на наш Телеграм
14 августа — день рождения Дмитрия Мережковского, которого мы решили вспомнить не только потому, что он — одна из главных фигур русской культуры вообще, но и по нескольким следующим специфическим причинам.
Есть несколько аспектов творчества Мережковского, что необыкновенно востребованы сейчас — в этот год-два, в это дестилетие-два-три. Мережковский — представитель русской христианской культуры — европейская, западная, мировая величина. Восточнохристианская культура — тончайшее, изысканнейшее, прекраснейшее художество слова-мысли. «Символизм», «модернизм», цветение западной культуры перед ее срывом в XX–XXI вв. — один из родоначальников, теоретиков, представителей всего этого был одновременно и собственно тождественно всему этому теоретик и представитель восточнохристианской культуры.
Тончайший художник мысли-слова Мережковский — будем честны — не был великим мыслителем (теологом, философом), однако важен нам сейчас именно как теоретик — не ответами своими, но вопросами и порядком вопросов. Научиться правильно задавать вопросы — вот чем может быть нам полезен Мережковский: искусство — гендер — политика — революция — теология…
Восточнохристианская культура, мы сказали уже, не отставала от «западной», но была впереди и вообще — одной из вершин её. Так и в культуре теоретической, теолого-философской. Вот современная культура — последних десятилетий — волнуется, бурлит вокруг проблем пола-гендера-рода. С положительным или отрицательным знаком — неважно, и «либералы», и «консерваторы», и те, и те одержимы этой тематикой. И вот находим в восточнохристианском теоретическом наследии — у Соловьева, Розанова, Булгакова, Бердяева, Лосева и вот у Мережковского — ценнейший, богатейший эвристический ресурс для такого рода тем и вопросов; находим целую «квир»-теологию, питаемую патристическими источниками теологию девства, христианскую деконструкцию фаллогоцентризма. «Девство» (блаженство скопцов, ангельская жизнь) — вот древний/радикальный ответ, снимающий и «либеральные», и «консервативные» гендерные идеологии; теология девства — патристическая квир-теология (без кавычек уже — здесь и далее мы под квир-теологией будем иметь ввиду восточнохристианскую теологию а-ля «Пир десяти дев» свт. Мефодия Олимпийского, «О девстве» свт. Григория Нисского и т.п. — вплоть до соответствующих текстов русских религиозных мыслителей): против блуда, против разврата, против проституирования, против сексуальной объективации, против культуры изнасилования, против «традиционного мужского», против Содома — то религиозное третье, что деконструирует обе стороны мирской плоскости, создавая объем. Ответы на актуальные вопрошания, споры, кризисы были даны восточнохристианской культуры заранее — да мало кто эту культуру так прочитал.
Мережковский — один из ряда великих русских анархистов (Аксаков, Бакунин, Кропоткин, Толстой, Бердяев, Иванов, etc.). Политическая теология, социальная теология, экономическая теология — восточнохристианский дискурс о тотальном кризисе, о войне, национализмах, тоталитаризмах, капитализме, социализме и т. п. — вот еще один богатейший, ценнейший эвристический ресурс восточнохристианской культуру, в частности — Мережковского. Тут снова — религиозное третье деконструирует обе стороны мирской плоскости, создавая объем: религия/реакция, атеизм/революция? — нет: христианство и есть величайшая революция, исток, глубина всех революций: отбрасывания как грязи и мусора всех богов, всех идолов, всех царей, всех жрецов — во имя «анархосоциализма», «революции» Грядущего Царства мессианской справедливости, мессианского мира народов, мессианского освобождения.
Наследие Мережковского огромно, но мы ограничимся тогда этими тремя аспектами: актуальное искусство — квир-теология — либертарная теология революции и анархосоциализма
(без кавычек уже: здесь и далее мы под либертарной теологией будем иметь ввиду восточнохристианскую теологию а-ля проповеди Василия Великого, Иоанна Златоуста, Симеона Нового Богослова): это в восточнохристианской, в русской христианской культуре было — и куда делось, когда именно так и именно это и нужно? Мы условно выделили в наследии Мережковского семь жанров и на каждый выбрали показательный (на наш взгляд) текст.
