонистической формации, какой является капитализм. Последний ныне несёт в себе средоточие всех пороков экологически неадекватного поведения человека: хищническое потребительство, плюралистский нигилизм к всеобщим заботам и создававшимся веками духовным ценностям, а более всего — безудержную милитаризацию. Отвергнуть логику антагонирования и утвердить логику мирного соревнования насущно важно как с точки зрения экологии, так и с точки зрения объективной диалектики вообще».
«В течение сотен и тысяч лет мы заботились более всего о наращивании своих сил ради завоевания, покорения и господства над остальным миром. Теперь к нам пришла расплата за это — расплата за самую позицию покорителей мира. А мы, лишённые самокритики, даже и в этой ситуации видим только внешние, вне нас сущие трудности и угрозу извне. Даже до крайности напуганные, мы все еще цепляемся за привычную решимость ополчаться против трудностей только вне нас самих и побеждать их там, но отнюдь не побеждать самих себя как виновников этих трудностей.
Как будто совершенствование не отличается от развития или может быть полностью заменено и подменено развитием всяческих средств и средств ради средств (способов, способностей, оснащенностей, багажей)! Как будто безмерная и безудержная вооруженность силами-средствами не нуждается в каком-то более высоком оправдании и ее позволительно возвести в самоцель (развитие как самоцель), безотносительно к высшей, безусловной мере – нашему назначению во вселенной. Так мы сделали почти синонимами орудия и оружие. Так мы универсализовали орудийное отношение к миру и ко всему в нем.
Утвердить себя в своем узурпированном праве смотреть на что бы то ни было сверху вниз. Такова корысть – обратить мир в объект для освоения: ничего ему не давать – никаких плодотворений, а только лишь брать, брать и брать для себя! Мир объявляется потенциально присвоенным, обращённым в человеческую собственность… И вот мы видим результаты такого собственничества: растет на нашей планете пустыня омертвления, растут гигантские свалки отбросов, запасы ядов и, венец всему – ядерная смерть! Не эти ли запасы есть истинный памятник нашей решимости превратить природу в своё органическое тело?! Какая же суровая правда нашего бытия скрывается за этой ситуацией? Если выразить ее кратко, то она такова: лишенность онтологических глубинных корней.
Губительное начало в нас — это наша свое-доминантность, индивидуальная или коллективно-групповая, общечеловеческая, наше индивидуальное и коллективное своемерие. В непосредственно индивидуальном проявлении этого губительного начала все яснее, при коллективной же форме оно может обманчиво выступать как якобы бескорыстие, альтруизм, даже самопожертвование, но на сáмом деле эта форма лишь прикрывает и маскирует соучастие в общей корысти, общей исключительности и совместном самоутверждении. Во всех своих формах проявления свое-доминантность воинственна, мятежна, разрушительна.
Предаваясь самоутвержденчеству, мы тем самым как бы похищаем себя из сущностной взаимности и сопричастности, предаем ее и разрушаем ее. Именно самоутвержденчество вносит в гармонически здоровое тело вселенского организма раковую опухоль доминантности на своём, на своей корысти, самовозвеличивания, исключительности, милитарности и нигилизма. Но заметим, что даже самая агрессивность и воинственность вырастает из того первичного семени, из того зародыша предпочтения себя миру – из защиты своего интереса. Вместо того, чтобы судить о своем интересе, о своих потребностях и нуждах с точки зрения всего остального бытия, с точки зрения диалектики универсума и своего призвания в нем, самоутвержденец, наоборот, обо всем бытии и обо всём универсуме судит с точки зрения своих нужд и потребностей, своих интересов. Все возможные объективные вопросы и проблемы, загадки и тайны мира самоутвержденец подчиняет одному единственному вопросу: «Что мне это даст? Какую мне это принесет пользу?». Так из защиты своей собственной пользы и корысти постепенно вырастает также и самое безмерное, нигилистичное и ни перед чем не останавливающееся хищничество.
Мы не мирны с универсумом прежде всего именно потому, что выбрали и продолжаем выбирать ежечасно себя и свой интерес: мы предпочитаем себя универсуму и предаёмся самоутверждению. Мы утверждаем на первом месте (или приоритетно) самих себя, свою группу, свой класс, свою общность, свой континент, свою планету и тем самым противопоставляем себя остальному универсуму и его диалектике. Мы навязываем ему свое противостояние, мы насильно вносим в универсальную и всеобъемлющую диалектическую сверхгармонию нечто дисгармоничное и враждебное ей.
