на наш Телеграм
Ядерная война есть некая (относительно простая) технологическая возможность, то есть — взятая литературно — есть предмет научной (социальной) фантастики ближнего прицела. Ядерное оружие есть некая технология, способная уничтожить человечество, как и всю жизнь на Земле — или, во всяком случае, нанести человечеству и биосфере радикальные разрушения. Технология гибели — вот что такое ядерное оружие, и она достигает предела своего понятия в автономной работе системы ядерного оружия (типа «системы Периметр»): некая не-мертвая псевдожизнь, автоматы-механизмы (роботы) Тотального Разрушения: Смерть, дошедшая до формы своей псевдосубъектности, псевдоактивности. Все это было навязчивыми образами Филипа Дика, классика научной фантастики и просто мировой литературы XX века, чрезвычайно интересного христианского писателя и мыслителя, о котором мы как-то уже подробно писали.
Вдумаемся в технологизированную смерть не-мертвой псевдожизни ядерного оружия: это воплощенное зло, сама сила тления, активная сила падшести мира, воплощенное (как «роботы») демоническое. Одним из навязчивых образов Дика было видение времени как процесса тления, разрушения, энтропии. «Последний враг истребится — смерть» — это идея фикс Дика. На личном уровне — одиночество и разобщенность, бессмыслица жизни, на общественном уровне — злая власть сильных мира сего и богатых, на онтологическом — смерть, разрушение, тление. Принятие решения о применении ядерного оружия есть некое морально-политическое решение: мир политики, войны, борьбы интересов, обрекание масс на страдания, обман масс, их зомбирование, идеологические и медийный иллюзии — это важнейший элемент вымыслов Дика; многие сказали бы и основной: век сей как злая иллюзия — создаваемая сильными века сего в плане общественном и мироправителями тьмы века сего в плане онтологическом. Личное зло — общественное зло — онтологическое зло: этот круг замыкается/завихряется в точке технологизированной смерти. Здесь есть и иная спайка: феномен власти, феномен идеологии есть феномен отчуждения — отчуждения свободы и разума у масс, осуществляемой социальной системой в пользу элит; но предел этого процесса — отчуждение вообще всех сил, всей жизни в пользу механических систем технологизированной смерти: продуктов человеческой активности, которые уничтожают человека и его среду обитания, но продолжают «жить» («робот» как метафора отчуждения; системы ядерного оружия как ее реальное воплощение).
Но есть Бог как Абсолют Жизни и Любви, спускающийся в наш мир зла, иллюзии, смерти, чтобы спасти его: Дик — христианский автор и в конце концов всегда (скрыто или открыто) приводит читателя ко Христу.
«Предпоследняя правда» — не самый удачный с чисто литературной, но важный и показательный с политико-философской точки зрения роман Филипа Дика. Разразилась ядерная война, остатки человечества прячутся в подземных убежищах — работая на продолжение войны до победного конца. Затем фирменный диковский сдвиг — все это ложь: суть войны есть господство, власть — таким образом, что, воевать вообще говоря, и необязательно. Элиты — власти, силы, господства — вошли в сговор: им не с руки уничтожать планету, но более чем выгодно держать массы в военном психозе, подчинить массовое сознание военной идеологии. Массы были загнаны на подземные фабрики под предлогом войны в целях лучшего подчинения, более эффективной эксплуатации. Суть дела не в войне; суть дела в эксплуатации, обеспеченной пропагандой, идеологией, тотальной ложью: вот способ, каким власти, силы и господства держат под контролем массы. Первый наш роман про ядерную войну, таким образом, вовсе не про нее, а про страх перед ней, про военный психоз, идеологическую иллюзию, что навевают власти, чтобы править человеческими стадами: «патриотизм», «война до победного конца» — вот инструмент, каким образом можно свести жизнь масс к рабству в пользу элит. Эта притча — как и всегда у христианского творца Дика — имеет, однако, еще и религиозное дно:
— «Блаженны миротворцы», — сказал Николас и снова замолчал. Больше он ничего сказать не мог.
— Почему, — спросил Лантано, — блаженны миротворцы?