1. Афоризмы-мини-эссе / религиозная философия
Мы сказали уже, что часто вопрос важнее ответов, констелляция тем, соположение предметных областей — важней, интересней, эвристичней, чем их разбор, их аналитика. Это именно надо сказать о «Тайне Запада: Атлантиде — Европе» Мережковского. Просто перечислим темы-вопросы этой книги:
1. Война. «Тайна Запада» написана в 1929 году — и вся движима ужасом перед готовящейся Второй мировой войной; как бы крик отчаяния перед готовящейся гекатомбой. И вот вопрос, вот тема: в чем смысл войны? — политэкономический, культурный, религиозный? «Христианская» Европа, мир как будто бы религии мира и любви — в огне тотальной войны — как так?
2. Социальный вопрос. Мережковский — вот что нужно уловить — во-первых, христианский, во-вторых, либертарный социалист. Всемирные войны — всполохи взрыва старого буржуазного мира — но что идет ему на смену? — как решится социальный вопрос — по христиански или антихристиански? — христианские свобода-братство-любовь победят или идол тотального государства? — или просто Европа — христианский мир — уничтожат себя? — короче: потребно по христиански, либертарно-социалистически решить социальный вопрос, иначе — гибель (пост)христианского мира.
3. Религия/Атеизм. Христианский мир: общества массового атеизма. Атеизм личный, индивидуальный, отдельные атеистические направления — были, конечно, всегда и везде, во всех эпохах и культурах. Но атеизм как массовое явление, как господствующее мировоззрение — это впервые — и где? — в (пост)христианском мире. Почему так?
4. Квир. Русская религиозная философия — вообще одно из первых явлений того, что ныне известно как «гендерные исследования», «квир-теология» и т. п. Русские мыслители понимали и исследовали тот ныне очевидный факт, что гендер — культурный, исторический феномен, что тут нет «естественного» или «вечного»; и в связи с этим ставили вопрос о связи так понимаемого гендера с теологией. «Девство», «скопчество» — важнейший тут концепт: «скопчество» как специально христианский гендер, как специфически христианская гендерная сборка, как святой-блаженный-ангельский гендер. Мережковский — один из главных авторов в этой области. Он видит: вот мировые войны, вот социальные революции, вот массовый атеизм — и вот — сексуальная революция, великая реабилитация «Содома» — и где? — в (пост)христианском мире. Мережковский прямо увязывает категории «Война» и «Содом». Странно? — но сексуальная революция и мировая война ведь и правда совпадают в (пост)христианском мире — вот факт, требующий проблематизации.
5. И каков же метод Мережковского? — тут главная проблема, ибо определить его можно примерно как-то так: художественная теология/антропология. Это в первую очередь — художественные афоризмы, мини-эссе, как бы стихотворения в прозе, но на религиоведческие, мифологические, антропологические, исторические, теологические, апокалиптические, философские, политические, экономические, социальные, гендерные и т. д. темы. Мережковский — это нужно помнить — прежде всего художник, поэт, писатель, и только изнутри своего художества — мыслитель. «Тайна Запада» — религиозно-философский трактат в форме чего-то вроде фэнтези-поэмы. Но если абстрагироваться от фантастики Мережковского, что тут важно? — антропология (в смысле изучения не-модерных обществ) как способ проблематизации/критики модерных обществ — то есть капиталистической эпохи, ее институтов, дискурсов и т. д. Мережковский берет мезоамериканские, египетские, вавилонские, семитские, греческие и др. мифологии, иудеохристианскую апокалиптику и т. д. — чтобы найти альтернативы модерну, базу и инструментарий его критики. Современный Запад — только одна из возможных культур-обществ-экономик, было множество других, а значит, и возможно множество еще других. Либертарный потенциал социокультурной антропологии: Мережковский делает нечто подобное — в форме поэтических фантазий. И вот однако главное: Мережковский несмотря на всю свою фантастику смог вот это — спросить одновременно, в рамках одного вопрошания о войне, о революции, о религии, о гендере, о сконструированности-