Принятие общей вины и вины каждого из нас. Человечество ныне находится в состоянии экологической неадекватности — неадекватности всей беспредельной объективной диалектике универсума. Эта неадекватность есть дисгармония, не-мирность с универсумом. Если бы мы были в мире и гармонии со всем остальным, внечеловеческим бытием, то эта мирность пропитывала бы нас всецело собою, пронизывала, проникала и присутствовала в каждой клеточке нашего существа. Подлинная мирность есть не внешняя маска дипломатичной вежливости, но внутреннее устроение души и духа, достояние зрячей совести. Быть в мирности — значит быть сотканным узами взаимности, быть полностью и до конца сопричастным и в готовности к еще большей сопричастности и гармоничности с универсумом.
Мы никак не можем достигнуть осознания того, что экологическая угроза во всей грубой внушительности есть не просто нарушение нашего псевдоблагополучия и корыстной самозамкнутости, но обвинение нам — обвинение в том, что мы подменили верность нашему долгу и призванию во вселенной воинственной борьбой против вселенной, т. е. мятежным стремлением самоутвердиться над ней в качестве ее покорителей и господ.
Мир вокруг нас полон проблемных ситуаций. Всецело отдать себя неподкупной, чистой радости и честно-суровой простоте, мудрому всеприятию трудностей-загадок универсума — таков выход! Выход к гармоничной мирности, совершенной не-милитарности и ценностноответственной верности всем проблемам универсума…»
Эрих Фромм. «Да победит разум! Исследование о фактах и вымыслах во внешней политике»
Эрих Фромм, психолог, социолог и философ во многом вдохновлялся библейской традицией; так и в этой книге о внешней политике эпохи холодной войны: то есть политики выстроенной на морально-логическом парадоксе «гарантированного взаимного уничтожения». Главное: духовное развитие человечества смертельно опасно отстает от развития наукотехники. Последнее дает средства уничтожить мiр, что мы — если, как и сейчас, останемся на уровне идолопоклонников — сделаем. Созидание мира и сохранение мiра требуют, чтобы мы наконец услышали голос пророков Библии. В конце концов, Бомба есть Молох, а война — жертвоприношение. Вопрос о ядерном оружии в конечном счете религиозно-психологический вопрос: способны ли мы отказаться от богов и идолов в пользу Бога, способны ли мы перестать совершать кровавые жертвоприношения идолам и богам, способны ли избежать финального жертвоприношения, где жертвой будет все и всё.
«Большинство /людей/ эмоционально до сих пор находится на архаичном иррациональном уровне, который не отличается от уровня, на котором находилось человечество до появления идей, провозглашенных буддизмом, иудаизмом и христианством. Мы до сих пор поклоняемся идолам. Мы не называем их Ваалом или Астартой, но мы поклоняемся нашим идолам под другими именами.
Технически и интеллектуально мы живем в атомную эпоху; эмоционально же мы до сих пор находимся в каменном веке. Мы считаем себя выше ацтеков, которые отмечали свои праздники массовыми – до 20 тысяч – человеческими жертвоприношениями богам, полагая, что это позволит поддерживать правильное развитие вселенной. Мы приносим в жертву миллионы людей ради самых разнообразных «благородных» целей и этим оправдываем любую бойню. Факты остаются теми же, меняется лишь их рационализация. Человек, невзирая на весь интеллектуальный и технический прогресс, все еще привержен идолопоклонничеству в отношении кровных уз, собственности и учреждений. Разумом человека до сих пор управляют иррациональные страсти. Человек до сих пор не прочувствовал и не осознал, что значит быть по-настоящему человеком. Мы до сих пор пользуемся двойными стандартами ценностей для суждений о себе и о представителях других групп. Нет ничего удивительного и тем более обескураживающего в том, что мы до сих пор не достигли зрелости. Тем, кто верит в способность человека стать таким, каким он должен быть, не было бы нужды тревожиться, если бы этот разрыв между эмоциональным и интеллектуальным не имел места на фоне такого технического развития, которое угрожает нам вымиранием или впадением в новое варварство. На этот раз спасти нас может лишь фундаментальное и адекватное изменение».