Вопрос застал Николаса врасплох. А ведь он сам произнес эти слова.
Но он сам не знал, что, собственно, хотел сказать. Мысль эта пришла ему в голову, когда он рассматривал Лантано, добавить ему было нечего. А минуту назад в голове у него мелькнула ещё одна мысль о человеке, который был истязуем и страдал. А человек этот был. Ну да ладно, он-то знал, кем был этот человек, хотя большинство жителей «Том Микс» посещали воскресные богослужения только для проформы. Он, однако, воспринимал все всерьез, он и в самом деле верил.
— Да, — уклончиво ответил Лантано, — так сказано в Библии — Бог простит, или что-то в этом роде.
Он выглядел усталым, еще более усталым, чем Линдблом, все они устали, все, кто принадлежал к их гильдии. Каким тяжким грузом, подумал Адамс, оказалась та роскошь, в которой мы живем. Мы страдаем по собственной воле, потому что никто нас к этому не принуждал. Он явственно читал это на лице Лантано, как некогда подмечал это у Верна Линдблома. Но не на лице Броза, неожиданно подумалось ему. Человек, стоящий у руля власти и несущий самую большую ответственность, не испытывал почти никаких, а скорее всего, совершенно никаких угрызений совести.
Неудивительно, что они постоянно испытывают страх, неудивительно, что по ночам их мучают кошмары, — они сознательно служат Богу Зла.
Война, разрушение, сила, мощь — вот «бог», которому и без всякой ядерной войны поклоняется множество людей: тот, что известен христианам как «бог века сего». В романе Филипа Дика и Роджера Желязны «Господь гнева» человечество почти уничтожило себя в ядерной катастрофе. Человек, запустивший ее, немногими выжившими объявлен Господом Гнева, воплощением истинного Бога, Бога зла и смерти. Христиан же почти не осталось. Один из них отправляется на поиски «Господа Гнева».
Повернувшись к отцу Хэнди, она обронила: — Я приняла окончательное решение. Принимаю христианство. Буду ходить в их церковь.
Маккомас хрипло расхохотался — грубо, утробно. Так бы, наверно, смеялся динозавр своим животным нутром.
— А что, разве в округе сохранилась хоть одна христианская церковь? — отсмеявшись, спросил он.
— Они такие добрые, жалостливые, — сказала Лурин.
— А куда им деваться, — возразил Маккомас, — надо же людей к себе заманивать. Мы, в отличие от них, не жалеем. Люди приходят к нам за защитой! От Него. Тут он ткнул большим пальцем вверх. На самом же деле это был нелепый жест. Ибо Господь Гнева — в своей нечеловеческой ипостаси, то есть не в облике Карлтона Люфтойфеля, в коем он являлся на Землю, но в качестве духа-mekkis, — обретается повсюду. Вверху, справа, слева, внизу — везде. И в могиле, куда нам всем суждено рано или поздно сойти.
Последний и самый страшный противник, узнанный апостолом Павлом, — смерть — все же в итоге торжествует. Апостол Павел жил и умер, так ничего и не добившись. И вот сидит рядом двадцатилетняя девица, Лурин Рей, попивает кофе и хладнокровнейшим образом объявляет, что присоединяется к христианам — уходит в эту дискредитировавшую себя, ветхую и дышащую на ладан секту, идеалы которой безнадежно увяли. Собственно, христианство — пережиток прошлого. Оно уже явило свое гнилое, хилое и гнусное нутро.