Итак, с одной стороны можно было бы сказать: здесь стиль и мысли Мережковского нашли свою окончательную форму, достигли пика: философско-художественная проза, ряд афоризмов, мини-эссе — это про стиль, а про мысль — окончательная картина главной мысли Мережковского — истории христианства как внутреннего смысла вообще всей истории, от первобытного человечества до современности (формально жанр этих книг можно определить как религиоведение). Строго говоря, «Тайна Запада» — это как бы роман-поэма о гибели Атлантиды на основе Платона, Еноха, различнейших мифов о Потопе и т. д. С другой стороны, оценка «тайны Запада» как сочинения дилетантского («дилетантизм», «шарлатанство» — собственные слова Мережковского в самом начале его книги) похожих на писания Д. Андреева и Л. Гумилева, безусловно, имеет под собой почву (тут даже не в «ненаучности» дела: книги эти, конечно, ненаучны — это художество, фэнтези, но в том, что тут нет-нет да и встретишь ту или иную просто глупость, и что хуже — дурновкусную глупость: есть места совершенно гениальные, есть и обратные им). Более точное сопоставление: «Тайна Запада» написана в трудно определимом жанре — назовем его «странные тексты» — в каком написаны такие гениальные/бредовые книги как, например, тексты Бёме и Федорова, «София» Соловьева, «Мнимости в геометрии» Флоренского, «Начало человеческой истории» Поршнева: есть ряд несомненных мыслительных озарений, есть несомненный художественный дар — но все же чего-то не хватает и дискурс не выдерживает своих собственных озарений, не может их адекватно выразить — и скатывается в бред.
Приведем как иллюстрацию одну линию рассуждения. Что остается, когда исчезают все социально-культурные (традиционные, сословные, религиозные, etc.) идентичности? — остается тело, голая жизнь, биологическое существование человеческих существ, которые таким образом вынуждаются ситуацией производить свои идентичности из этих остатков: отсюда взрыв вокруг пола, ориентации, этноса, расы: вокруг и по поводу тела, как единственной твердой реальности: такова социология биополитики, политик идентичностей, с тех пор и поныне занимающих существенную, если не подавляющую часть политического/идеологического пространства: «за или против» геев/абортов/цветных/etc. — такие вопросы превалируют во всем спектре от ультраправых до леволибералов, спектре, где либертарной политике с ее радикальной критикой всех видов политик идентичности не остается места. Так, например, чудовищный, катастрофический взлет национализмов/расизмов, связанных с ними конфликтов, насилия, войн, геноцидов, etc., в первой половине XX в. считывался рядом религиозных интеллектуалов как именно что взлет Эроса — противопоставленного Этосу левой идеи:
«Язва убийства» – война: «язва рождения» — Содом. Пол с войной пересекаются, но точки пересечения, большею частью, слишком глубокие, невидимы. Главный очаг войны, любовь к отечеству, связывает малые семьи в большие — в роды, народы, племена, связью крови — семени. Это и значит: пол рождает войну; Эрос-Этнос рождает Эриса. Эрос – в человеке, Эрис – в человечестве. Кровь сначала загорается похотью, а потом льется на войне. «Язву убийства» — войну углубляет «язва рождения» — блуд, Содом. Первый — лютое Солнце Войны, Аполлон-Губитель; второй – нежная Луна Содома, Дионис-Андрогин. Жена – великая Блудница — Разврат, а багряный Зверь – Война. Похоть пылает огнем в крови, кровь льется на войне».
И т. д. и т. д.: Мережковский долго, искусно, на разные лады, привлекая разные источники (от иудейской апокалиптики до Пруста), показывает тайное сродство, глубинное тождество «Содома» и «Войны», мортидозных и либидозных энергий, их перекрут-перехлест, захваченность ими человечества в XX–XXI вв.: Содом и Война — одно, а им противоположность — Девство и Мир.