Михаил Гефтер. «Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством»
Советский историк и постмарксистский философ, выходящий на теологическое измерение, Михаил Гефтер говорит: смерть, насилие — один из основных феноменов человека как такового: Человек есть Убийца. Такова страшная правда. Этот антропологический факт достигает своего предела в возможности «панубийства», ядерного конца мiра. Холодная война была эпохой усугубляющей эту общую антропологическую проблему: мiр жил несколько десятилетий в «ловушке массового самоубийства». Но конец холодной войны принес и еще горшие следствия: человечеством приученное, свыкшееся с мыслью о панубийстве лишь внешне вышло из режима взаимного уничтожения: наступила эпоха «тесного мира» суверенных убийц, где многим, а в частности России нет места, не хватает места: итак Россия, ядерная страна, не нашешая своего места в мiре, чревата глобальной опасностью. Как ее преодолеть? — вот наш вопрос, не «философский», а насущнейший, остроактуальнополитический, где теология, антропология и политика сплетаются в узел, разрубить который — панубийство, а развязать — неизобретенная альтернатива панубийству, альтернатива Человеку не быть Убийцей. Холодная война уже была глубоко порочной, приучившей всех к панубийству системой, но все же системой какого-никакого, но мира в мiре. Её разрушение создает тесный мир суверенных убийц, где убийство — норма; где весь духовный путь человечества — табуизации убийства сначала хотя бы своих и вплоть до евангельского тотального мира-ненасилия — как бы обнуляется, где всякое локальное убийство грозит тотальным панубийством. Ужас «взаимного гарантированного уничтожения» правил мiром Холодной войны; её окончание не изгоняет этот ужас, но загоняет его в бессознательное человечество, плодя суверенных убийц.
«Россия как угрожаемая ниша Мира — сейчас самая опасная для Мира страна. Россия в нынешних границах — огромное пространство, какого история не знала. Тем не менее это и сверхдержава, обладающая достаточным оружием жизнеуничтожения. Холодная война кончается, не закончившись. Мир захлопывается. Он превращается в одномирный — с одним преобладающим, доминирующим управленческим устройством: из двухполюсного в однополюсный. Это добром не кончится и будет вызывать кризис за кризисом в мировых отношениях. Отсюда проблема: найти место новой России в меняющемся Мире. Россия должна найти себя, начиная с элементарного: накормить себя и найти свое место в Мире, кончая самым сложным и важным — уберечь Мир от тотальной катастрофы. Проблемой изменения Мира при участии в этом процессе меняющейся России надо заниматься особо.
Политическим фактом является тупиковость этой /постсоветской/ России. И опасность рецидива «единой и неделимой» в рамках ядерного мира. Отталкиваясь от зачатков русской суверенности и отвечая существующей угрозе, мы ищем альтернативу. Альтернатива срабатывает через невозможность. Единая неделимая не несет будущего для России, она его лишает и она невозможна. Здесь — есть ресурс. Мы формулируем некоторую не исключенность, с опережающей альтернативой. Как таковой ее еще нет.
Мир тянется к непознанной альтернативе, но страшно осекается. Вместе с тем порождая предальтернативы, работающие на будущий ход вещей. Там, где альтернатива не вызрела, запаздывает и создает политические трудности, ее можно прервать смертями. В качестве ответа на предальтернативность вводится убийство, смерть. Миру показано было и человекоуничтожение, и я не побоюсь обсуждать этот вопрос. Не предопределено, но показано. Люди, которые стоят в истоках кажущегося самым страшным человекоуничтожения в ХХ веке, — эти люди были Миру показаны. Чего-то Мир не сумел без них, пробовал и не смог. А там и могилы эти безымянные, и смерти, вообще безмогильные. Значит, нам показана была и могила.
Убийство показано человеку. Я не буду размазывать манную кашу по столу. Я устал, мне недолго жить, и я не хочу с этим тянуть. Я готов это обсуждать вслух. Тип мышления, что выработался у людей, прошедших холодную войну, так и не выйдя из нее, цепляющихся за возможность уничтожения мира. Такой человек, даже желая доброго, и если хочет избежать смертей, все-таки исходит из предположения, что панубийство политически возможно. Как вышло, что век, который, казалось, навсегда отменил рабскую заданность человеческого существования, загнал себя в ловушку коллективного самоубийства? Я хочу это понять.