«Доктор Бладмани, или Как мы стали жить после бомбы» — роман великого фантаста, христианского творца Филипа Дика. Мир после ядерной войны; ужас случился — и продолжается: бомбы продолжают падать. И вот что удивительно в романе: жизнь (тех немногих, кто выжил) идет как бы по-прежнему (несмотря на мутантов, телепатов и пр. типичных атрибутов фантастики). В чем смысл этого хода? — как и всегда у Дика, «фантастика» — лишь декорация в глубокой религиозно-реалистической трагедии. Жизнь маленьких людей, несчастье; и дальше: мир сей как поток тления, умирания, «мусоризации»; и как сила противостоящая этому — простая человечность, на дне которой — христианство. Ядерная катастрофа — лишь предельный жест человеческого несчастья с одной стороны, а с другой — тления, коим поражено творение: последний враг — смерть. Запустившие катастрофу люди, элиты, силы, процессы — в конечном счете есть жертвы-продукты смертности-несчастья, греха как такового. Роман на русский переводят также как «Доктор Смерть, или Как мы жили после бомбы»; принципиальней понимать, что «Доктор Бладмани» буквально означает: «Кровавые Деньги». Цитата:
Но здесь было нечто большее, чем простое высокомерие. Сейчас Стокстилл чувствовал в этом человеке искаженную личность. Он видел его интервью по телевизору, слушал, как он говорит, читал его фантастические антикоммунистические речи — и пришел к обоснованному выводу, что Блутгельд таил в душе ненависть к людям, глубочайшую и всепроникающую, достаточную для того, чтобы на каком-то уровне подсознания ему захотелось ошибиться, захотелось рискнуть жизнями миллионов.
Неудивительно, что директор ФБР Ричард Никсон так яростно выступал против «воинствующего поклонника антикоммунистов в высших научных кругах». Никсон тревожился задолго до трагической ошибки 1972 года. Элементы паранойи с манией величия были налицо — и проницательный знаток людей Никсон распознал их, так же как и многие другие наблюдатели.
И они явно были правы.
— Я приехал в Америку, — говорил мистер Триз, — для того, чтобы скрыться от коммунистических агентов, которые хотели убить меня. Они охотились за мной уже тогда… и нацисты, конечно, тоже. Они все охотились за мной.
— Понятно, — сказал Стокстилл, продолжая писать.
— Они все ещё преследуют меня, но в конце концов они останутся с носом, — хрипло сказал мистер Триз, зажигая новую сигарету. — Потому что Бог на моей стороне. Он видит, что мне нужно, и Он часто говорит со мной и дарует мне необходимую мудрость, чтобы пережить моих преследователей. Сейчас я работаю над новым проектом недалеко от Ливермора. Его результаты будут сокрушительны для наших врагов.
Наши враги, думал Стокстилл. Кто наш враг, если не вы, мистер Триз? Не вы ли сидите здесь и несете параноидальный бред? Как вам удалось получить высокий пост, который вы сейчас занимаете? Кто ответит за вручение вам власти над жизнями других людей и за сохранение этой власти даже после фиаско 1972 года? Вы и они — вот наши настоящие враги.
Все опасения подтверждаются: вы безумны, ваше присутствие здесь доказывает это.
«Снятся ли андроидам электроовцы?» («Мечтают ли андроиды об электрических овцах?», или по названию знаменитой экранизации — «Бегущий по лезвию бритвы») — один из безусловных шедевров Дика, роман о «человеческом в человеке». Главный герой — охотник на андроидов на почти разрушенной Земле. Но как определить, кто человек, а кто андроид? Что определяет человечность? На заднике действия — охоты людей на андроидов, андроидов на людей — мир, погружающийся все больше в разрушение, засыпаемый пылью: Земля после ядерной войны, андроиды как вырвавшиеся из нее демоны (андроиды в романе — военные машины, производящиеся людьми для продолжения войн). Андроидам электроовцы не снятся, ибо, будучи машинами, они не способны грезить. Разницы между людьми и андроидами почти нет, «вычислить» андроида (военную машину) можно только по одному признаку — отсутствию эмпатии (сопереживания, сочувствия, сострадания). Важнейшая мысль — критерием между реальностью и подделкой является сострадание. Среди людей популярны особые устройства — «эмпатоскопы», с помощью которых люди сливаются с неясной природы существом Мерсером. Вместе с Мерсером они совершают путь из Могильного мира, где тление полностью победило, вверх по склону холма, где на них нападают некие «убийцы». Это, конечно, христологическая картина: путь от тления к воскресению, которому мешает Человекоубийца. Андроидам удалось доказать, что Мерсер — мошенник, эмпатоскопы — мошенничество. Однако между «недоумком» Изидором (дурачком столь глупым, что его угораздило пожалеть и подружиться с андроидами) и «мошенником» Мерсером происходит примечательный разговор:
Наступило опустошение; опустошение следовало за всем, но ничто не следовало за опустошением, кроме… Кроме хрупкой, согбенной фигуры Мерсера; старик вышел ему навстречу, лицо выражало безмятежность.