Книги того же жанра: «Тайна Трех: Египет и Вавилон», «Иисус Неизвестный».
2. Литературная критика / теология культуры
Мережковский прежде всего известен как литературный критик, исследователь русской и мировой литературы. Тут он достигает совершенства — литературно-критическое эссе, выходящее на социально-политическую тематику. Выделим здесь «В тихом омуте», авторский сборник литературно-общественных работ 1896–1915 гг. Одна из лучших книг Мережковского. Комментируя современные ему литературные события (Горький, Андреев, Чехов, Толстой, Брюсов, футуристы и др.), Мережковский пытается увидеть в них религиозную основу, религиозную боль, поиск Бога или, во всяком случае, понять эти события в координатах христианства. Та же задача стоит и в осмыслении событий общественных — увидеть их как события христианской истории. «Религиозное действие», реальное христианское творчество в жизни, в обществе — главная идея и мечта Мережковского; он хочет понять муки современности как муки христианского человечества, как его судьбы. Вот характернейшая для всего творчества Мережковского цитата:
«Между религиозным сознанием и действием легло бездонное противоречие: религиозное сознание бездейственно; религиозное действие бессознательно.
Христос — религиозный предел всякой революции; Антихрист — религиозный предел всякой реакции. Вот почему принявшая религию бытия христианская, вернее, Христова Европа, — вся в революции; принявшая религию небытия, антирелигию, буддийская Азия — вся в реакции.
Религия и революция — не причина и следствие, а одно и то же явление в двух категориях: религия — не что иное, как революция в категории Божеского; революция — не что иное, как религия в категории человеческого. Религия и революция — не два, а одно: религия и есть революция, революция и есть религия.
Увы, я все это пишу, как на тонущем корабле пишут письмо, чтобы запечатать в бутылку и бросить в море: авось доплывет до земли и кто-нибудь прочтет, когда писавшего уже не будет в живых.
Ибо сознаю, что никогда и нигде до такой степени, как сейчас в России, не была опрокинута, вывернута на изнанку религиозная истина о революции. Всё, что можно было сделать, сделано, чтобы доказать, что религия есть реакция и революция есть антирелигия».
Книги того же жанра: «Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев», «Пророк русской революции», «Чехов и Горький», «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества», «Гоголь и черт», «От войны к революции. Невоенный дневник. 1914–1916», «Было и будет. Дневник 1910–1914», «Вечные спутники», «Л. Толстой и Достоевский», «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы».
3. Политическая публицистика / политическая теология
Ясно уже, что Мережковский — радикальный политический мыслитель; следующий наш жанр — политическая публицистика: христианская, теологическая аналитика текущих политических событий: вот то как раз, чего нам так не хватает. Выделим здесь сборник «Не мир, но меч», opus magnum Мережковского, где его взгляды предстают наиболее эксплицитно: теология революции, больше — теология революционной борьбы, свержения самодержавия, а дальше — созидания анархосоциалистического общества — религиозной общественности. Мережковский религиозно — с христианских, а политически — с крайне левых позиций осмысляет революцию, отношения православия и самодержавия; выявляет религиозное измерение политики. «Православие» (синодальное) стало тем, что мы сейчас бы назвали царебожием (древним языческим поклонением правителю как фетишу): подмена Царя Небесного царем земным, Царства не от мира сего — Русским Царством. Догадку не обожествивших земного царя православных «Царь — Антихрист» Мережковский считает глубочайшей христианской истиной: самодержавие в религиозной глубине — поклонение Зверю, а тем самым «православие» (синодальное) — кощунственное служение Зверю, а не Христу. Евангелие же есть Весть о свободе во Христе, о Неотмирном Царстве. Если Царь — Иисус, то все цари — узурпаторы; если мир — Божий, то он ничей, то есть общий, то есть все собственники — узурпаторы.
Следующий логический ход. Бороться с самодержавием политически глубинно-религиозно означает бороться с антихристовой неправдой, бороться за истинное Евангелие. Царь и его прислужники — сатанинские силы, революционеры — истинные христиане.