Пружина, именуемая «гарантированное взаимное уничтожение», перестает управлять поведением /после окончания холодной войны/ — и человек катастрофически рушится в его жалкую обыкновенность. В первозданном человеке убийство играло если не решающую, то одну из основополагающих ролей. В Мире, где убить стало просто и нет больше страха перед ядерной кнопкой, убийство предстало разрешенно-свободной формой поведения. Оно освобождает от сдержек и смирительных табу, в которых людей держала холодная война. Убийство высвободилось. Суверенный убийца шагает по планете.
А почему нам не вспомнить, как возникала холодная война? Буквально мировой ей мешало стать то, что из двух командных центров можно было уничтожить друг друга и весь Мир. Но идея гарантированного взаимного уничтожения возникла не сразу. К ней пришли, но начали не с нее. Многое было проиграно на корейской войне. Сперва Северная Корея против Южной Кореи, затем США, а там Китай со всей людской мощью. Тут и мы подключаемся. На этой почве возникло НАТО — которое было пустой звук, но благодаря корейской войне станет военной силой. Есть целая история интернационализаций и глобализаций локальных конфликтов. Разве Вьетнам и Афганистан не были скрыто глобальны?
Мир не решит эти проблемы, не став иным. В качестве нынешнего — не сможет. При супервооружениях, усовершенствованных для того, чтобы их употреблять прицельно на малых территориях; здесь вообще новое качество оружия.
Человек-добытчик использовал ресурсы Земли, заданные планетарной и космогонической эволюцией. Из обреченного он стал существом, использующим все, что есть на Земле. Теперь его главным ресурсом станут ресурсы, заключенные в самом человеке. Он переходит в этот модус вынужденно — отступая из эпохи истории, где наметилось уничтожение его вида и высших форм жизни на Земле. Из сферы, где царила холодная война, в абсурднейшей перспективе панубийства человека и высших форм жизни вообще, идет прорыв к жизнедеятельности человека, где основным ресурсом будет уже не Земля, а сам человек».
Митрополит Антоний Сурожский. «Вызов современности»
Великий пастырь и богослов митрополит Антоний Сурожский говорил, казалось бы, тривиальные, но на деле, может быть, основные слова: дело вообще не в ядерном оружии, а в том, найдутся ли люди, которые применят его: вопрос в духе, не в технологиях. И еще, важнейшее: наше миротворчество должно идти не от трусости, не от «мы все умрем», не от страха, а от любви, от подлинной мирности. По Батищеву: не во имя наших интересов, а в имя ценностей, которые без нас, сами по себе цены.
«Наличие атомной бомбы, ядерного оружия и т. п., разумеется, внесло иное измерение — измерение, которого количественно прежде не было. Нельзя исключить злую волю или случайность. Но не помню, кто сказал, что решающий фактор — не то, что существует ядерное оружие, решающий фактор — найдется ли человек или группа людей, готовые употребить такое оружие. Думаю, вот главное, что я чувствую по этому поводу. Мир, безопасность и т. д. — все это должно начаться с нас самих, в нашей среде. Можно уничтожить все ядерное оружие и тем не менее вести разрушительную войну и полностью уничтожить друг друга. Без всякого ядерного оружия можно уничтожить жизнь на земле. Можно вызвать голод, который унесет миллионы людей, можно убивать так называемым обычным оружием до тех пор и в таких масштабах, что наша планета обезлюдеет. Так что проблема в нас, а не в самом оружии. Знаете, еще в древности святой Иоанн Кассиан, рассуждая о добре и зле, сказал, что очень немногие вещи добры или злы, большая же часть их нейтральна. Возьмите, например, говорит он, нож. Сам по себе он нейтрален, вся проблема в том, у кого он в руках и что им будут делать. Так и здесь. Все дело в том, чтобы мы, люди, относились к миру, в котором живем, с благоговением, относились друг к другу с уважением. Дело не в разрушительных средствах — все зависит от страха, ненависти, жадности, качествующих в нас.
Для меня важно состояние людей, которые поступят так или иначе. Вот что нам доступно, относительно чего мы можем что-то сделать: помочь людям осознать, что сострадание, любовь важны.