— Небо нарисовано? — спросил Изидор. — Мазки, доказывающие, что небо поддельно, действительно существуют?
— Да, — ответил Мерсер.
— Но я не вижу их.
— Ты подошел слишком близко, — объяснил Мерсер. — Их можно заметить только с очень большого расстояния, с того места, где стоят андроиды. У них — собственный взгляд на будущее.
— Почему они обвинили тебя в том, что ты — подделка?
— Я и есть подделка, — ответил Мерсер. — Они не обманывают. Все так, как они говорят; с точки зрений андроидов, я — уставший от жизни некогда популярный актер — Эл Джари. Они действительно приезжали ко мне домой и взяли интервью. И я рассказал им все, что они хотели знать, все до последнего слова.
— И даже о виски? Мерсер усмехнулся:
— Они узнали всю правду, им пришлось здорово потрудиться. С их точки зрения, разоблачение из уст Бастера Френдли прозвучало как приговор. Им еще предстоит поломать голову, почему после разоблачения ничего не изменилось. Почему? Да потому, что и ты, и я, мы оба все равно остались здесь. — Мерсер поднял руку, указывая на каменистый склон. — Я выведу тебя из Загробного Мира прямо сейчас и буду идти рядом до тех пор, пока ты не потеряешь интереса к жизни и не захочешь покоя. Но тебе предстоит научиться не оглядываться на меня, потому что я постоянно смотрю на тебя.
— Мне не понравилось то, что они сказали насчет виски, — сообщил Изидор. — Это унизительно.
— Твои критерии морали слишком высоки. Мои — нет. Я никого не осуждал, и даже себя самого. — Мерсер протянул Изидору руку, пальцы сжаты в кулак. — Ты кое-что забыл. Возьми. — Мерсер разжал пальцы. На его ладони спокойно сидел паук, которого мучила Прис; все лапки насекомого были целы.
— Спасибо. — Изидор пересадил паука на свою ладонь.
«Им еще предстоит поломать голову, почему после разоблачения ничего не изменилось»: андроиды, «ненастоящие люди», доказывают, причем успешно, что главное их отличие от «настоящих людей», т. е. эмпатия и способность подключаться к эмпатоскопу, — обман. Но дурачок понимает больше, чем умные андроиды: андроиды неспособны испытывать сострадание, горевать по мертвому, чаять его воскресения. Но мертвое воскреснет, как воскрес паучок, убитый андроидами и воскрешенный Мерсером. Цинизм — сила андроидов — не показатель превосходства и обладания истины, а свидетельство их неполноценности. Мир сей этого не видит, но видит «недоумок», ибо Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых. Например, странный фантаст понял больше чем «нормальные» реалисты.
«Вторая модель» — повесть Филипа Дика. Мир уничтожен ядерной войной: тотальное разрушение, «руины, мусор, пепел» — одна из главных тем Дика: ужас победы тления, смерти, которой он всегда противопоставлял человечность, эмпатию, Христа. Тотальная катастрофа, однако, не прерывает войны, а напротив, война достигает своего «идеала»: автоматизированные военные системы продолжают дело разрушения, полностью отчуждаются от своих создателей, подменяют их, уничтожают уже просто всех и все. И это еще одна важная тема Дика: человекоподобные механизмы как воплощение зла. Раковый рост машин производства смертей («некроэволюция», как это называл Лем; «сатанинская эволюция», как нечто подобное называл христианский философ Лосский: «прогресс» демонического, «развитие» разрушения, «жизнь» смерти). Война, созданные человеком машины злобы на пике останавливают воспроизводство жизни в окарикатуренной версии его же: псевдоживом воспроизводстве смертей.