Следующий логический ход. Поскольку «православие» узурпировало Евангелие, тем самым «прилепив» (так что не отлепишь) Евангелие к самодержавию, то оно само обрекло борцов с самодержавием на судьбу «безбожников». Вот тайна атеизма Русской Революции: истинные христиане по духу (ибо в страдании боролись за правду) они были вынуждены быть атеистами, ибо Евангелие фатальным образом было узурпировано антихристовыми слугами. Неким парадоксальным образом все встанет — для Мережковского — на свои места, когда предельное зло перестанет выдавать себя за нечто христианское: большевизм/тоталитаризм — самодержавие без православия.
Книги того же жанра: «Грядущий Хам», «Больная Россия», «Лица», «Россия и большевизм. Царство Антихриста».
4. Беллетризованная биография
Основной жанр позднего Мережковского — беллетризованная биография, религиозно-философское эссе в форме биографического романа. Выделим в этом жанре серию «Лица святых от Иисуса к нам» («Павел. Августин», «Иоахим Флорский. Франциск Ассизский», «Жанна д’Арк»): как бы история христианского человечества в биографиях, блестяще написанная литература с теолого-философским содержанием. Всех этих таких разных персонажей «Лиц святых», как ни странно, объединяет одно — упование на то, что «все должно быть общим», упование на свержение мира сего и главной его черты — Собственности, упование на установление Града Божьего, Тысячелетнего Царства святых — Царства Свободы и Социализма. Все они — мятежники против мира сего. И не то, чтобы они просто «думали/писали/говорили» над этим — нет — они проводили этот идеал в жизнь. Важен контекст написания: Мережковский — левый христианин, видевший Первую мировую и три русские революции пишет в эмиграции в ожидании Второй мировой: все пять его героев актуализируется им в контексте мировой войны, вероятной гибели христианского мира:
«Гибелью всей европейской цивилизации будет вторая всемирная война, — это сознание, может быть, последний проблеск разума в общем безумьи Европы.
Первое бесконечное отрицание войны — у Августина. «Ты — великий разбой, grande latrocinium», — скажет он вечному Риму – вечной Войне. «Большая слава убивать войну словом, чем людей — железом». — «Мудрый никакой войны не хочет». — «Всякий человеческий смысл потерял тот, кто какую бы то ни было войну оправдывает». Первый из людей это понял и сказал Августин.
Первое слово против пытки и смертной казни скажет он; скажет и первое слово против личного рабства и рабства общего, денежного, — того, что мы называем «капитализмом»: «будет общность труда — будет и свобода»; «жизнь Града Божия вся должна быть общиной, socialis»; «лишним владеть — значит владеть чужим»; «общая собственность — закон Божественный, собственность частная — закон человеческий». Грубо ошибся бы, конечно, тот, кто подумал бы, что это наш «коммунизм»: наш — «во имя свое», а его, Августина, — во имя Христа.
Говорит св. Августин: «Жизнь Града Божия вся должна быть общинной, socialis; лишним владеть — значит владеть чужим; общая собственность — закон Божественный, частная — закон человеческий». То же, что говорит Иоахим Флорский: в «Третьем Царстве, Духа» совершится «великий переворот»: собственники — «богатые, великие, сильные мира сего, будут низвергнуты, а нищие, малые, слабые, возвышены… и увидят они правосудие Божие, совершенное над их палачами и угнетателями». То же, что говорит св. Франциск Ассизский: «Я не хочу воровать, а если бы я не отдал того, что имею, беднейшему, то был бы вором». То же, что говорит Жанна д’Арк: «Я послана Богом для утешения бедных». То же, что и мы говорим так плоско и недостаточно, потому что нерелигиозно, о «социальной проблеме» — этом страшном узле, который грозит в наши дни, затянувшись в мертвую петлю, задушить человечество.