В движении за мир, в борьбе за мир меня смущает вот что: это движение в большой степени обосновано доводом: «Вы же видите, какая нам грозит опасность!». Не то важно, что это опасно, страшно — важно, что нет любви. Мы должны стать миротворцами не из трусости, должно перемениться наше отношение к ближнему. А если так, все должно начинаться не с запрета ядерных электростанций, все должно начинаться с нас самих, рядом с нами, где бы то ни было.
Я не хочу сказать, что совершенно бесчувственно отношусь к тому, что может произойти при катастрофе, ядерной или любой другой, но не это худшее зло, худшее зло — в сердце человека.
В данном случае мы стоим перед лицом прямого вопроса: «Сознаете ли вы свою ответственность? Готовы ли вы взять ее на себя? Или вы готовы уничтожить и собственный народ, и другие народы?»
Митрополит Георгий (Ходр). «Призыв Духа»
Формально митрополит Георгий (Ходр) не говорит ничего о ядерном оружии, но его мысли прекрасно ложатся в нашу общую картину. Прежде всего важно, что при выставляемом нам выборе двух альтернатив надо изобрести третью позицию, альтернативную им обоим. Скажем, популярная оппозиция традиционного/профанного миров, первого/третьего миров, секуляризма/религиозности и т. п. — сама в себе не верна, ложна в свете Истинной Альтернативы — Евангелия. Евангелие изобличает как греховные, лживые и традиционализм, и профанизм; Евангелие «перпендикулярно» всем выставляемым нам конфликтующим оппозициям, политическим раскладам. Политика христиан — мирность, смирение, кротость, нищета, молитва. Оппозиция атеизм/религия лжива, ибо, что секулярные общества, что религиозные — и те и те — насильственны, демоничны, жертвоприносительны, не знают мирности, смирения, примирения. Или вот, ближе к нашей теме: война есть дело очень рациональное, создание ядерного оружия — в чем-то великий триумф рацио, расчеты эффективности его применения — рациональны и т. д. Однако нет ничего более иррационального, чем такая рациональность. Сильные века сего используют рациональность (наукотехнику) в целях упрочнения своего господства, то есть на деле — в возгонке безумия: рациональность превращается в свою противоположность, если служит вражде, господству. Это видно в свете Логоса, Истины, Христа: христиане видят (если они сами смиренны-мирны), что разум века сего — безумие; а истинный Логос — есть мирность, кротость, любовь.
«Мыслима ли современная война богословски? Этот вопрос можно задать только ощутив его ужасную и вместе с тем постижимую рассудком реальность. Постижимую рассудком, потому что план войны хладнокровно разрабатывается. Вычисляется количество жизней, которые придется положить, взвешиваются интересы государств или коалиций, которые ведут или объявляют войну.
От тотальной войны никуда не уйти. От тотальной войны никуда не уйти.
Пока будут победители и побежденные, мир будет принадлежать сильным. Кто послабее, увидит крушение своих империй, конец своего престижа.
У богатых стран есть возможность привлекать сильные умы, чтобы поставить их у себя на службу науке. Наука расчищает путь к производительной технологии, деньгам и власти.
Рациональность есть атрибут реальной или виртуальной мировой империи. Обычное или иное оружие — составная часть этой рациональности.
Самое трагичное в насилии — его абсурдность. Кто на протяжении долгих лет страдания познал коллективный опыт смерти, тот познал иррациональность в чистом виде.
Грех иррационален. Когда душа до извращения поражена грехом, она больше не определяется Логосом, источником ее мира и строя. Повторение греха порождает страсть, которая есть нравственное безумие в чистом виде.
Физическое насилие лишь красноречиво выражает факт взаимной ненависти. Оно совершается из страха перед истиной. Истина больше не передается, так как люди не хотят жить ею.
Что важнее всего в свидетельстве — это отождествление себя с бедным. Быть свободным оттого, чем обладаешь; никого не угнетать; делиться со всеми вплоть до разорения; смотреть на других, как смотрел Господь, — вот лучшее внутреннее состояние для свидетельства Евангелия. Дух нищеты, монашеские аскеза, молитва и смирение.
В иерархическом обществе, в развивающихся странах свидетельство — такое, как мы описали, — по существу не отличается от свидетельства в секуляризованном мире. Консерватизм, религиозный формализм, интегризм являют такое же отсутствие живого Бога, как и общество вовсе безбожное.
В иерархическом обществе, в развивающихся странах свидетельство по существу не отличается от свидетельства в секуляризованном мире. Консерватизм, религиозный формализм, интегризм являют такое же отсутствие живого Бога, как и общество вовсе безбожное.
Подлинная беда христиан в том, что они больше не знают тайны своего призвания. Они привязаны к миру. Они боятся стать малым стадом, тогда как статистика показывает и предсказывает уменьшение их числа. Вероятно, они не знают того, что вовсе не обязательно действенность христианства бывает выше, когда христиан много, ибо множества ничего не значат, если они не пробуждены духовно. Они забыли, что двенадцать из них, без оружия и без особого красноречия, убедили мир. Они забыли также о том, что в течение первых трех веков своей истории число христиан возросло потому, что их свидетельство утверждалось мученичеством. Смерть мучеников и их духовное сияние спаяли тогда Церковь. Христиане сбились теперь с пути, думая обрести силу там, где ее никогда не бывало. Фактически, они и поныне не убеждены в том, что Христос перевернул все критерии, когда перевернул столы торгующих во храме. Количество, деньги, влияние и все, что следует за этим, ничего не могут против силы кротких и смиренных. Секуляризованное, не призывающее Бога общество не должно нас устрашать. С определенной точки зрения, оно здоровее, чем языческий мир, поклоняющийся ложным богам.
Как ужасно это язычество иератического общества, лишающее имя Божие всякого содержания! Слово «Бог» начинает обозначать в нем волю к власти.
Всякая война метафизична, и идти на смерть можно лишь религиозно, даже если в мирное время не считаешь себя верующим. На войне человек становится мистиком, в какие бы слова это ни облекалось. Вера в Бога основывается на том, что Он сеет смерть среди чужих, и тем истинней Бог, чем больше этой смерти. Если не верить в законность перехода воли Божией в волю человеческую, усомнишься и в себе как в толкователе судеб людских. Такое сомнение поведет к примиренчеству, а там и к рациональности, которая ставит Логос выше и вне собственного мнения рассуждающего. Такая рациональность учтет и существование другого.
Отрицание войны было в первоначальной Церкви единодушным: доавгустиновское христианство отвергало применение насилия. Это единодушие ясно показывает, что антивоенная позиция согласна с учением и Преданием Церкви.
Первые христиане не только испытывали ужас перед войной и не считали ее законной, но и верили, что могут ее преодолеть, духовно победить. Такой позиции, утопична она или нет, нужно держаться просто потому, что в ней основание свидетельства, которое огнем Духа противостоит смерти. Смерть может приобрести такой размах, поселившись в плоти, в камне, в деревьях, в сознании человека, что всякий выбор лишится смысла, и единственным конкретно мыслимым выходом будет казаться убийство возможно большего числа людей из противного лагеря.
Мир как призыв Божий и как действительность, которая осуществится в Царстве, есть та Божественная среда, куда зовет нас Господь вопреки порочности земного существования. Такой взгляд требует он нас постоянных усилий, направленных против войны между людьми. Чтобы осуществить его как знак грядущего Царства, не думая об эффективности, а уповая на спасение, необходима евангельская кротость.
Убивать — значит отрицать Бога. Можно сказать, что всякое истребление людей совершается во имя бога, живет ли этот бог на небесах или требует поклонения на земле. Таким образом, всякое массовое убийство «религиозно» — в том смысле, что расовая принадлежность или политическая догма сами по себе становятся формой религии. Индивид, отдающий приказ о массовом убийстве, мнит себя наместником Бога, защитником святого народа. Единственной рациональностью, на которую мы опираемся в этой ситуации, становится смерть.
Вернется ли истинный Бог? Я верю, что Евангелие, провозглашая: «Слава в вышних Богу, и на земле мир», — хотело сказать, что прославление Бога — условие, при котором мы сможем войти в царство мира. Слово «мир» — одно из имен Бога в христианстве или исламе. Когда же будет нам дано возлюбить в Боге мир?
Политика бывает только сегодня. Политика выражается в том, как они обходятся с другими: можно быть либо распинателем — а стало быть, проклятым, — либо распинаемым, то есть любящим и готовым восстать из мертвых».