Иоахим — такой же «противособственник», «общинник», «коммунист» во имя Христа, как Арнольд Брешианский, Пьетро Вальдо, св. Франциск Ассизский, — все «люди Духа», viri spirituales, XI–XII века. «Братства нищих» — множество до Францискова «Братства Меньших», minores, вместе с ним и после него, — возникают по всему христианскому Западу, от Венгрии до Испании, самозарождаясь независимо друг от друга, вспыхивая одновременно, как молнии и в противоположных концах неба, или языки пламени в разных местах загорающегося дома.
Воля у всех одна: жить по образцу Апостольской Общины, так, чтобы «никто ничего не называл своим, но все у всех было общее» (Д. А. 4, 32). Движущая сила и цель у всех одна: «противособственность», «общинность», по исполненной с точностью (в этом для них главное) евангельской заповеди: если хочешь быть совершенным… раздай нищим имение твое…»
Книги того же жанра: «Испанские мистики» («Св. Тереза Иисуса», «Св. Иоанн Креста», «Маленькая Тереза»), «Реформаторы» («Лютер», «Кальвин», «Паскаль»), «Наполеон», «Данте».
5. Исторический роман
Мережковский — всемирно знаменитый исторический романист; его романы о декабристах, о Петре, о Леонардо, о Юлиане до сих пор известны и любимы; но мы выделим его поздний, совсем маленький исторический роман о древнем Крите — «Рождение богов. Тутанкамон на Крите», посвященный жрице в глубокой языческой древности, предвидящей Христа. Текст прекрасный необычайно: неразличимость прозы и поэзии — что-то вроде поэмы в прозе, волшебное художество. Темы: война, деньги, сексуальность, жертвоприношение. Политика-экономика-сексуальность-религия: кровь; жервоприносительная структура — священное убийство! — управляет религией, управляет отношениями народов (война и деньги), отношениям внутри народа (власть и деньги), отношениями полов (блуд, фаллоцентризм, патриархат). И вот: жрица — предшественница мучениц и монахинь — постигает ужас жертвоприношения; провидит некую неясную божественность-без-крови, божество-любовь, а значит: отношения народов без войны, отношения внутри народа — справедливые, а в отношениях любовных — прелесть девства, неоскверненную блудом феминность. И ничего, ничего не получится: мужчины убьют чистых, подозрительно мужчинами не интересующимися, странных («квир», девственных, безмужних, чистых, дево-юношеско-отроческой/ангелической/андрогинной из мужских/«нормальных» предствлений выпавшей прелестью прекрасных) жриц, мужчины начнут войну, мужчины будут торговать/властвовать/воевать — и будут богам приносится кровавые жертвы. Мирность/девство, квирность/ненасилие — это воинами, торговцами, царями, жрецами будут осквернено, уничтожено; торжествует война-торговля-государство-религия. Люди попытаются жить мирно — не получится, попытаются поклоняться Высшим Силам без крови — не получится, попытаются любить без похоти — не получится; и так — до явления Мирного, Кроткого, Девственного.
Книги того же жанра: «Мессия», «Смерть Богов. Юлиан Отступник», «Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи», «Итальянские новеллы», «Александр Первый», «14 декабря».
6. Драматургия
Как драматург Мережковский почти не известен, однако написал несколько драм и киносценариев. Выделим здесь пьесу «Будет радость». Предреволюционная Россия; старая атеистическая, позитивистская интеллигенция за революцию — и ее зеркальная двойник реакционное «православие»; правды нет ни там ни там; это две стороны мирской плоскости, требующей подлинно-религиозной высоты, создающей объем; гибнет без религии революция; гниет «православие» в реакции; но — «будет радость». В общем — тут центральные, источные темы и идеи Мережковского.
Книги того же жанра: «Павел Первый», «Драмы. Сценарии».
7. Поэзия
Поэзия Мережковского не ценится; однако он — теоретик символизма, сам один из первых символистов; выделим поэтому здесь книгу «Символы. Песни и поэмы». Однако, как мы пытались показать, проза — художественная, эссеистическая, публицистическая, философская — Мережковского в высшем-глубинном смысле поэтична; то есть поэзия — как бы черновики Мережковского, месторождение его лучших текстов.
Книги того же жанра: полное собрание стихотворений.