Рене Жирар. «Завершить Клаузевица»
Рене Жирар — великий религиовед и антрополог, специалист в области «религии и насилия», чью теорию пересказывать у нас нет места, а поэтому просто скажем: все мощности современного социогуманитарного мышления были брошены им на демонстрацию старой святоотеческой истины: Страсти Христовы изгоняют демонов, свергают идолов, прекращают жертвоприношения. В предлагаемой книге — одной из лучших книг о войне — Жирар показывает, что христианская апокалиптика — не мифы, не сказки, не басни, не галлюцинации, не страхи и пр., а точнейшие, рациональнейшие прогнозы развития человеческого насилия. Скажем, типично апокалиптическая неразличимость природных катастроф и культурных/исторических катастроф не есть «мифология», но есть просто констатация того — очевидного ныне — факта, что человеческое насилие вберет в себя и природу, что мы видим в текущем ныне экологическом кризисе, ядерной угрозе и т. п. «Тождество всех людей» — вот истина, которую не в силах принять падшие люди; конфликт, война кажется триумфом различия не так ли? — на деле же насилие есть безумие обезразличенности, ибо никакой разницы между дерущимися, воюющими нет: они делают буквально одно и тоже. И таким обраом истина о тождестве всех людей в любом случае побеждает: или в финальном обезразличивании тотального уничтожения, или в апокалиптическом мире: каким-то образом это одно и тоже.
«Мы вошли в эру всеобщей и совершенно непредсказуемой враждебности, когда противники презирают друг друга и стремятся к взаимному уничтожению.
Перекрывая гул человеческого заблуждения и нежелания узнавать механизмы собственного насилия, именно в апокалиптических текстах Слово Божье звучит с наибольшей силой, и тем громче оно доносится из опустошения, чем долее мы упорствуем. Вот почему никому не хочется читать те апокалиптические пассажи, что в изобилии представлены и в синоптических Евангелиях, и в Посланиях Павла. Вот почему никому не хочется признавать, что их пророчества исполняются на наших глазах именно вследствие нашего презрения к Откровению. Истина о тождестве всех людей между собой была раз и навсегда явлена, но люди не пожелали услышать ее, вместо этого все отчаяннее цепляясь за ложные свои различия.
Двух мировых войн, изобретение атомной бомбы, множества геноцидов и неизбежной теперь уже экологической катастрофы оказалось недостаточно для того, чтобы убедить человечество — и прежде всего христиан, — в том, что даже если апокалиптические тексты ничего не предсказывают, то хотя бы описывают надвигающееся на нас реальное бедствие. Как заставить людей к ним прислушаться?
Сегодня насилие бушует по всей планете, и сбывается то, о чем говорилось в апокалиптических текстах: природные бедствия уже неотличимы от вызванных человеком, естественное уже нельзя отличить от искусственного. Глобальные катастрофы — уже не метафоры. Сама реальность начинает соответствовать истине — той, что была возвещена две тысячи лет назад».
Николай Федоров. «Сочинения»
Николай Федоров, философ XIX века, не мог, конечно, писать о ядерном оружии, однако он, может быть, как никто другой попадает тут в цель. Его тема: соотношение техника — эсхатология. Наукотехника, пишет Федоров, в нашем антагонистическом обществе, где все думают только о своем интересе, эксплуатируют друг друга и природу, служит войне, делу истребления. В пределе это грозит всеобщим уничтожением, «концом мiра». Но: мы можем бросить все наукотехнические средства на дело мирного развития, и тут эсхатология другая: конец войн, «перекуют мечи свою на орала», Новый Иерусалим, исцеление народов, победа Кроткого Агнца. Федоров — глубокий, тонкий мыслитель — известен как странный дурачок, проповедовавший воскрешение мертвых наукотехническими средствами. Формально это так, но вот что удивляет: безумие тотального уничтожения, использования наукотехники в развитии средств такого уничтожения нас не трогает: это кажется «разумным». А вот «проект» Федорова использовать наукотехнику не в деле убийства, а в прямо ему противоположном — нам кажется смешным и нелепым. А тут ведь есть глубочайшая логика: не «воскрешение», конечно, но исполнение заповедей Страшного суда: накормить голодных, одеть нагих, дать жилье бездомным, излечить больных — вот что заповедано нам Богом, и вот на что бы хорошо пустить наши технологии, наши производительные силы. А не на смерть братьев и сестер. Другая тема, очень интересная, важная: Федоров пишет: главное в христианской вере — догмат о Троице. Но именно он-то кажется каким-то абстрактно-вымученным, если вообще о нем вспоминают. Оно и понятно: догмат о Троице есть истина о Боге как о совершенной Любви Личностей — то есть что-то максимально для нас всех — хищничествующих, агрессирующих, воюющих, корыстных эгоистов — далекое, непонятное. Просто-напросто сама наша жизнь не «троична» — а поэтому и наша религия не есть религия Троицы.
«Человек сделал, по-видимому, все зло, какое только мог, относительно и природы (истощение, опустошение, хищничество), относительно и друг друга (изобретение истребительнейших орудий и вообще средств для взаимного уничтожения); самые пути сообщения, чем особенно гордится современный человек, и те служат лишь стратегии или торговле, войне или барышничеству; а барышничество смотрит на природу именно «как на кладовую, откуда можно добывать средства для удобства жизни и наслаждений, и хищнически истребляет и расточает веками накопленные в ней богатства».
В настоящее время все служит войне, нет ни одного открытия, которым не занимались бы военные в видах применения его к войне, нет ни одного изобретения, которое не постарались бы обратить для военных целей.
Нельзя же заключать кабальные записи во имя Троицы, как нельзя во имя Троицы основывать акционерные и т. п. компании… Из этого ясно, что Троица может служить критерием для нравственной оценки договоров, на которых основываются общества разного рода. Несомненно, что основы учения о Троице лежат в глубине человеческой совести, которые и руководят человека в его социальных отношениях, а между тем некоторые и до сих пор еще ставят социальные отношения вне этики, т. е. науки о нравственности.
Осуществленное в действительности человеческое многоединство или всеединство (мы говорим все-, а не всё-единство, желая тем выразить единство личностей, а не отвлеченное всё-единство) есть необходимое условие понимания Божественного Триединства. Пока в жизни, в действительности, самостоятельность лиц будет выражаться в розни, а единство — в порабощении, до тех пор многоединство, как подобие Триединства, будет лишь мысленным, идеальным. Если же мы не допускаем отделения действия от мысли, то Триединство будет для нас не идеалом лишь, а проектом, т. е. не надеждою только, а заповедью. Только делая, осуществляя на деле, можно понимать. Потому и осталась Троица нераздельная пустою формулою, что заключавшие мир вовсе не думали об условиях прочного, вечного мира, содержащегося в учении о Троице нераздельной. Божество тем более открывается, чем более мы входим в объединение, и наоборот. Если наше мышление и знание образуются путем опыта, а опыт дает пока понятие только о вражде и господстве, так как в действительности мы видим или распадение на враждебные друг другу личности (в чем и выражается язычество), или же магометанское поглощение одной личностью многих других личностей, то и становится ясным, что только торжество нравственного закона, и притом торжество полное, может сделать вполне для нас понятным Триединое Существо; т. е. мы поймем Его лишь тогда, когда сами (все человечество) сделаемся многоединым, или, точнее сказать, всеединым существом, и когда единство не будет выражаться в господстве, а самостоятельность личностей не будет проявляться во вражде, когда будет полная взаимность, взаимознание. Осуществленная человечеством христианская идея о Боге не будет ли и осуществленным законом любви? Внешний авторитет может приводить к молчанию, но не к убеждению, не к истине; рознь же ведет прямо к отрицанию истины. Для истины, следовательно, нужны те же условия, что и для блага, т. е. отсутствие ига (или внешнего авторитета в деле знания) и розни. Нет истины ни на Западе по причине розни, пи на Востоке по причине гнета.
Московская Русь не могла учение о Троице принимать за образец своей совокупной жизни. Под влиянием непрерывной обороны, постоянного ожидания нападения особенным почитанием на Руси стали пользоваться Архистратиг Михаил и Пресвятая Дева — Богоматерь, на время как бы затмившие поклонение Св. Троице, ибо от Архистратига чаяли победы, а от Матери Божией — утешения в утратах, неизбежных и при самых победах. Пока будет существовать сторожевая служба и обязательная повинность для борьбы с себе подобными, до тех пор культ небесного Победоносца и Утешительницы в утратах будет затмевать почитание Троицы».
